Конечно, улыбки он не видел. Это была иллюзия. В духе кинематографии. Просто он очень хотел, чтобы она была! Он не увидел, а только вспомнил ее улыбку.
У перекрестка Верстовская и Лутошкина внезапно остановились. Птицын спрятался за телефонную будку. Сквозь стекло он увидел, как они попрощались. Лутошкина свернула к "Парку культуры", а Верстовская пошла прямо к "Фрунзенской". Птицын радостно прибавил шагу: как удачно все складывалось!
Он перебрался на сторону Верстовской. Еще немного, и вот-вот он настигнет ее. Даже погода смягчилась и стала ласковей. Мороз не так лютовал. Помедлив, сквозь облака нехотя показалось заспанное и недовольное бледное солнце. Зевая и потягиваясь, оно ближе к вечеру, на закате, наконец-то приступило к своим ежедневным обязанностям.
Прищурив правый глаз, Арсений вбирал в себя солнечные лучи, рассекаемые решеткой парка Мандельштама тем стремительнее, чем быстрее он двигался. Казалось, солнце строчит очередями в глаз Птицына, но разброс пуль слишком велик, так что они рикошетом отлетают от железной решетки, неведомо зачем вставшей на защиту Арсения.
Верстовская в распахнутой дубленке беспечно семенила маленькими ножками, вывернутыми наружу и в стороны, как у профессиональной танцовщицы. Ее осанка столько раз не давала покоя Птицыну. И днем и ночью он вызывал ее в памяти, растравляя и обессиливая себя.
Впрочем, теперь Птицын улыбался. Он предвкушал ее застенчивую и вместе с тем чуть жеманную манеру удивляться, то, как она поведет плечами и качнет головой, когда он опередит ее и, как обычно, как будто ничего не случилось, поздоровается. Птицына грела сцена с Кукесом, когда вблизи его распростертого тела между Птицыным и Верстовской пробежала искра прежней симпатии.
Вдруг внимание Птицына привлекла стая ворон за решеткой парка. Вороны облепили раскидистую верхушку липы. Что-то, видно, спугнуло их - они все вместе разом с громким карканьем отхлынули от дерева, поднялись в воздух клочковатой черной волной, сделали полукруг и опять опустились на прежнее место.
Их черное оперенье на фоне сизо-белого неба, по ассоциации, напомнило Арсению что-то знакомое, но мучительно невнятное. Ах, вот в чем дело! В его памяти всплыл сегодняшний сон. Даже не сон, а черно-белые разрывы, какие-то мучнистые куски света в кромешной тьме. В этих кусках - каждый в своем - барахтались Верстовская и Птицын. Оба рвались друг к другу, в клочья раздирая пелену густого тумана. В кляксах неверного света мелькала то голова, то рука, то плечо. Птицын испытывал острое чувство вины, подавленности и бессилия. Он никак не мог прорваться к ней. Эти пятна света, в которых они тонули, зажигались в глубочайшем мраке, как окна, с непонятной, кем-то заданной периодичностью и неуклюже перекатывались по плоскому черному экрану, точно квадратные колеса по жирному чернозему.
Это видение на редкость быстро испортило Птицыну настроение - он сник, сам собой замедлил шаг и перестал улыбаться. Подстегивая, подгоняя себя, он попытался вспомнить вкус поцелуя Верстовской, ее губы, нервные и проворные, как ртуть; изощренную игру языка, ныряющего по нёбу, то жалящего, то, напротив, сладострастно обволакивающего плоть его языка, не привычного к такой изысканности, растерянного и простоватого. Искусственно вызванное возбуждение не помогало: Арсений ничего не мог поделать с собой, ему расхотелось догонять Верстовскую и всё начинать сызнова. Любовь всегда имеет конец. Какой во всем этом смысл? Не лучше ли разрушить все сразу?! Топором! Как Раскольников.
Безысходная тоска, знакомая до отвращения, навалилась на него пятипудовым грузом. Арсений даже не удивился, когда увидел, что у метро Верстовскую поджидал массивный блондин в кожаном пальто. Она встала на носочки, он, пригнувшись, деловито поцеловал ее в щеку. Вручил букет красных гвоздик. Она о чем-то радостно заверещала.
