года наша община выпускает ежемесячную газету «Доброе слово» тиражом в тысячу экземпляров, зычным, басовитым голосом рассказывает отец Николай. Камера укрупняет его бороду, перевитую нитями седины, и у меня само собой возникает в голове слово благостность. С две тысячи четвёртого года на частоте девяносто девять и два мегагерца работает наше круглосуточное православное радио «Глас светлый». Тридцать два ребёнка из Детского дома номер шестнадцать участвуют в нашем образовательном эксперименте по снижению преступности среди воспитанников детдомов.
Бывают ссоры с детдомовцами? Камера показывает неестественно прямую Олесю. Яркозелёный свитер приятно обтягивает девичьи формы и словно бы очерчивает их, отделяя от фона: бледной иконы в серебряном окладе и книжных шкафов.
Запах майонеза напоминает мне о бутерброде, и, доводя пищевую конструкцию до ума, я в который раз удивляюсь магическому обаянию отца Николая: он будто обволакивает?
Или дело в свитере Олеси?
Не без этого, с улыбкой отвечает отец Николай и мизинцем поправляет чёрные роговые очки. Ктото весьма настороженно относится к православным ценностям, ктото, бывает, вовсе придерживается иной религии.
Я наконец кусаю бутер, и жирноватый, с уксусом аромат майонеза растекается по языку. А вместе с нимдегтярный привкус махана.
Долбаная конина. Батя жрёт её как чипсы, а мне всякий раз представляется, будто я человечину ем.
Как вы решаете эти ссоры? Всегда ли сохраняете, ну, спокойствие?
Отец Николай складывает руки на внушительном животе.
Нет, Олеся. К сожалению нет. Хотя я и прикладываю все усилия, чтобы одержать победу над сиюминутными эмоциями, мне есть, за что себя винить.
Но вы ещё, как бы, думаете про воскресную школу?
Олеся, думаем, конечно, отвечает отец Николай, и в верхнюю часть кадра влезает меховая ветрозащита.
О господи!
Коваль!
Тебе только и нужно, что ровно держать микрофон.
Мы уже посещаем уроки в гимназии имени Усиевича, продолжает отец Николай, не замечая мохнатого зверя над собой, и кадетском училище номер пять. Читаем бесплатные лекции, проводим обсуждения. Приглашаются все желающие, в том числе взрослые. Я очень, надеюсь, что мы завершим строительство собственного учебного заведения для детей с ограниченными возможностями к сожалению, пока мы лишились должной поддержки.
Меховое пугало наконец исчезает за верхним краем кадра.
Олеся кивает и сверяется с записочками. Пальцы её дрожат. От волнения? Словно это «Вечерний Ургант», а не выпуск доморощенного подкаста.
И всё же Три Ко сняли интервью. Без меня. Да, я никогда не выказывал интереса к их «каналу», скорее, пренебрежение или лёгкое презрениекак взрослый смотрит на рисунки первоклашек, но отлично бы чувствовал себя там, в кадре. Задавал бы вопросы на месте Олеси, вертел бы камерой «яблофона» не хуже Валентина или хотя бы держал чёртов микрофон так, чтобы он не влезал в кадр.
Кислая смесь зависти и разочарования обжигает мне желудок, и я бросаю ей на съедение ещё один ломоть конской колбасы.
Жри!
И всё этоОлеся наконец выуживает нужный вопрос, вы делаете на свечки и пожертвования?
Да, свечи, записки, молитвы, панихиды Последнее время, стали приносить доход книги, видимо, в связи с популярностью нашей страницы в социальной сети. Кстати, хочу отметить, что данная страницацеликом инициатива моего внука. Отец Николай чуть улыбается. Духовенство, с нашей стороны, нисколько не цензурирует её содержание.
Между прочим, очень интересная страница, много познавательного. Олеся бросает лукавый взгляд за камеру и опять сверяется с записями. Вот в СвятоАлексиевской пустыни, сколько на данный момент проживает здесь, мм, постоянно?
Отец Николай поправляет мизинцем чёрные роговые очки и беззвучно шевелит губами.
Предполагаю, пятьдесят два человека.
Так мало? Олеся наклоняется вперёд. Кажется, что попадаешь в отдельный город посёлок.
Всё относительно, Олеся. Я помню, когда в девяностом году был принят закон о свободе вероисповедания, я самолично крестил несколько сотен. Никто из них больше не посетил церковь. Так что эти пятьдесят два человека куда больше значат для меня, чем те сотни.
Эти пятьдесят два человекаодиночки или семейные люди? Духовенство? Мирские?..
