- А первая любовь? - спросил Птицын.
- Наш класс поехал на экскурсию на автобусе. Не помню, куда. В автобусе тесно. Ко мне на колени посадили Лену Кузьмину. Она такая изящная, тоненькая. Ну, с этого и началось. Гуляли, заходили друг другу в гости. Месяца четыре это длилось. Потом как-то раз я к ней зашел... родители ее куда-то умотали дня на три... Прихожу, она встречает меня в махровом халатике... в прихожей... Снимаю куртку. А она вдруг, ни с того ни с сего развязывает поясок, распахивает халатик - а под ним ничего. Помнишь у Пастернака:
Ты так же сбрасываешь платье,
Как роща сбрасывает листья,
Когда ты падаешь в объятье
В халате с шелковою кистью.
Ты - благо гибельного шага,
Когда житье тошней недуга,
А корень красоты - отвага,
И это тянет нас друг к другу...?
Гениальные стихи. В Лене Кузьминой на самом деле было что-то гибельное, роковое.Ну, в общем, тут и началось. Три дня я от нее не вылезал. Восемь раз подряд!
- Гигант! - удивился Птицын. - Не хуже Вити Бодридзе, даже без гоголь-моголя.
- Ты не представляешь, как здорово после этого, если ты любишь женщину. А если нет, это все равно что пописать... Чувствуешь опустошение - и больше ничего.
Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти...
та-рам-па-рам... та-рам-па-рам...
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.
Стремящиеся к ней безумны, а её
Достигшие - поражены тоскою...
Теперь ты понял, отчего моё
Не бьется сердце под твоей рукою?
- Это кто?
- Ахматова.
- Ну а с Верстовской, как ты думаешь, может хоть что-нибудь получиться? - жалобно переспросил Птицын.
Кукес пожевал губами, потрогал зашитый шрам, пробормотал:
- Любви нет... нет любви...
3.
Миша шел по парку Мандельштама и курил "Беломор". До встречи с Лизой Чайкиной было еще, по крайней мере, два с половиной часа. Он приехал так рано от нетерпения и внутреннего зуда, не дававшего ему сидеть на месте.
- Мишель! Comment Гa va?1
- Гa va bien.2
На мостике через ручей Миша нос к носу столкнулся с Голицыным. Некстати. Голицын был в черных очках.
- Попробуй "Филипп Мориц". Бывший муж Цили привез из Бельгии. Вкус изумительный!
Миша поблагодарил. Они закурили. Черные длинные сигареты показались Мише по сравнению с "Беломором" слабоватыми, но он ничего не сказал Джозефу: чего доброго заподозрит его в патриотизме.
- Странные на тебе очки... - заметил Миша.
- Ты хочешь сказать, что сейчас не лето?
- Ты угадал... Солнцем сегодня, по-моему, даже не пахнет.
- Ты не первый интересуешься... Человек десять уже подбегали с дурацкими вопросами... Я всем говорю одно и то же: черные очки прописал окулист... пока глаза не пройдут. Только Кукес единственный знает, в чем дело... Ну и ты... сейчас поймешь...
Голицын снял очки- и Миша разглядел под левым глазом Джозефа здоровенный синяк, уже поплывший книзу и пожелтевший по краям.
- Ударился? - участливо спросил Миша.
- Подрался! - в тон ему назидательно ответил Голицын.
- Неужели?
- Представь себе! Хочешь знать, с кем?
- Если не секрет... Я его знаю?
- Близко. Ты его видишь раза три в неделю... регулярно...
- Понятия не имею!
- Наш общий любимец Ханыгин!
- Ну-у! - недоверчиво протянул Миша: это казалось уж слишком фантастичным. - Как тебя угораздило?
- С легкой руки Цили... Это длинный рассказ... Давай сойдем с дороги... Вон не очень загаженная скамейка...Можно покурить...
Они свернули в сторону. Миша сел на дипломат. Джозеф запрыгнул на скамейку, натянул на руку перчатку, осторожно потрогал обледенелую спинку, подложил под задницу книгу (кажется, это был птицынский Шекспир), и уселся сверху скамейки.