Птицын свернул в переулок и, с трудом перебирая ноги, потащился к "Парку культуры". В нем не было ни ревности, ни злобы - никаких чувств вообще. Только опустошение. Чувства выгорели, истлели.
2.
Миша Лунин только что почувствовал лютый мороз. Уши и нос у него замерзли смертельно. Он их тёр, тёр перчатками. Спрашивается, зачем это пижонство - в шляпе по морозу?! Алкоголь постепенно выветривался, и кожа на голове от холода сморщилась, как шагреневая. И все же настроение у него было отличное. Надо пробежаться до "Булочной", купить хлеб с отрубями - противозапорный,не забыть заглянуть в "Морозко", купить мороженых овощей. Да, и "Беломор" бабушке. Кстати, она просила позвонить. Если она успеет купить "Беломор" или овощи сама... Чтоб им не покупать одно и то же...
Миша закурил (может, теплей станет?), вприпрыжку направился к телефонной будке. Там кто-то торчал. Еще ждать придется на морозе! О господи!
Из будки вылезла Лянечка. Без шапки, в распахнутом пальто, бледная. Взгляд у нее был шальной, бегающий. Она потирала руки и подслеповато щурила глаза. Сквозь толстый слой пудры на щеках проступали свежие царапины.
- Дашь сигаретку?
Миша вытащил пачку. Лянечка озябшими руками достала сигарету, прикурила от Мишиной.
- Ты замерзнешь! - с укором заметил Миша. - Где твоя шапка?
- Там, в пакете... - она беспечно кивнула на телефонную будку. - Я грелась... Ты не видел Гарика?
Миша задумался:
- Где-то видел...
- Давно? - Лянечка вскинулась с тревогой и надеждой.
- Не так уж... Кажется, он с Носковым пошел... Да. Точно. В сторону "Каучука"... Может, на "Спортивную"?
Лянечка издала разочарованный возглас.
Миша вытащил из будки Лянечкин пакет, протянул ей шапку и шарф. Она благодарно кивнула, улыбнулась, надела их и стала застегиваться.
Миша стал искать две копейки. Оказалось, у него их нет.
- У тебя не будет двух копеек?.. Обещал позвонить бабушке... Она просила "Беломор"купить...
Лянечка покопалась в кошельке:
- Нет... Три рубля только... Последние...
- Ну ладно... В булочной разменяю... Ты сейчас домой?
- Можно я тебя провожу? - неожиданно спросила Лянечка.
- Я сначала в "Булочную"... Потом в "Морозко" за овощами...
Лянечка так жалобно смотрела на Лунина, что в конце концов он сказал:
- Если не торопишься... пожалуйста... Только, если можно, пойдем побыстрей: холод собачий...
Они пошли быстро и опять в ногу. (Миша механически отметил этот факт.) Он сегодня со всеми подряд ходит в ногу.
- Ты не мог бы взять мой пакет?Будь рыцарем...
- Ах, да... Прости... Конечно... - Миша понес пакет вместе с дипломатом, лихорадочно соображая: "О чем же с ней говорить?"
Лянечка держала сигарету голой рукой, шея у нее по-прежнему оставалась открытой. Вид у нее был то ли рассеянный, то ли сосредоточенный на чем-то, что касалось только ее одной. Кажется, ее ничуть не заботил свирепый мороз, который к вечеру усилился.
-Можно я возьму тебя под руку? Ты очень быстро идешь... Я не успеваю, - интонация у Лянечки была жалостливая и немного жеманная. - Ты ведь знаешь, как надо ходить с дамами?!
Она прижалась к Мише боком и бедром, продела свою руку под Мишин локоть, так что почти на нем повисла. Довольно тяжелые дипломат и пакет, таким образом, былиуравновешены Лянечкой.
Миша, помимо того, что ему нечего было сказать, боялся говорить на морозе: второй день у него пощипывало горло. Как бы не заболеть. Теперь это было бы очень не кстати. Поэтому он шел быстро, а курил медленно. В молчании они дошли до "Булочной". Пока Миша стоял в кассу, Лянечка грела руки на батарее. В "Морозко" она тоже потащилась за ним. Он нагрузился как верблюд.
