Ты просто волшебница, еще раз повторил Крижевский, целуя Миех в губы.
С другими все получается не так, тихо прошептала девушка. Мне с тобой приятно, ты особенный.
Она не знала ни его имени, ни его национальности. Клиенты элитного борделя госпожи Мак всегда сохраняли инкогнито. Это неудивительно, ведь среди них были столичные чиновники, дипломаты, военные, известные музыканты и ученые. В заведении неукоснительно соблюдалось правило: никаких имен.
Крижевский впервые переступил порог «парикмахерской» через два месяца после своего приезда в Пномпень. Его привел туда один знакомый британский дипломат, завсегдатай заведения. В тот вечер они хорошо выпили в уютном баре на набережной, и британец, как и обещал, повел его в «интересное место». Как только Крижевский понял, что попал в бордель, он тут же рванулся к выходу, однако дипломат уговорил его остаться, заверив, что тут есть девушка, способная творить чудеса. Николай сопротивляться не стал: во-первых, он был пьян, а во-вторых, в нем проснулось любопытство.
К тому моменту он уже давно отвык от половой жизни: после развода с Надей он вообще перестал интересоваться женщинами. Но проведя первую ночь с Миех, он будто заново родился. С тех пор журналист стал регулярно посещать заведение госпожи Мак.
Однажды в тесном коридоре на втором этаже он столкнулся с важным и напыщенным советником французского посольства, с которым они за день до этого познакомились на деловом фуршете. Дипломат сделал вид, что не узнал Крижевского. В стенах борделя они были безымянными клиентами, которые не должны были знать друг друга в лицо, а если знали, то лучше было этого не показывать.
Как-то раз Николай осторожно спросил Миех, как она попала к госпоже Мак. В тот вечер девушка оказалась на удивление многословна и поведала журналисту свою горькую историю. Возможно, у нее просто появился шанс излить душу, хоть кому-нибудь рассказать о том, что ей довелось пережить.
О своих родителях Миех знала только то, что они были бедными крестьянами, которые не могли прокормить пятерых детей, поэтому самого младшего ребенка, то есть ее, они продали престарелому французскому предпринимателю по цене мешка с рисом. Француз со своей женой воспитывал ее, устроил в престижную школу, хорошо кормил. Но вскоре у них родился свой собственный ребенок, и Миех снова стала лишней. Ее отдали в приют, откуда она сразу же сбежала. Госпожа Мак буквально подобрала ее на улице, когда Миех рыскала по помойкам в поисках пропитания.
Опытная китаянка сразу почувствовала в щуплой оборванной девчушке задатки большого таланта. Она взяла ее к себе, и через несколько лет Миех стала самой искусной «жрицей любви» во всем Пномпене. К ней выстраивались огромные очереди из клиентов, а цены на ее услуги были весьма высоки. Однако для Крижевского всегда была зарезервирована ночь с воскресенья на понедельник. Госпожа Мак пошла на это по личной просьбе самой девушки.
Миех была единственной чистокровной камбоджийкой в борделе, все остальные девушки были вьетнамками, как и большая часть проституток в Пномпене. Кхмерки крайне редко выполняли эту работу, а если все же продавали свое тело за деньги, то цена на него была гораздо выше, чем на услуги их вьетнамских «коллег».
Крижевский часто чувствовал острую жалость к Миех. Она была почти что рабыней, которая была вынуждена каждую ночь обслуживать клиентов толстой китаянки и выполнять все ее распоряжения. Журналист с горечью осознавал, что молодость и свежесть девушки совсем скоро поблекнут, и, возможно, она когда-нибудь снова окажется на улице как отработанный материал. Он даже подумывал о том, чтобы помочь ей найти хорошую работу, но понимал, что ей уже не выбраться из цепких лап госпожи Мак, за которой, скорее всего, стояли могущественные фигуры из китайской мафии. Это был своеобразный замкнутый круг, выйти из которого было практически невозможно.
