Даже не сняв пальто, она включила воду, чтобы набрать ванну. Гель «Радокс», которым пользовался муж («успокаивает любую боль, снимает напряжение и усталость»), она оставила без внимания и потянулась за «пеной с чувственным ароматом» от «Молтон Браун». Это был подарок на Рождество от Луизы Фейнлайт. Восхитительный запах, прекрасно пенится, и уж точно лучше «Радокса» снимет напряжение и облегчит боль. Что до усталости, то ее не было. Никогда она не чувствовала себя менее сонной. Похоже, больше вообще никогда не уснет. Отвинтив колпачок, Энн без всякого удивления увидела, что бутылочка почти пуста, хотя она пользовалась пеной только однажды.
Она скинула одежду на пол, надела халат и спустилась вниз налить себе чего-нибудь выпить. Выбор был небольшой: херес «харвис бристоль крим» и остатки дюбоннемуж капал немного в содовую и храбро отпивал глоток. Еще сироп «розис лайм джус».
Энн вздохнула. У нее было сильнейшее искушение слить все это в высокий стакан и надраться до бесчувствия. Она открыла огромный резной буфет и обнаружила в глубине, у самой задней стенки, бутылку кларета из супермаркета «Сейнсберис». Пять минут спустя, лежа в ароматной воде и глотая напиток с фруктовым вкусом, она кадр за кадром восстанавливала ужасные события последних двух часов. Даже не верилось, как грубо у нее выбили почву из-под ног. Как молниеносно ситуация вышла из-под контроля. Наверняка есть какая-то точка невозврата, какой-то поворотный пункт. Поведи она себя в тот момент иначе, ее, возможно, и не затянуло бы в воронку.
Все началось с пропажи сережек ее матери. Хрупкая изысканная вещь, розовые бриллианты и изумруды на аметистовой клипсе. Их подарили Энн на восемнадцатилетие вместе с карманными часиками на муаровой шелковой ленточке, ожерельем из гранатов и бирюзы и несколькими красивыми колечками, такими маленькими, что ей они налезали только на мизинец.
Энн искала носовой платок и вдруг заметила, что шелковый шарф черепаховой расцветки, под которым она хранила резную шкатулку с драгоценностями, сдвинут. Она открыла шкатулку. Серег там не было.
Энн редко надевала что-нибудь из драгоценностей. Жизнь, которую она вела, почти не давала ей возможностей носить такие прелестные вещичваниться ими, как выразился бы ее муж. Мы не должны выставлять напоказ наше богатство, часто повторял он пресным, нарочито невыразительным тоном. И Энн всегда соглашалась, ни разу не заметила ему, что богатство-то на самом деле ее.
Дрожащими пальцами она перебрала остальное содержимое шкатулки. Пересчитала кольца, на мгновение прижала к груди ожерелье, потом сложила все обратно. Больше ничего не пропало. Она смотрела в зеркало на свое бледное лицо, на белесые ресницы, часто-часто моргающие от испуга. Нет, она не должна это так оставлять, и она этого так не оставит!
Она знала, кто взял серьги, но от этого становилось только хуже. Значит, предстоит открытое столкновение, то, от чего она, человек робкий и довольно закрытый, вся сжималась. Но разве был иной выход, кроме как рассказать о случившемся Лайонелу? Увы, это сулило крайне неприятные разбирательства с участием всех троих. Энн будет изо всех сил делать вид, будто никого ни в чем не обвиняет. Лайонел из кожи вон вылезет, пытаясь понять, оправдать и извинить Карлотту. Та станет отрицать, что взяла серьги. (И что, спрашивается, тогда с ней поделаешь?) Либо разыграет свою обычную карту трудного детства. Начнет хныкать, что ничего плохого не имела в виду. Просто хотела примерить. Ведь никогда в ее несчастной, обделенной любовью молодой жизни не было ничего такого же ценного или красивого.
Энн почти наверняка знала, что Карлотта иногда надевает ее одежду. Чувствовала чужой, кисловатый запах, исходящий от пары кофточек и платьев. Вещи и прежде пропадали. Довольно дорогие колготки в ромбик. Пара перчаток на меховой подкладке, оставленная в кармане пальто в прихожей. Исчезали и небольшие суммы денег из ее кошелька. Всего этого следовало ожидать от очередной «несчастненькой» Лайонела.