Олеся, поразному. Отец Николай оправляет длинную бороду. Ктото находит у нас необходимое уединение, ктотосемью. Ктото приезжает с семьёй. Наши двери для всех открыты.
Скажите, а ну, а много ли тех, кто однажды поселился среди вас и потом уезжает?
Отец Николай отпивает воды из бутылочки. Его светлокарие глаза затуманиваются, и ответ звучит далёким, суховатым эхом:
На моей памяти был один такой человек.
Как интересненько, Олеся кивает и перебирает записки, но вскоре останавливается. Секунду она медлит, затем всё же спрашивает: А какая причина?
Я бы не хотел об этом говорить, Вероника.
Камера слегка дёргается.
О Олеся.
Дед Валентина замирает и секунд десять вовсе не дышит.
Прости менявыдыхает он. Конечно, Олеся. Олеся. Прости.
Изображение моргает от резкой монтажной склейкисловно Валентин выдрал с корнями длинную неловкую паузу.
Если короткоспрашивает Олеся, причина была в какихто особенностях жизни в пустыни? Или
Нет. Отец Николай снова отпивает воды и горбится ещё сильнее, будто крест с каждой секундой тяжелеет и прижимает его к земле. Она этот человек имел свои причины. Ребёнка, о котором следовало позаботиться. Дела, которые следовало завершить.
А нельзя это было сделать, уже живя здесь, помогая?..
Слово «ребёнок» ещё звучит в моих мыслях и заглушает вопрос Олеси. Неужели отец Николай говорит о Диане и её матери? Именно Вероника Игоревна уходила жить в СвятоАлексиевскую пустынь и потом вернулась. Больше некому.
Я машинально отрезаю кусок махана и кладу с ножа в рот.
С чего же тогда всё началось?
С листовок. С четвёрок? Я помню, что гимназию перевели с двухсотбалльной системы на пятибалльную, и на уроках Вероники Игоревны не стало хорошистов.
С месяц гнойник набухал, разрастался, а затем посыпались жалобы родителей. Начались проверки, воздух классов наполнило скрытое напряжение. Тогда же в нашу гимназию пришёл дед Валентина. От него веяло обаянием светлого, настрадавшегося человека, которое притягивало людей и Веронику Игоревну тоже зацепило, но зацепило неправильно. Не как пример добродушия или открытости, а как ледяной шип Снежной королевы, что попадает человеку в сердце и лишает покоя.
Со стороны всё выглядело невинно: Вероника Игоревна зачастила в церковь, а на подоконниках у нас зацвели глянцевитые листовки. Карандашные голубые ручейки текли на карандашных зелёненьких полях и ругались непонятными словами: ЕВХАРИСТИЧЕСКИЙ! ЛИТУРГИЯ! КАТЕХИЗАЦИЯ! ВОЦЕРКОВЛЕНИЕ! Через пару месяцев в углах комнат поселились иконы седобородых старцев, а на кухне что ни день выгорали тоненькие свечки.
На Масленицу Вероника Игоревна пропала. Ушла посреди лабораторной, как уходят за туалетной бумагой или шоколадкой к чаюи след простыл.
Диана словно впала в душевный паралич: на уроках отвечала невпопад и каждую большую перемену бегала домойпроверяла, вернулась ли мама. Снова звонила Веронике Игоревне на сотовый, часами слушала протяжные гудки. Заклеила скотчем выключатель в прихожей и запрещала его трогать, как раньше оставляла свет до возврата мамы из гимназии. Диана не училась, не мылась, не ела, и кормил я её чуть не с ложки.
Через две недели Вероника Игоревна вернулась. Так же просто, как и ушла, будто торчала всё это время в длинной очереди.
Понимания она не встретила. Из гимназии её уволили, мой батя устраивал дикие скандалы, и скоро Вероника Игоревна с Дианой съехали от нас.
Через год после этой кутерьмы Аида Садофиевнанынешний директорвозвратила Веронику Игоревну в гимназию. С грехом пополам появились четвёрки, а следомновый кабинет, похожий на рождение сверхновой. Вернулись допы и элективы, но
Вы заметили? Который раз это слововернуться. Забавно, что в нём самом заключён временной парадокс. Даже если ты вышел из дома, а потом, блин, вернулся, ибо зонтик забыл, тебя встречает другой дом. В нём уже сместились частицы воздуха и пыли, и фотоны навыбивали электронов. Распался атом в деревянной швабре, Земля провернулась на несколько тысяч метров вокруг своей осиЭТО УЖЕ СОВСЕМ ДРУГОЙ ДОМ. Ты в другой дом пришёл! Ты не вернулся!