- Вчера мы отправились в гости к ее подруге Луизе... - начал Джозеф. - Циля называет ее Луиза Вячеславовна. Может, помнишь из второй группы? Такая крупная блондинка... в матовых очках... Похожа на состарившуюся Мэрилин Монро... Баба не промах!..
- Не помню... Во второй группе все такие...
- Ну неважно... Эта Луиза Вячеславовна три дня подряд названивала Циле... умоляла приехать... Говорит: спасай, ради Христа, приедешь - все объясню на месте... Ну, мы поехали... К четырем часам... Она нас принимает, поит чаем... У нее громадная трехкомнатная квартира на Полянке... Родители на даче. Выясняется, что к пяти тридцати она ждет Ханыгина... Он ее жестоко припугнул: она к нему ходила сдавать экзамен дважды. Результат всегда одинаковый. Вылететь из института ей нельзя... никак: родители ее сожрут с потрохами... А ее папочка - человек солидный... зам. министра мясомолочной промышленности или что-то в этом роде... Она уже один раз вылетела из Мориса Тореза... папочка дал большую взятку, а она не оправдала надежд... Короче говоря, МГПИ - последнее прибежище для такой уникальной дуры. На месте Цили я бы не стал ее спасать из человеколюбия... Пусть гибнет! Туда ей и дорога!...
- Непонятно только, при чем здесь Ханыгин? - перебил Миша.
Миша вспомнил, как недели три назад он вместе с Птицыным по приказу Идеи Кузьминичны тащил тяжелую стремянку с первого этажа наверх по крученой узкой лестнице. В это время по ней весело сбегал Ханыгин. Он злорадно склонил голову на сторону, хитро осклабился и выкрикнул: "Носить вам не переносить!"
- Ханыгин при чем... В том-то и дело!... - продолжал Голицын. - Он ей прозрачно намекнул: ты, мол, баба не глупая... должна понимать, что нужно мужчине от женщины, чтобы с экзаменом не было проблем... Луиза обрадовалась. Говорит: приезжайте в воскресенье...
- А вас-то она зачем позвала?
- Со страху. Вдруг он ее придушит!
Миша рассмеялся, возразил:
- Ханыгин же тщедушный, маленький мужичонка... Похож на таракана...
- Вот-вот, - подтвердил Голицын. - Это ее и пугало. По статистике, сексуальные маньяки - ничем не примечательные, хлипкие уродцы. Клерки с комплексом неполноценности. Комплекс как раз толкает их на скользкий путь преступления. Любопытно, что Луизу почти не обманули предчувствия... Так вот, засели мы с Цилей в дальней комнате, пьем чай, базарим о Джоне Фаулзе... Приезжает Ханыгин. Луиза Вячеславовна ведет его в гостиную... Там стоит массивный диван, стенка с постельным бельем... Словом, минут пятнадцать все тихо-мирно... Я листаю книжечки... У нее шикарный том Босха... Немецкое издание. Вдруг - истошный вопль: "Мамочка! Помогите!" Мы с Цилей в оцепенении. Опять тихо. Потом снова: "Спасите! Мама! Мама!" Врываемся в гостиную... спотыкаемся о какое-то тряпье: прямо у двери валяются брюки с юбкой.Жуткая вонь. Ханыгин в пиджакесидит на горшке... заметь, стеклянном прозрачном горшке, трусы в цветочек висят на коленях, двумя руками держит руку Луизы Вячеславовны и лобызает ее с таким благоговением, как будто он трубадур перед Прекрасной Дамой. А Луиза неглиже бьется в истерике у батареи, дико визжит... Волосы всклокочены... вся в соплях... Караул! Этот подлец привязал ее к батарее за руку и за ногу... Ногу он пристегнул ремнем, а руку галстуком прикрутил... Представляешь, какой садист! Мы с Цилей охренели, разинули рты... Ханыгин вскочил с горшка, прижал его к груди, точно любимого кота... Жалкая фигура: усишки топорщатся, трусы в горошек, худые волосатые ноги... И у груди - стеклянный горшок с дерьмом...А вонь!..
- Фу! - поморщился Миша. - А зачем ему горшок?
- Извращенец!
- В смысле? - не понял Миша.