Миех повернулась к начавшему дремать Крижевскому и еще раз ласково прошептала ему:
Ты особенный. Я буду ждать тебя снова
Глава вторая
Викрама снова разбудил стук молотков и громкие крики, доносившиеся с соседнего двора. Пучеглазый Тян вторую неделю подряд ремонтировал свою крышу и всегда начинал работу в пять утра, когда большинство жителей деревни еще спали. Викрам протер глаза, отбросил нависающую над бамбуковой лежанкой москитную сетку и окинул комнату сонным взглядом. Постель родителей уже была пуста: они почти всегда просыпались раньше всех в деревне. Викрам встал и начал неспешно натягивать школьную форму: белую рубашку с коротким рукавом и синие шорты.
Выйдя на веранду, мальчик нацепил на ноги стоящие под дверью шлепанцы и спустился по лестнице во двор, где его мать Совади уже готовила завтрак, стоя возле небольшого кирпичного очага.
Опять тебя разбудили, пэу? сочувственным голосом спросила она, глядя на сонного сына. Сегодня они должны наконец закончить с этой крышей.
Да ничего, я уже привык, улыбнулся Викрам, переводя взгляд на соседний дом. Его отец Хиен, крепкий тридцатилетний мужчина, стоял на приставленной к стене лестнице и приколачивал к краю кровли деревянный карнизный свес.
В это время Пучеглазый Тян сидел на крыше и выравнивал последние кусочки черепицы. Работа, похоже, действительно шла к завершению. Заколотив еще несколько гвоздей, Хиен крикнул Тяну: «Все, готово!» и начал спускаться. Тян перегнулся через карниз и широко улыбнулся своему помощнику. Улыбка у него была такая же широкая, как и глаза.
Спасибо, друг! Что бы я без тебя делал, поблагодарил он.
Спустившись на землю, Хиен увидел наблюдавшего за ним Викрама.
О, ты уже на ногах? Это хорошо, молодец, надо приучать себя вставать рано, сынок.
Конечно, па! улыбнулся Викрам. Он не стал говорить, что с удовольствием поспал бы еще полчасика, если бы не стук молотков и громкий неприятный голос Тяна.
Совади между тем закончила приготовление завтрака и поднималась на веранду, неся в руках дымящуюся кастрюлю.
Дом Хиена, как и все деревенские дома в Камбодже, был построен на массивных деревянных сваях: это не только уберегало жилище от змей и диких животных, но и делало дом более проветриваемым, что было особенно важно в жаркий сезон. Под домом, между сваями, стояли большие чаны для дождевой воды, а также новенький японский велосипед, которым Хиен очень гордился и чуть не каждый день смазывал ему цепь и оси. К одной из свай была привязана корова, которой Хиен придумал ласковое прозвище Бабочка.
В доме было две комнаты и довольно просторная веранда: для семьи из трех человек такая жилплощадь считалась невиданной роскошью по деревенским меркам.
Викрам с родителями обычно завтракали на веранде, сидя на расстеленных на деревянном полу циновках. Завтрак, как правило, состоял из рыбного супа с рисовой лапшой. Иногда Совади готовила мясной суп, но это случалось только по торжественным случаям либо когда предстоял особенно трудный рабочий день.
Хиен разлил горячий суп в три маленькие фарфоровые плошки, одну протянул Викраму, вторую Совади, и все трое принялись за еду, ловко подцепляя скользкую лапшу деревянными палочками. Завтрак занял от силы пять минут: в деревне было не принято уделять приему пищи много времени.
Вы закончили с крышей, бонг? спросила Совади после того, как Хиен слизал с ложки последнюю каплю супа.
Еще чуть-чуть осталось. Завтра утром закончим, оун, сказал Хиен. Тян тот еще строитель, все у него получается тяп-ляп. Я ему предлагал пригласить хороших строителей из соседнего кхума, но он заупрямился, мол, денег нет. Вот и колупается до сих пор.
Хиен всегда был рад помочь соседям, да и вообще в деревне было принято помогать друг другу в хозяйстве. Тем более Хиен был большим мастером строительных работ, поэтому он просто не мог отказать в помощи Тяну, с которым они были большими друзьями еще с юношеских лет.
Ты готов к занятиям, пэу? обратился отец к Викраму. Смотри, не вздумай прогуливать школу, а то станешь таким, как Приеп.