Серафиму Федоровичу?
Ну да. Он как с армии вернулся, так от матери и съехал. Ее-то дом хоть и рядышком, а все ж отдельное жилье. Да и хороший дом, получше, чем у Зинки, Федор-то рукастый был, все сам мастеровал, въехал в халупу-развалюху, а хоронили когда, дом справный уже такой стоялчисто терем, на загляденье. Да и Серафим Федорович в отца удался, то тут починит, то там приладит чего. Аккуратист!
Бесконечные излияния о том, какой хороший был мальчик Фима, какой тихий, какой вежливый и послушный, каким стал мужчиной приличным, не то что некоторые, казалось, могут тянуться бесконечно. Арина вежливо поддакивала, охала и ахала, кивала и разве что руками, изображая заинтересованность, не всплескивала. Только минут через пятнадцать удалось свернуть разговор в нужную сторонувставив в одну из кратких пауз сочувственную фразу на тему: вот ведь даже такому приличному человеку и так не повезло, экая трагедия.
Тамара Степановна же вместо ожидаемой порции охов и вздохов поджала губы:
Переживал он, да, ничего не скажешь Хотя мог бы и не принимать так-то уж близко. Витя-то ведь, может, и не его был, а он все равно
Какне его? изумилась Арина.
Да ну! соседка пренебрежительно махнула крепкой мозолистой ладонью. Сонька ж вокзальная, и даже когда Серафим Федорович ее пригрел, отмыл, обиходилвсе равно. Ну вы ж понимаете? Свечку я не держала, и вела себя она тише воды ниже травы, да только в тихом-то омутезнаете, что? Шалаваона всю жизнь шалава. Не везло ему, в общем.
Скрюченная в углу студийного дивана фигурка, которую Арина помнила, была совсем о другом, совсем не о чертях, что водятся в тихом омуте. Но соседям, ясен пень, виднее. Соседи даже не подумают задаться вопросом: а чего это «невезучий» мужик не подыщет себе наконец кого поприличнее, а продолжает пригревать вокзальных побродяжек? Таких, кто, весьма вероятно, станет тянуться к прежней вольнице. Но соседи будут одновременно восхищаться добротой благодетеля, осуждать облагодетельствованных за отсутствие благодарности и прочие, реальные или надуманные грехи. И, разумеется, искренне сочувствовать «невезучему».
И много таких тут побывало? поинтересовалась Арина. Ну раз вы говорите «не везло».
Тамара Степановна углядела в вопросе нападение на обожаемого Серафима Федоровича и рьяно кинулась на защиту. Точно в соответствии с Ариниными размышлениями:
Что ж ему, век бобылем вековать? И ведь такой добрый, такой заботливый! Приведет бедняжкуголодную, холодную, а то и с синяками, отогреет, откормит, приоденетну все для нее. А бедняжка послефьюить, хвостом махнула и усвистала. И так каждый раз. Сонька-то задержалась, потому, надо быть, что Витенька родился, да толку?
Арина вздохнула:
Вы хоть кого-нибудь помните? Из тех, кого он до нее приводил?
Чего это вам эдакое знать понадобилось? еще подозрительнее нахмурилась соседка. Ну Лерку помню, на нашем рынке сейчас стоит, шалава та еще, сразу ясно было, что не приживется. Ну эту вроде помню, как ее, чернявая такая, не то Алина, не то Анжела, тоже она сплюнула. Детдомовская была, ну сама так говорила, сказала, родню какую-то отыскала, и уехала. Может, и наврала, эти девкиони такие! Ну кого еще?
Соседка назвала еще три-четыре имени, Арина аккуратно записала, понимая, впрочем, что смысла в этом нет, вся информация состояла из «может» и «вроде бы». Но бывают же еще и «а вдруг»?
* * *
Покинув словоохотливую соседку, Арина бросила еще один взгляд на кащеевский дом. За чисто промытыми стеклами совершенно определенно кто-то двигался. Соня? Нет, пожалуй, нет. Темная, едва различимая фигура была довольно высокой. Должно быть, сам хозяин.
Она подошла к калитке, ткнула в беленькую кнопочку. Звонок был слышен отчетливо, но, как и час назад, распахивать перед Ариной двери никто не спешил. Она позвонила еще раз, потом толкнула калиткута начала открываться. Медленно, неохотно, словно держал ее кто. Должно быть, в прошлый раз я ее слишком слабо толкнула, подумала Арина, не веря сама себе, потому что час назад калитка совершенно точно была заперта! Что за чудеса? Кащеев играет в какую-то странную игру? Или все проще? Вот эти следы возле калиткиявно от коляски. И, кажется, в прошлый раз их не было. Соня пошла гулять с маленькой Викой? Арина огляделась: ни Сони, ни коляски видно не было.
