Никогда не пренебрегай жизнью. Цени каждый миг. Жизнь прожитьне поле перейти. Пока молод, не беги сломя голову в будущее. Всё равно не догонишь, потому что его ещё нет. Ты сам его делаешь с Божьей помощьюздесь и сейчас. А как постареешь, не цепляйся за прошлое. Всё равно не уцепишься, потому что его уже нет. Живи настоящим.
Верювсё ещё вернётся на свои места. Второй женский мир падёт таким же стремительным образом, как пал и первый. Единственное, на чём он держитсяэто иллюзия безопасности. Женщины временно находятся в заблуждении, будто они защищены и без мужчин. Грядут другие временарадикализация набирает силу во всех сферах человеческого общества. Скоро мужественность станет необходимым условием выживания. Властолюбивые, амбициозные женщины и женоподобные мужчины отправятся на свалку истории.
Вездев правительствах, в госучреждениях, в банках, в магазинах, в школах, в культуре, в спорте, в религиина высших, средних и низших должностях будут одни мужчины. Женщины займутся домом и воспитанием детей. Девочки, выросшие в условиях небезопасности, по достоинству оценят роль мальчиков и не посмеют перешагивать границы половой субординации. Женский мир ещё долго ни у кого не найдёт сочувствия.
Алёша, я надеюсь, что ты станешь настоящим мужчиной. Ведь всё это может произойти на твоих глазах. Впрочем, у тебя нет выбора. Кто, если не вытеперешние мальчики? Вам не с кого брать примертолько посмеяться или поплакать над отцами и дедами, жалкими и ничтожными. Дерзайте, Алексей Михайлович, в ваших руках мир!..
А мне пора отправляться на родинув вечность. От страха душа моя трепещет и цепенеет. Но я своё пожил. Потому за жизнь цепляться не буду. Зовёт Господь Богиду с благоговением. Видно, до пенсии не дотянурак у меня нашли. Лечиться бесполезночуть смерть оттянут, только деньги на ветерони вам, дорогие мои, больше нужны. Так чтопростите! буду терпеть до последнего. Надеюсь, вытерплюне заною, не растреплю вам про свою болезнь, как баба. А если и не выдержу, всё равно одна дорогарано или поздно. Честно говоря, хоть и боюсь, но жить на этом свете устал до изнеможения.
Вчера в церковь пошёлодни бабы, регентша на клиросе молодого попа заучила до чёртиков. Того и гляди в алтарь попрётся. Из церкви в магазинопять бабы, охранник и та титьки выставила. Не дай Бог, что случисьне титьками же кассу защищать? В банке снова тётенька сидит, намалёваннаялицо, как у продажной бабы. В больнице та же картина: онкологдевка, не выспавшаяся, гуляла, видимо, всю ночь, перегаром тащит. Дальше нотариус. Еле её отыскал. Курит на заднем дворерастопырилась, вырез вульгарный на юбке до жопы, и дымит одну за другой. В троллейбусе, смотрю, за рулём тоже женщина. И так всегдакуда ни суньсявезде бабы, бабы, бабы. Прямо раздирает прикрикнуть иной раз: «Может, без мужиков будете жить, а, бабоньки?».
Нет, голову склоню, глаза в землю. Стыдно. Всю жизнь мною женский пол командовал, теперь уж и нечего рот разевать. Поздно.
Алёшка, не подведи деда Это тебе моё завещание.
Дежавю
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.
Марина Цветаева
О, трепет. Величественный и беспощадный. Всепроникающий, всё и вся сокрушающий. Заставляющий умолкать и цепенеть перед собой всё живое. Преследующий, нависающий неотступной тенью всё то время, пока оно, живое, живёт.
Почти всю сознательную жизнь меня мучил страх смерти. Стоило только подумать, представить в мыслях последний миг, последний вздохи дух, холодея, замирал, будто чьи-то могучие руки, проникнув вглубь души и схватив её там, в глубине, за самое живое и трепещущее, грубо выволакивали из тепла наружу, на лютый холод внешнего мира. Оставляя внутри дырявую пропасть огромных, необозримых размеров, какую ничем не заткнуть, ничем не заполнить, что в неё ни бросай. Лишь оглушительная тишина будет тебе ответом, такая тишина, какую ничем не унять, не перекричать, как ни кричи. Лучше стой и, оцепенев, молчи вместе с ней. Край бездны станет отступать всё дальше и дальше, пока и вовсе не растворится, точно наваждение, какая-то нелепица, надуманный пустячок.