Когда они вышли на улицу, Лянечка снова взяла его под руку, умоляюще, снизу вверх заглянула ему в лицо, растягивая гласные, проговорила:
- Мишель, я тебя очень прошу... пойдем в бар...
- С сумками... с продуктами?! - возмутился Миша.
- Ну и что?
- Там же уйму денег... выложить... Откуда они?
- У тебя в кошельке три десятки... Я видела...
- Так это не мои... Тёткины... - Миша замялся. - На вещи...
- На какие вещи?..
- Ну... Трикотаж... бижутерия...
- Она тебе это доверила? Не ври, пожалуйста... Тебе это не идет...
- Ну... хорошо... Ты права... Это мои тридцать... Стипендия... Но я хотел купить фотоаппарат...
- Купишь. Давай так... Я у тебя возьму эти тридцать рублей в долг. На два дня... Всего на два! Ты мне веришь? Веришь даме?
Миша пожал плечами: он совсем не верил, что она отдаст ему эти деньги. А они были нужны ему, как воздух, особенно сейчас, когда Лиза Чайкина...
- Верю, верю, - пробормотал он, только чтобы отвязаться.
- Вот видишь! - сверкнула глазами Лянечка. - Мы их пропьем, а послезавтра на лекции я тебе их верну.
Лянечка протянула руку. Миша, подергав носом и губами, нехотя достал кошелек, вытащил три десятки, отдал Лянечке. Она, скомкав их, сунула в пальто.
"Еще потеряет по дороге, - думал Миша, злясь на себя, - тогда ищи свищи... Какойидиот! Чёрт лысый дернул меня звонить... сразу домой пошел бы... Так ведь нет же... Мне еще стихи печатать!.. Эх, ты осёл!"
Они поехали на "Дзержинскую". Оттуда недалеко до бара на Рождественском бульваре, куда Лянечка, по ее словам, часто захаживала с Джозефом. Ее-то влекли воспоминания, а ему что там делать?!
Всю дорогу Лянечка, перекрикивая шум поезда, рассказывала о своем неврозе. Уже неделю у нее, не прекращаясь, болит сердце. Сердечная боль как раз и связана с ее неврозом, она невротического характера, то есть с ней можно жить, но боль, какая бы она ни была, всё боль. Лянечка в подтверждение потирала левую грудь. Миша молча кивал, понимая, что должен ей сочувствовать, утешать, но у него перед глазами стояла Лиза Чайкина, строго на него смотрела, и он думал только о том, как бы он ей объяснил... В общем, он был недоволен собой - и Лянечкой.
Всю дорогу от метро до бара и в самом баре Миша раскаивался, что отдал деньги Лянечке. Он выпустил инициативу из рук, а она за один присест растранжирит все его богатство.
Едва они сели за столик, Лянечка забросала Мишу вопросами:
- Тебе здесь нравится? Правда, хорошо? Что будем пить? Что ты желаешь? Выбирай: твое слово - закон.
Пакеты с продуктами он спрятал под стулом. Дипломат положил себе на колени. Слава Богу, в баре полутьма. Никто не разглядит, сколько у него авосек.
- Один шампань-коблер, - пробормотал Миша, слабо надеясь, что она промотает не всё, а оставшееся вернет ему. - И... шоколадку.
- Гуляем?.. По два коблера, орешков, шоколадки... Есть хочу...Два салата... И по 100 грамм коньяку... Гарик всегда брал коньяк. Здесь хороший коньяк. Тебе понравится. Чтоб согреться... Я в этой чёртовой будке совсем окоченела...
Лянечку охватила радостная лихорадка. Она сбегала к стойке, за которой сидели три густо накрашенные женщины с усталыми лицами, за несколько заходов принесла все заказанное добро. Миша думал, что он должен, как мужчина и кавалер, помочь ей, но заставить себя встать со стула было выше его сил. Этот долгий-долгий день продолжался бесконечно. Он устал и хотел спать.
- А ты умеешь пить коньяк? -улыбаясь, как Монна Лиза, спросила Лянечка, наклоняясь к самому Мишиному уху.
Миша не собирался отвечать, да Лянечка и не услышала бы его в грохоте бухающей музыки.
- Коньяк пьют маленькими глоточками... Каждый глоток согревают языком у нёба... И потом медленно втягивают в горло...