Впрочем, какая разница! Главноесейчас калитка открыта. Можно не топтаться под забором, а подняться на крыльцо, постучать, попроситься «поговорить».
Кащеев, конечно, ее и на порог не пустит, и разговаривать наотрез откажется, потребует какой-нибудь «ордер» предъявить, даже нагрубить может. Но, с другой стороны, ну и нагрубит, ну и не пустит, ну и откажется но почему бы не попытаться? Как говорят, наглостьвторое счастье. С крыльца спустит? Ну так оно низенькое, не страшно.
Поразила ли Кащеева ее наглость или была тому иная причина, но с крыльца он Арину спускать не стал. Особого радушия не проявил, но кивнул и плечом повел:
Проходите.
И это вместо ожидаемого «пошла прочь» или, в лучшем случае, «приходи с ордером»! А он, вишь ты, «проходите».
Дом был и впрямь, как выразилась соседка, справный. Терем не терем, новсе ладно, добротно, нигде ничего не хлябает, все пригнано. Иочень чисто. Вымыто, выскоблено, практически вылизано. Чьими руками, подумала Арина, эта чистота поддерживается? Не сам же хозяин полы и окна надраивает. Соня, конечно. Как успеваетс маленькой Викой на руках?
Арина присела было, чтобы расшнуровать ботинки, но Кащеев, глядя сверху, двинул бровьюи она остановилась. Еще одно движение брови явно повторяло предыдущее приглашение: проходите. Идти по вымытым до блеска полам в уличных ботинках Арине было неловко, но хозяину же лучше знать?
Справа от просторной прихожей (назвать ее сенями язык не поворачивался) отходил коридорчик, ведущий, видимо, в кухню, слева темнели две закрытые двери. В левом дальнем углу сияла светлым деревом лестница на второй, мансардный этаж. Прямо, между лестницей и коридорчиком, дверь была двустворчатая.
Комната за ней вдруг напомнила Арине кукольный домик, которым очень гордилась одноклассница Татка. К ней и в гости ходилипосмотреть на домик. Мебель и прочие детали интерьера воспроизводили «взрослые» с фантастической, невероятной точностью. Ювелирная работа! Реальные диваны и стулья казались потом грубыми, неправильными. Играть с этим совершенством было, разумеется, невозможнотолько смотреть и восхищаться. Диваны, стулья, кресла, столы и банкетки располагались в том же ювелирном порядке, даже занавески на маленьких окнах висели строго симметрично.
Кащеевская гостиная производила точно такое же впечатление: каждый предмет располагался на своем месте с точностью не то что до миллиметрадо волоска. Хотя никаких волосков или, боже упаси, пылинок, тут, разумеется, не было.
Должно быть, именно из-за этого ощущения ювелирной идеальности обстановки, хозяин казался крупнее, чем тогда, в студии. Он словно заполнял собой все пространство. Арина, пристроившись на краешек диванастранного, с резными деревянными подлокотниками и высокой жесткой спинкойчувствовала себя маленькой, незначительной и отвратительно лишней. Ботинки, которые хозяин не разрешил снимать, были чистыми, но в нарезке подошв остался снег, который теперь растаял, образовав на чистом полу две лужицы. Маленькие и даже не сказать чтобы грязныено настолько неуместные посреди окружающей идеальности, что Арине стало стыдно. Она старалась не смотреть на Кащеева, но все равно чувствовала его взглядхолодный, почти безразличный, удивительно тяжелый. Господи, что я тут делаю?! Как муха в чае: и самой неуютно, и окружающим противно. И ведь я его еще расспросить о чем-то намереваласьо чем, господи боже мой?! Ни единой мысли в голове!
Но молчать было настолько глупо, что становилось уже невыносимо, и она задала какой-то вопрос из тех, что звучали в студии:
Серафим Федорович, вы удовлетворены результатами суда?
Нет, короткое слово упало с той же холодной тяжестью.
Как ртутная капля, подумала Арина. Вот что напоминает его взглядртуть. Только без блеска.
Вы по-прежнему вините в произошедшем Соню?
Я ее простил.