- Луиза дуреха: думала - ну трахнутся, подумаешь, какое дело... Не на того напала... Черт ее угораздил попасть к Ханыгину! Мы с Цилей после часа два ее отпаивали... теплым молоком...
- Так все-таки, - настаивал Миша, - чего же он хотел?
- Ты и сейчас не понял? Какой же ты не сообразительный... Судя по всему, Ханыгин начитался маркиза де Сада... Он же специалист по французской литературе. У него диссертация... что-то по 18 веку... По-моему, "Манон Леско" или Шодерло де Лакло... Он на месяц ездил в Сорбонну на стажировку... Там, наверно, и прочитал. А может, и здесь в Библиотеке Ленина... оформил бумагу в закрытый доступ - и наслаждался...
- То, что он садист, я понял... Это и по нему видно... Но горшок?
- Анальный комплекс. Это вместо полового акта. Циля, после того как Ханыгин слинял, нашла мельхиоровую ложку... Спросила у Луизы, та говорит: "У нас таких нет". Мы переглянулись с Цилей... Луиза, к счастью, ничего не поняла... Ну а мы ее расстраивать не стали... Ей и так досталось, бедняжечке... на всю оставшуюся жизнь...
- Ложка Ханыгина?
- Наконец-то ты начал понимать... Ханыгин, помимо горшка, привез с собой ложку... Зачем? Чтобы накормить Луизу собственным дерьмом!
- Мерзость! - Миша даже плюнул. -- Меня сейчас стошнит!
Голицын похихикал:
- Согласен. Но ты только слушаешь, а я там был! Луизу рвало... Вонь невыносимая! Целый час проветривали... в такой мороз. Ложку эту я выкинул в форточку. Полчаса мыл руки цветочным мылом.Да, самое главное я не рассказал... Почему, слава Богу, я сдержался при дамах... Меня не стошнило от боли! Значит, вырвал я женщину из рук насильника, а точнее, отвязал Луизу от батареи... Ханыгин за это время спрятал свой горшок в спортивную сумку, натянул брюки... Перенес я Луизу на диван... Циля ееоткачивает... А Луиза в истерике, рыдает, рвет на себе волосы и вдруг выкрикивает мне с такимнапором: "Убей его! Убей! Слышишь?" Как тебе ситуация? Хорошенькая?
- Правильно! Ты его убил?
- Почти. Я скроил мрачную рожу и иду на Ханыгина со сжатыми кулаками... как будто сейчас буду его бить... До смерти! По правде говоря, мараться не хотелось... о такую гнусь. И вдруг он как взвизгнет: "Сукин сын!" - и ткнул мне кулачонком в глаз. Скотина такая! Я отмахнулся. Тоже куда-то в глаз засветил. Он дико заверещал- и дал дёру! Глаз болит, синяк растет на глазах... Приложил половник - не помогло. Но ведь каков мерзавец: меня назвать сукиным сыном!
Миша ухмыльнулся:
- Точно по Фрейду: он осуществил перенос. С больной головы на здоровую!
- Тонкое замечание! - парировал Джозеф. - Во всяком случае, мне пришлось нацепить черные очки... Как-то несолидно сдавать экзамен по политэкономии с фингалом.
- Не боишься, что Ханыгин тебя зарежет на экзамене, как эту Луизу?
Миша во все время рассказа Джозефа ловил себя на мысли, что не верит ни одному его слову, впрочем, исправно смеялся.
- Наоборот! Теперь он при виде меня должен прятаться в сортире! Я буду его шантажировать: пусть ставит пятерку, не то я воспользуюсь свидетельскими показаниями в деканате... Кроме того, у меня есть вещественное доказательство: я приду на экзамен с его галстуком, которым он прикручивал Луизу Вячеславовну к батарее... Я заложил его в целлофановый пакет.
- Предусмотрительно! - посмеялся Миша.
- Как только я сяду к нему за стол, вместе с билетом и зачеткой, рядышком выложу целлофановый пакет с галстуком, медленно развяжу пакет и начну отвечать по билету... Пусть попробует задать мне хоть один вопрос, вонючий извращенец! А может быть, я буду молчать и смотреть ему в глаза сквозь темные очки. После тихо протяну зачетку.
- Жестокая месть!