Чем больше я избегал этих мыслей, гнал от себя, тем коварнее они подкарауливали меня, тем яростнее нападали. И если прежде лёгкое игристое вино молодости ещё умело беззаботно смеяться над ними, то время, тяжесть прожитых лет, выбродило во мне горькое и унылое похмелье, которому было не до смеха. Которое, утратив всякое чувство юмора, находило болезненное удовольствие в том, чтобы самому помучить себя разными страхами: что всё плохо и будет только хуже, а конец всемута самая смерть.
Всё стало одним цветом: думаешь о жизнитоскливая серость, думаешь о смертиона же, но с каким-то огоньком непонятным. Словно бы во всей этой серой безвкусице вдруг находился какой-то долгий вкус, что-то, что можно жевать, жевать и жевать, как жвачку. Надоест, выплюнешьи враз как-то не по себе делается, с испугу подберёшь с грязного пола, опять сунешь в рот
А старику смерть особенно близка, и её довлеющий страх уже не где-то в мыслях витает, он свил себе гнездо прямо в самой душе и сидит там день и ночь, будто умирающая птица, брюзжит и ноет противным скрипучим голосом.
Каждый раз когда отходил в мир иной кто-то из родственников или знакомых людей, либо просто встречалась мимоходом похоронная процессия и с нею покойник, лежащий в гробу, эта проклятая птица начинала истошно орать и бить крыльями, отчего душа сотрясалась так, что того и гляди сама изойдёт вон.
Ну, бывало, забудешься в прошлом, начнёшь ворошить в памяти то, сё Впрочем, вспоминать-то особо нечего. Жизнь прошла, что короткий сон меж трудовых будней, только голову к подушке, и вот уж неожиданный, как всегда, трезвон будильника, оглянуться не успел.
Родился я в сорок первом, за два дня до начала войны. Отец погиб на фронте. Что о нём вспомнишь? Видел только на фотографии. Мать тянула семьюнас, детей, у неё было троеодна. Двужильная и безропотная, как старая заезженная лошадь, работала на износ. Так и померла на работе, ночь отсидела сторожем в будке на железной дороге, а утром пошла на вокзале полы мыть, там и упала. Меня тогда только в армию забрали. После армии я в ПТУ отучился, на шофёра. Сорок лет за баранкой. Ну что ещё? Жена, дети, потом внуки, всё, как у всех. Дети выросли, разъехались кто куда. Остались мы с моей супругой одни. А вскоре и её не сталопарализовало, помучилась полгода и отошла. Жили, как все, и помрём, как все.
Мне казалось, что старухе моей умирать было легчеинтереснее, что ли. Она в церковь ходила, верила в Бога, в посмертную жизнь, в рай и ад. А янет. Нету ничего. Я ей так и говорил:
Люда, да не верь ты в эти поповские сказки! Религию специально выдумали, чтобы дурачить народ. Человек смерти боится, и попы пользуются этим, наживаются. Ещё больше стращают: там, дескать, ожидают вас адские муки на веки вечные, огонь неугасающий, червь неумирающий. Естественно, человек паникует: мол, что же мне надо делать, чтобы в ад не попасть? Они: а не греши. Но как не согрешишь? У них, в церкви, этих несчастных грехов понаписаночто хоть не дыши. Тогда, говорят, раз виновен, то кайся, молись, молись и кайся. Ну, и пожертвование подавай, конечно. А как же? Бог-де пожертвования от людей очень уважает и умилостивляется.
Она же ругалась на меня, скрежеща зубами:
Очень ты, Васька, пострадаешь за такие слова! Вот увидишь, как смерть придёт! Иди в церковь, пока не поздно, покайся! А неттак пойдёшь в ад! В ад, в ад, в ад! Гореть будешь в аду за эти слова, ох, как гореть!!!
В церковь я, конечно, не пошёл и никогда не ходил. Но про ад мало-помалу мне всё-таки в душу запало. Шут его знает, что там да как Может, оно и вправдувсё так и есть, как попы говорят.
Жена умерла около года назад, в конце июня. До сорока дней чуть ли не каждую ночь сниласьвся в чёрном, снова ругала меня, адом грозилась. Я измучился жутко да разболелся. Неотложку дважды вызывал с перепугу, думал, вот-вот и сам помру. Денег дал одной бабе, чтоб в церкви свечку за упокой поставила. И, что странно, это подействовало, сны прекратились.
Мне тоже полегчало, отпустило. Привычное доселе, постоянное присутствие страха, тревожное ожидание неминуемого конца вдруг отчего-то сменилось отчаянной жаждой жизни. Я не мог надышаться ускользающей жизнью, словно бы пил и не напивался, ел и не наедался, хотел жить, жить, жить Весь год прошёл с этим чувством, пролетел, точно один день.