Она как‑то остепенилась, стала скромнее и ее голос уже не так часто раздавался на наших совещаниях. Я знал, что она отдает свою порцию рыбы Васе. Глядя на нее, остальные жены стали делать то же. Если не считать Бориса Ивановича, то в моногамном состоянии остались только мы вдвоем с Алексеем, хотя в «невестах» и соответствующих предложениях не было недостатка, Алексей был однолюб, а я.. я просто не хотел огорчать свою жену, которая ждала ребенка, да и не мог еще побороть своего предубеждения. В связи с этим мы с Алексеем оказались без лишних порций рыбы.
— От каждого — по способности, каждому — по труду, — назидательно заметил по этому поводу Паскевич, который получал в день три порции.
— Так что ты хотела предложить? — подозрительно спросил Светку Паскевич.
— Я хотела… может быть нам попробовать, — она сделала паузу и, наконец, выпалила: — использовать для этого мясо собак!
— Что? — возмущенный рев Паскевича потонул в общих возгласах негодования.
— А что? — окрысилась Светка. — Ведь едят же их эскимосы и даже корейцы!
— Вот и ешь со своими корейцами, а я не эскимос! — немного успокоившись, сердито проворчал Сашка.
— И не только эскимосы. Вы почитайте Джека Лондона. Там и европейцы съедали своих собак на Аляске, когда начинался голод!
— Может быть, там другие собаки? Хотя, что я говорю! — Сашка уже успокоился.
Он помолчал, а затем, как бы разговаривая сам с собой, продолжил:
— Хотя, если мясо хорошо вымочить в уксусе… то можно попробовать.
— Ты это серьезно? — спросил я.
— А что? Мясо есть мясо. А при такой собачьей жизни и собачье мясо сгодится!
— У нас нет уксуса! — приняв все всерьез, сообщил Борис Иванович.
— Что, совсем нет? — поинтересовался Паскевич.
— Бутылок десять наберется. Но это даже на одну собаку не хватит!
— Ничего! — подсказал Алексей. — Будем коптить!
Мы все так и покатились со смеху.
— Мы все пленники предрассудков! — заговорил Паскевич, когда смех умолк. — Возьмите, например, евреев и арабов. Они не едят свинины.
— Теперь едят, да еще как! Я хотел сказать, ели, когда были живы, — поправился Николай.
— Неважно! Свинины они не ели, но зато ели собак!
— Это не евреи, а финикийцы, — уточнил я.
— Какая разница! Финикийцы — это те же евреи, но в древности.
Саша любил приводить исторические примеры, но постоянно путал Юлия Цезаря с Александром Македонским, а Карла Великого с Карлом XII. Пипина Короткого он почему‑то считал Римским папой, а Робеспьера — итальянским художником. Причем, переубедить его было почти невозможно. Как‑то мы сильно поспорили об Аристотеле, которого он упорно считал узбеком. Потом выяснилось, что он перепутал Аристотеля с Авиценной.
С ним было невозможно спорить. Во время спора он напускал на себя такой апломб, что у его противника невольно начинало закрадываться сомнение в собственной правоте.
Саша был неподражаем! Бывало, когда нужно было «достать» дефицитный товар, он шел прямо к директору магазина и, небрежно подавая руку для пожатия, называл свою фамилию. Но как называл! Он называл ее так, что тот поспешно вскакивал с кресла и смущенно лепетал о том, что ему приятно познакомиться с Паскевичем, причем на лице директора была написана мучительная борьба мысли, пытающейся извлечь из памяти столь известную фамилию, в значительности которой не было сомнения. Товар быстро появлялся уже в упаковке. На прощание Паскевич снисходительно говорил: «Если что надо — звоните».