Миша задумался: где он мог это слышать? То ли Джозеф его когда-то этому учил, то ли нечто подобное он читал у Ремарка? А может быть, то и другое сразу?
Лянечка достала из косметички упаковку с таблетками, выковыряла одну, положила на язык, запила коблером.
- Это что? - спросил Миша.
- Седуксен.
- От чего?
- От сердца!
- А-а! - понимающе протянул Миша.
Лянечка, кося близорукими глазами, беспричинно улыбалась.
- Ты умеешь держать в руках молоток?
- Умею.
- А гвоздь?
- Меня учил этому дядя, царство ему Небесное...
- Сколько женщин у тебя было? -- продолжала допрос Лянечка.
Миша с трудом услышал ее вопрос, хотя она почти касалась губами его уха.Густую смесь запахов из сладковатой губной помады, пудры, алкоголя и сигарет в унисон с мигающим красным светом и булькающим ритмом американского рока Миша воспринимал сквозь полусон; кажется, сидящая рядом женщина, уверенная, что она обворожительна, должна была его взбудоражить и взволновать, но ничего подобного: он оставался холоден, как бревно. И упорно хотел спать.
- А что?
Более дурацкий ответ трудно было придумать.
- И всё-таки? Чего ты сейчас больше всего хочешь?
-Чтобы ты забыла о Джозефе.
- Фу, детство какое!
Лянечка придвинула стул вплотную к Мише. Ее распущенные волосы стелились по его лбу и щекам. Нельзя сказать, что бы ему это было неприятно. От коньяка в груди стало тепло и уютно. Музыка поменялась, утихомирилась, сделалась интимней, что ли. Кажется, завели итальянцев.
- Я тебя могу всему научить. Всему! Хочешь? - шептала Лянечка всё обольстительней.
- Хочу. Помнишь первую встречу Гарри Галлера и Гермины? Она учила его танцевать...
- Помню! - Лянечка не дала Мише отдаться литературным воспоминаниям: она грубо зажала его рот своими мокрыми губами.
Вкус ее губ оказался немного резиновым. Когда надуваешь шарик, ощущение примерно такое же. Потом губы стали мокрее и стали напоминать желе из красной смородины.
После поцелуев в голове у Миши, как и вокруг, всё мигало и шумело. Итальянцы - баритон и сопрано - наперерыв и дуэтом нежно скандировали: "Amore", "amore". У Миши давно болел затылок и шея. Лянечка тихо плакала. А Миша качал головой и временами выпадал из времени в сон. Болонка с лицом рыжей дуры сжимала в зубах ручку его пупырчатого черного дипломата.Он с опаской протягивал руку, чтобы вырвать дипломат из собачьей пасти - болонка скалила зубы, рычала тенором Козлищева, не желая ничего возвращать. Лиза Чайкина держала злющую болонку на коротком поводке и совсем не улыбалась. Птицын с Голицыным тащили под руки Кукеса в распахнутом тулупе - тот брыкался, упирался всем телом, размахивал над головой Мишиной тетрадкой по фонетике, силясь прокричать что-то исключительно важное. А позади Кукеса ковыляла Мишина бабушка с горбатым носом и "Беломором" в зубах. Она подталкивала Кукеса в спину противозапорным хлебом.
3.
Ему показалось, что он спал вечность, в то время как его сон, скорее всего, длился не больше десяти секунд. Во всяком случае, Лянечки рядом не оказалось. Вместо нее перед недопитой рюмкой коньяка, салатами, орешками и бокалами шампань-коблера, подперевши голову кулаком, сидел грустный шатен в очках, с усами подковой вниз. Он опустил голову долу, и Миша уткнулся взглядом в небольшую лысину на макушке, поперек которой справа налево были зачесаныжидкие длинные пряди.
Первым движением Миши было проверить, не украли ли пакеты с продуктами. Нет, они спокойно лежали под столиком. Ему не пришлось даже шарить по полу ногой, его сапог тут же в них уткнулся. Дипломат был на коленях. "Лянечка в сортире, - медленно соображал Миша, вытянув голову и не обнаружив ее у стойки, - а это что за рожа?! Похоже на пингвина... "Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах"..."