Подняв голову, Энн посмотрела в направлении комнаты Карлотты, откуда вечно доносился грохот тяжелого рока. Он рвал перепонки с момента пробуждения девушки до одиннадцати вечера: комендантский час ввел Лайонел, когда истощилось даже его терпение.
Обращаться с ней надо было осторожно. Прежняя жизнь Карлотты явно не отличалась стабильностью. Когда девица переехала к ним, Лайонел настоятельно посоветовал Энн вести себя осмотрительно. Он убеждал жену, что любое, самое незначительное давление, самое мелкое буржуазное ограничение способны вывести Карлотту из равновесия. Правда, Энн пока не замечала за девушкой особой чувствительности. На самом деле, полагала она, это большой вопрос, кто кого выведет из себя.
Энн замутило, как ее мутило всякий раз, когда обстоятельства вынуждали к открытой конфронтации. Разозлиться она могла. Но демонстрировать это? Нет, лучше как-нибудь потом. Но, возможно, Энн уже готова была идти на попятнуюэтого и не потребуется? Разве не следует, например, сначала удостовериться, что драгоценность действительно пропала?
Испытав облегчение оттого, что все откладывается, Энн вынула верхний ящик, выложила его содержимое на кровать и стала тщательно перебирать нижнее белье и колготки. Сережек не обнаружила. Проверила другие два ящика. Результат тот же.
Она вспомнила, когда последний раз надевала их. Это была годовщина маминой смерти. Она отнесла на могилу свежие цветы. Пока взрослая Энн наливала воду в каменную вазу и тщательно расставляла в ней желтые розы с бутонами, похожими на язычки пламени, шестилетняя Энн снова испытала боль утраты и безумное желание, чтобы мама появилась хотя бы на миг. Успела увидеть, что на Энн ее серьги. Что Энн не забыла. Что она никогда не забудет.
Музыка вдруг стала невыносимо громкой. И то ли само это грубое и отвратительное вторжение в ее печальные мысли, то ли укрепленная им уверенность, что девушка действительно украла одну из самых дорогих ей вещей, подвигли Энн к решительным действиям. Она почти бегом, спотыкаясь, поднялась по лестнице на чердак и стала колотить в дверь.
Музыку между тем включили на полную громкость. Бас-гитара ударила по барабанным перепонкам, ворвалась и заполнила голову Энн. Деревянные дверные панели тряслись, дощатый пол дрожал под ногами. Охваченная гневомэто мой дом, мой! Энн замолотила в дверь кулаками, до ссадин на костяшках пальцев.
Музыка смолкла. Мгновением позже в раскрытой двери появилась Карлотта, стояла, вписавшись в дверной проем, в своих пыльных черных джинсах и в майке. На ногах раздолбанные кроссовки. Длинные спутанные темные волосы подхвачены мятой лиловой лептой. Выражение лица как обычно, когда они оставались дома вдвоем, издевательское. Она пригнулась под прикрепленным к притолоке листком с надписью «Береги голову», вышла за порог и встала перед Энн, загородив ей проход в комнату.
Проблема, миссис Лоуренс?
Боюсь, что да.
Энн храбро шагнула вперед, и Карлотта, удивленная ее внезапным движением, посторонилась. Она не вошла вслед за Энн. В комнате был жуткий беспорядок, воняло сигаретным дымом.
И что за проблема?
Кажется, я не могу найти мамины серьги.
И?..
Энн набрала в грудь побольше воздуха:
Я хотела спросить, не
Не украла ли я их?
Может взяла поносить?
Я не ношу старушечье барахло. Но спасибо за предложение.
Они еще несколько дней назад были в моей шкатулке с драгоценностями
Вы считаете, что я вру? Вместе с этими словами, искривившими тонкие ярко-красные губы, в Энн полетели брызги слюны.
Конечно, нет, Карлотта.
Ну, обыщите комнату. Давайте!
«Она знает, что я этого не сделаю, подумала Энн. Особенно когда она стоит здесь и смотрит». Было бы неплохо наказать Карлотту за наглый блеф, но Энн боялась, что не перенесет унижения, если не найдет серьги. И ужасной сцены, которая разразится, если найдет, боялась тоже.
Интересно, драгоценности уже заложены или проданы? От одной мысли об этом Энн замутило. Она представила дорогие ей вещи в опытных, грязных руках перекупщиков. И как деньгималая толика того, что они в действительности стоят, переходят из рук в руки. Именно это гадливое чувство подсказало ей следующие, опрометчивые слова: