Ей казалось, что все это происходило давным-давно, и сейчас она уже плохо помнила, насколько глубоко было ее отчаяние.
Сделать вам еще чаю, Учитель? Она протянула руку и взяла его стакан.
Нет, спасибо.
Меж бровей его залегла глубокая морщина. Он выглядел утомленным, более того, он выглядел старым, Сугами заметила мешки у него под глазами. Было невыносимо думать, что время имеет власть и над ним, хотя кто, как не он, своей мудростью и добротой заслуживал, чтобы время его пощадило? Любить их и защищать ихего предназначение. А что, если его не станет?
Сугами направилась было к дверям, и вдруг ее посетила мысль, что одно дело знать, что человек смертен, и совсем другоепонимать, что в любой момент может умереть некто близкий. Она подумала о Тиме: что ждет мальчика, если его покровителя вдруг не станет? А они? Что будет со всеми ними? Ей стало страшно. Она повернулась, подбежала к Учителю, взяла его за руку и приложила к своей щеке.
Ради всего святого! Это еще зачем?
Не хочу, чтобы вы умерли.
Она подумала, что он начнет подшучивать над ее детскими страхами, но Учитель просто сказал:
Это неизбежно. Все мы когда-нибудь должны будем умереть.
И вам не страшно?
Уже не страшно. Он убрал руку с ее щеки и добавил:Вероятно, раньше я бы боялся. Но не теперь.
«Зато мне страшно», подумала она и с тяжелым сердцем оставила его одного.
Из открытого окна первого этажа дома несся поток глубоких низких звуков. Надежно упершись широко разведенными, тридцать девятого размера ступнями в специальный коврик, Мэй исполняла на виолончели сонату Боккерини. Смычок энергично скользил по струнам взад-вперед. Ее густые брови были сосредоточенно сдвинуты, глаза плотно зажмурены. В порыве вдохновения она с такой страстью встряхивала головой, что сверкающие капельки пота разлетались во все стороны, а одна из ее кос, уложенных корзиночками над ушами, отвязалась и качалась туда-сюда в ритме сонаты.
На ней был свободный балахон кирпично-серого цвета с рисунком из пирамид и похоронной процессией. Это было далеко не самое удачное творение закройщика. Из-за его ошибки куски ткани были сшиты таким образом, что на одной части похоронная процессия с носилками умершего, верблюдами и плакальщицами шла в одном направлении, а на другомв ему противоположном.
Впрочем, не останавливаясь на этом пышном одеянии, взгляд ценителя мог насладиться точеным профилем Мэй, безмятежным и чистым, поскольку в нем читалось стремление сделать всех здоровыми и счастливыми. Ее лицо привлекало к себе внимание еще и потому, что она украшала его и ухаживала за ним так же неутомимо, как за всем, что ей принадлежало, начиная с комнаты и заканчивая самой дешевой безделушкой. Палитра отличалась смелостью и яркостью красок, кистьщедростью их употребления. Щеки рдели, как розы, влажные полные губы состязались с цветком граната. Растушевка присыпанных серебристыми блестками век сочетала ярко-зеленый, небесно-голубой и лиловый тона. Временами ее лицо пламенело. Это случалось тогда, когда она, предавшись размышлениям об иных мирах, прежде чем напудриться, по рассеянности накладывала на лицо еще один слой тона.
Финальный аккорди Мэй опустила ладонь на струны, чтобы погасить их дрожание. «Вряд ли где-то в мире существует еще какой-нибудь инструмент, который способен так элегантно рыдать». На минуту она прижалась щекой к полированной поверхности инструмента, оставив на ней отпечаток персикового цвета, затем прислонила виолончель к стулу и в своих свободных, величественно колыхавшихся одеждах выплыла в сад.
Мэй постояла, глядя на огромный кедр. Ей очень хотелось продлить ощущение покоя, которое она испытывала во время игры. Однако на сей раз блаженство преобразовалось просто в удовольствие, вслед за чем ею овладело непривычное состояние смутной тревоги. Мэй вздохнула и поспешила переключить свои мысли на недавно проведенный ею семинар под названием «Оберните себя радугой». На семинар записалась масса народа, и он прошел с большим успехом, но в данном случае метод переключения мыслей успеха не имел. Ее даже не радовал приближающийся день сеанса возвращения в прошлое, обещавшего во время «регрессии» захватывающие приключения.
