Сорока хорошо набила руку, выдавая окружающим ровно столько информации, чтобы от нее отстали.
Простите. Я отец ушел от нас несколько месяцев назад. Это далось нам с мамой непросто. Я стараюсь изо всех сил. Правда, стараюсь, как могу.
Мистер Джеймс глубоко вздохнул: наверно, он был благодарен, что она хоть что-то ему рассказала.
Тебе надо просто попросить. Я уверен, многие готовы тебе помочь. Дай-ка подумаю Почему бы тебе не почитать сегодня вечером? Рассказ Джойс Кэрол Оутс. Прочти, а завтра я приду сюда пораньше, и мы его обсудим. Согласна?
Спасибо, сказала Сорока. Мистер Джеймс кивнул.
Тут он заметил желтый блокнот, который она поспешно закрыла, когда учитель вошел в класс. Он прикоснулся к обложке, и Сорока ощутила это прикосновение где-то внутри себя. Блокнот был частью ее, как кровь, мягкие ткани, толстый кишечник. Все равно, что царапать ногтями сердце. Ощущение не из приятных.
Я все время замечаю, как ты в нем пишешь, сказал он.
Там пустяки, быстро ответила Сорока.
Тыписательница, Маргарет?
Была ли она писательницей? Только если так можно сказать про писанину о выдуманных мирах.
Ладно, об одном выдуманном мире.
О месте, которое она знала так же хорошо, как и свой настоящий город. О месте, куда она возвращалась снова, снова и снова.
О единственном месте, где она была как дома.
Не совсем, ответила Сорока.
Это не мое дело, сказал учитель, но если ты когда-нибудь захочешь поделиться и дать мне почитать, я буду польщен.
До того как он зашел в класс, Сорока написала в желтой тетради одну новую строчку: «В Близи я смогу защититься от людей, которые причинили мне боль».
Я подумаю, сказала она, имея в виду что-то вроде «нет, даже через тысячу миллионов лет».
* * *
За обедом все говорили о вечеринке в честь конца года, которую Брэндон Фипп устраивал в доме родителей. Желудок Сороки неприятно сжался, когда его имя просочилось в столовую и добралось даже до их столика с отбросами из отбросов. Только Бен заметил, как она пододвинула свой поднос Брианне, Сороке внезапно расхотелось есть. Он протянул ей контейнер с мелкой морковкой. Мать Бена попрежнему каждый день давала ему с собой обед. Иногда она даже писала короткие записки, от которых он улыбался, а сердце Сороки разбивалось на сорок семь миллионов осколков. Она взяла морковку и слабо улыбнулась Бену. Он толкнул ей остатки кофе.
«Все, что обо мне болтают, правда».
Почему она так сказала? И почему он ей не поверил?
«Потому что онхороший парень», поняла Сорока.
Какой зашквар, все так носятся с этой вечеринкой, произнесла Брианна.
По-моему, для тебя это зашквар потому, что тебя не пригласили, рассмеялась Клэр. Брианна бросила в нее картофельными чипсами.
Я точно пойду, объявил Люк. Там будет весело.
Брэндон Фипп однажды купил мне пончик с сахарной пудрой. Такой, с джемом внутри, продолжила Брианна.
Так это же здорово! сказала Клэр.
С запиской, в которой говорилось: «В следующий раз, когда у тебя протечет прокладка, можешь спереть все на пончик», закончила Брианна.
Тупость какая-то, вмешался Бен.
Джем даже не был красным. Он был фиолетовым, добавила Брианна и пожала плечами. Я все равно его съела.
Значит, Брианна явно отпадает. Люк рассмеялся. Клэридет. Яиду. А как насчет тебя, Мэгс?
Сорока подняла глаза от кофе, украдкой бросив быстрый взгляд на столовую.
А вот и они, сидят вместе, как обычно: Эллисон и Брэндон. В ту долю секунды, когда Сорока позволила себе взглянуть на них, Брэндон пил из банки газировку, а Эллисон изучала свои ногти.
Сорока отвернулась и заставила себя улыбнуться. На самом деле этому трюку она научилась у Эллисон.
Как вести себя так, будто тебя в этом мире ничто не волнует. Надо улыбаться, но не слишком широко, скорее, ближе к ухмылке. И еще чуть-чуть наклонять голову, как будто находишь все это занимательным.
Затем лениво отпиваешь кофе со словами:
Я, скорее всего, не пойду.