- Око за око! Мой синяк под глазом требует возмездия!
Джозеф докурил, бросил окурок и встал.
- Ты в институт? - поинтересовался Джозеф.
- Куда ж еще... Вообще, у меня еще часа полтора...
- Так ты не спешишь?
- Каксказать... - Мише не особенно хотелось общаться с Голицыным, с другой стороны, что ему делать все это время?
- Может, зайдем на Погодинку... там магазинчик симпатичный... Я там видел "Брют"... Полусладкое последнее время меня что-то не привлекает... Пошлое шампанское... Его пьют только на Новый год... в узком семейном кругу. Помнишь у Чехова: "Для меня нет теперь более тяжелого зрелища, чем счастливое семейство, пьющее чай"?
- Это откуда? - переспросил Миша.
- Кажется, из "Крыжовника".
Они опять закурили по "Филипп Морицу", и Миша понуро потянулся за рослым, мускулистым Джозефом. Джозеф остановился и, брезгливо поморщившись, указал Мише на девицу в красном спортивном костюме, игравшую в футбол с тремя лысыми толстяками.
- Женщина-футболистка - это все равно, что кастрат - Герой Советского Союза.
Миша хмыкнул:
- Почему нет? Такие случаи наверняка были.
- Навряд ли! Женщина должна пахнуть хорошими французскими духами, "Шанель N 5" например, а не потом.
- Я помню... твоя теория орхидеи. Женщина - орхидея, ее нужно выращивать, культивировать, удобрять...
- Но не дерьмом, заметь... - возразил Голицын. - Здесь я не соглашусь с Ханыгиным. Чем, собственно, плоха теория? Что ты имеешь против?
- Да нет, нет... Ничего...
- Взгляни... у нее же совсем нет бюста! Здесь не поможет даже рабоче-крестьянскийцвет.
- Какой? - не расслышал Миша.
- Цвет пролетарского знамени, - уточнил Джозеф.
Лысый толстяк в маленьких воротах поймал мяч и, как ребенок, засмеялся от радости. "Какмало человеку нужно для счастья!" - подумал Миша. Толстяк выбросил мяч из ворот прямо под ногу девице в красном. Она, не долго думая, с силой ударила по мячу, так что тот, пролетев высоко над воротами, шлепнулся недалеко от Джозефа и Миши. Миша прикрыл глаза и встряхнул головой: пока еще футбольный мяч крутился в воздухе, ему привиделась вместо мяча голова Джозефа - окровавленная голова, с запекшейся на шее кровью, с обрезанным ухом, с усами - такими, как теперь у Джозефа, и расплывшимся желтоватым синяком под правым глазом. Приземлившись на снег, голова-мяч напугала Мишу вывернутой наружу, порванной надвое нижней губой и злорадным оскалом беззубойчелюсти. Пока Джозеф подавал мяч, Миша прогнал от себя это идиотское видение.
Они пошли к выходу из парка.
- Я здесь летом смотрел чемпионат Европы... - снова заговорил Голицын. - Футбол. Меня посетила странная идея: что это такое - футбол? - Суррогат, выдумка нашего тщедушного, технократического века. Великая иллюзия! А какие страсти! Куда там Шекспиру до футбола! Включаешь телевизор - и, пожалуйста, страдай, борись, кричи от отчаянья или радуйся!..Вот новая культура потребления!
- Терпеть ненавижу футбол! -- угрюмо буркнул Миша. - Мне всегда казалось, что футболистам нечего делать, а еще больше тем, кто за ними подглядывает...
- В твоем сравнении футбола со стриптизом есть резон. Кстати, ты не обращал внимания, насколько футбол сексуальная игра. Насквозь сексуальная!
- Что же в ней сексуального? По-моему, она только отбивает охоту к женщинам... по крайней мере, у футболистов и болельщиков.
- Вот тут ты не прав! Вдумайся: ворота - это женские половые органы, а футбольный мяч - сперматозоид, оплодотворяющий женское лоно. Ну а нога... по Фрейду, конечно, мужской член. Его, между прочим, фрейдисты иногда называют третьей ногой.
- Позволь... позволь... - усмехнулся Миша. - Но ведь ворота чужие!