Лайам внимательно вслушивался в их разговор, стараясь понять, как будет строиться заседание. Проун, как и всегда, раздувался от важности, уверяя вдову, что все пройдет без сучка и задоринки, «если никто не заявит протест».
Когда он повторил эту фразу несколько раз, Лайам насторожился и, дождавшись, когда Проун умолкнет, спросил:
– Прошу прощения, но что это значит? Разве обвиняемые имеют право протестовать?
Куспиниан хмыкнул и недвусмысленно повертел кулаком.
– Только в том случае, если их примутся колотить до вынесения приговора.
– О нет, не только, – сказала вдова Саффиан, с неудовольствием поглядев на эдила. – Суд дает им возможность высказаться – в установленном процедурой порядке. Однако квестор Проун имеет в виду нечто другое. Понимаете ли, с недавних пор судебные разбирательства в Уоринсфорде ведутся открыто. – Поймав озадаченный взгляд Лайама, она сочла нужным продолжить: – Три года назад наш герцог даровал этому городу вольности, в основном касающиеся налоговых уложений, а заодно повелел пускать на судебные заседания всех и вся. Теперь горожане поджидают приезда ареопага, словно прибытия труппы бродячих актеров, а разбирательства превращаются в представления даже более занятные, чем цирковые. Ведь по новым правилам каждый праздный зевака, объявив себя другом истины, имеет право вмешаться в ход процедуры и морочить суду голову, пока не устанет молоть языком.
– Другом истины, – фыркнул Проун. – Ха!
– Ну, – заметил обиженно Куспиниан, – Уоринсфорд – не такая уж и дыра, и нечего над нами смеяться. Если у Саузварка имеются такие права, то почему бы и нам их не иметь?
– О, я не собиралась умалять ваших достоинств, – ответила спокойно вдова. – Друзья истины везде могут найтись. Просто в Саузварке они держатся попристойней. А ваши так и норовят превратить заседания в фарс. Наверное потому, что вольности дарованы вам недавно. Вспомните, что случилось в позапрошлом году. Какому-то пьянице взбрело в голову избавить от наказания юную ведьму. Все со смеху умирали, когда он, едва держась на ногах, заявил, что в ночь преступления спал с этой девицей.
Эдил ухмыльнулся.
– Конечно же, помню. Девица так взбеленилась, что поспешила признаться во всем, лишь бы ее не заподозрили в связи с этаким типом. Но прошу вас, не беспокойтесь, нынче все пройдет хорошо. Я приказал объявить, что возьму под присмотр тех, кто вздумает шутить шутки с ареопагом. А меня в этом городе знают. Все пройдет хорошо.
Эласко поспешил подтвердить:
– Да, госпожа председательница. В городе идут всякие пересуды, но охотников выступить на заседании, кажется, нет.
Жалко, что нет. Заседание могло оказаться куда забавнее той процедуры, которую Лайам себе представлял. Однако время бежит, а дело стоит. Пора попытаться сдвинуть его с мертвой точки. Лайам отставил в сторону пустую тарелку и встал.
– Я хотел бы сейчас откланяться, с вашего позволения. Если, конечно, квестор Эласко покончил с едой, – добавил он, повернувшись к юноше, который тут же с готовностью вскочил на ноги.
– Как пожелаете, сударь. Не опоздайте только на заседание. Квестор Эласко, прошу о том же и вас.
Лайам собрал со стола бумаги и двинулся к выходу. Молодой человек поспешил за ним.
Просто чудный денек – солнечный, теплый! Ветерок, правда, свежий, зато на небе – ни облачка. Лайам быстро шагал по улице, испытывая знакомое возбуждение. Одну руку он сунул в карман и время от времени ощупывал лежащий там сверток.
На выходе из гостиницы Фануилу был отдан мысленный и строжайший приказ не спускать глаз с хозяйских укладок. В общем, Лайам не очень-то опасался, что их украдут, просто ему не хотелось, чтобы дракончик за ним увязался.