Такое настроение раздражало Мэй до чрезвычайности. Она не терпела нытиков, как она называла тех, кто вздыхает и жалуется, но не в состоянии ни на что решиться, не говоря уже о том, чтобы разобраться, в чем суть проблемы. Мэй считала, что подобные типы слишком к себе снисходительны. И вот пожалуйста: именно это теперь происходило с ней самой! Плохо, очень плохо, и ей нет оправдания, потому что в чем в чем, а в советчиках у нее недостатка нет. К несчастью, один из них, она не знала который, как раз и мог оказаться причиной ее недовольства собой. Возможно, ей стоило бы обратиться непосредственно к Учителю, хотя у них не было принято обращаться к нему по мелочам. Сложность состояла в том, что в данном случае она не могла точно назвать причину своего беспокойства. У нее возникло чувство, словно вполне надежный источник тепла и света стал потихоньку иссякать. Она пребывала в растерянности, казалось, что все ее покинули, что на самом деле было полной ерундой. Самое главное состояло в том, что вольно или невольно, но источником и причиной этого состояния был сам обожаемый ею гуру.
А произошло это так. Два дня спустя после смерти Джима Мэй проходила мимо спальни Учителя, направляясь в прачечную. Дверь в спальню была приоткрыта, но его знаменитый зодиакальный экран был поставлен так, что увидеть находящихся в комнате было невозможно. Изнутри доносились негромкие голоса. Мэй решила, что там происходит очередной сеанс очищения чакр, способствующий процессу духовного роста, как вдруг услышала:
Что ты натворил?! А если они сделают вскры
Шорох одежды и шаги указали на то, что кто-то обходит экран. Она отпрянула от двери и как раз вовремя прижалась к стене. Дверь плотно закрыли.
Мэй продолжала стоять на площадке. Ее била дрожь. Изумленная и растерянная, она все же узнала этот голос, хотя и с трудом, потому что звучавшее в нем волнение было несовместимо с образом гуру. Что это было? Страх, гнев? Или сразу то и другое? Она пыталась убедить себя, что что-то неверно расслышала, что слова, вырванные из контекста (а этот контекст был ей неизвестен) могут иметь совсем иной смысл, чем обычно. Однако к чему еще могло иметь отношение упоминание о вскрытии, кроме смерти Джима? Тут была явная связь.
В прачечной, засыпая в машину экологически чистые, не содержащие энзимов бледно-зелененькие гранулы, Мэй молча негодовала на коварного духа, который направил ее шаги в сторону спальни. Как и все прочие члены общины, она была непоколебимо убеждена, что все события и действия в каждый конкретный момент определяет не она сама, а расположение светил. И Мэй не имела права жаловатьсязвезды ее предупредили: луна планеты Марс, под названием Зурба, избегала появляться всю неделю.
Пришло время вынимать из машины выстиранную, переливавшуюся всеми красками одежду, и Мэй невольно подумала, как велика разница между свежестью и безукоризненной чистотой тканей и ее собственными грязными предположениями.
А потом, спустя месяц после того случая, произошел еще один, не менее тревожный. Посреди ночи она внезапно проснулась. Ее разбудил тихий стук. Он донесся из комнаты Джима, которая находилась рядом с ее собственной. За первым звуком последовало еще два. Было похоже, что кто-то осторожно открывает и закрывает ящики письменного стола. Мэй и в дневное время слышала пару раз, как кто-то ходит за стенкой, но тогда не придала этому значения, решила, что кто-то взял на себя печальный труд разобрать бумаги Джима. Но за ночным вторжением явно стояло что-то другое. «Наверное, воры», подумала Мэй и, схватив с полки самый тяжелый из имевшихся томов, а именно «Новые карты Атланты и ее внутригалактический Логос», выскочила в коридор и, затаив дыхание, храбро повернула ручку двери. Та оказалась запертой.
Как ни осторожничала Мэй, вероятно, ее услышали, потому что внутри послышалось легкое движение. Невзирая на страх, Мэй стояла наготове, подняв том над головой. Однако дверь оставалась закрытой. Она напряженно прислушивалась, не зная, что делать дальше, как вдруг раздался металлический скрежет. Она догадалась, что это звук отодвигаемой оконной задвижки, стремглав влетела к себе в комнату, но пока, оставив книгу, добежала до собственного окна, было уже поздно. Раскрытое окно соседней комнаты чернело в темноте, и она уловила только тень, мелькнувшую в конце террасы.