И стараешься не воспоминать тот вечер. Последнюю вечеринку дома у Брэндона Фиппа, на которую ты ходила. Когда так напилась, что почти ничего не видела. Когда так напилась, что пришлось полагаться на чужую версию событий. Когда не доверяешь собственной памяти настолько, чтобы возразить.
Люк пожал плечами:
Как хочешь. Хотя, я думаю, будет весело. Бен, а ты?
А не знаю, сказал Бен. Дом у Брэндона огромный. Слышал, у него есть крытый бассейн. Здорово было бы посмотреть. Но с другой стороны
С другой стороны, это Брэндон Фипп, вмешалась Брианна. И не будем забывать, что пончикине единственное, что он подкладывает девушкам.
Никто не спросил, что имела в виду Брианна: все слышали о том, что Брэндон подсыпает что-то девушкам в напитки.
Ходили слухи, что лучше не ставить стаканчик возле Брэндона и его брата-студента на вечеринке у них дома.
А мы следим за своими напитками, сказала Клэр несколько раздраженно. И пойдем тусить. Необязательно все усложнять.
Но Сорока зналапорой все обязательно усложняется. Даже если ты этого не хочешь.
* * *
Сорока легла спать поздно ночью и проснулась через несколько часов от грохота. Она лежала в постели неподвижно, слушая, как кто-то пытается поднять упавшее. Потом снова раздался грохот, когда что-то опять уронили. Затем послышалось шарканье и глухие удары, будто кто-то врезался в мебель.
Энн-Мэри, дома и пьяная.
Сорока тихонько выскользнула из спальни и прошла по короткому коридору в гостиную. Мать включила лампу, которая теперь валялась на полу вместе с телефоном, стопкой грязной посуды и приставным столиком, на котором все до этого стояло.
Мать тоже сидела на полу, прижимая к себе телефон. Трубка приглушенно гудела ей в рубашку. Сорока взяла трубку из рук матери. Энн-Мэри подняла глаза и моргнула.
Я упала, сказала она.
У тебя кровь идет, ответила Сорока.
Через весь лоб Энн-Мэри протянулся тонкий порез, как будто кто-то осторожно прижал кончик ножа к коже и провел по ней. Она подняла пальцы к порезу и осторожно надавила, но на лице боли не отразилось.
Не помню, сказала она. Просто иди спать, хорошо? Я сама обо всем позабочусь. Это мама должна заботиться о ребенке.
Этот поезд уже ушел, сказала Сорока.
Ты давно разговаривал с Эрин?
Голос у Энн-Мэри был удивительно твердым для явно нетрезвого человека. Язык почти не заплетался. Но Сорока видела, что она пьяная, очень пьяная. Это было ясно не только потому, что она упала и порезалась, а по налитым кровью глазам, сухим губам, по вони, исходившей от нее и пропитавшей всю комнату, густой, удушливый, навязчивый запах алкоголя.
Эрин сменила номер телефона, ответила Сорока. Она поправила столик и осторожно вернула на него лампу.
Я пыталась до нее дозвониться, но никто не ответил, сказала Энн-Мэри. Я столько раз пыталась дозвониться.
Это потому, что она сменила номер.
Но у нее все хорошо? Откуда нам знать, что с ней все хорошо?
С ней все в порядке, мам. Наверное, ей гораздо лучше, чем нам обеим.
По-моему, она даже не попрощалась. Никак не вспомню
Зато помнила Сорока. И знала, почему не помнила Энн-Мэри: та была так пьяна, что заснула на полу ванной в собственной рвоте. Эрин открыла дверь, нашла ее, вымыла, уложила в постель и ушла. Сорока наблюдала за ее уходом, стоя на крыльце с открытой за спиной дверью и с растущей дырой в груди, которая все увеличивалась и увеличивалась. Рана болела и пульсировала все сильнее и сильнее, пока Эрин задним ходом выводила машину с подъездной дорожки и уезжала.
Сорока долго стояла на улице, не обращая внимания на непрерывные трели домашнего телефона (звонил отец) и беспрестанное чириканье мобильного (Эллисон).
Когда она наконец его проверила, то нашла одиннадцать сообщений от будущей бывшей подруги, которая напилась и требовала, чтобы Сорока пришла к ней на вечеринку в богатой части города дома у ее парня, Брэндона Фиппа.
Сорока зашла обратно в дом.
Энн-Мэри оставила на кухонном столе полупустую бутылку водки.
Сорока никогда ее не пила, даже не пробовала, но налила себе стакан апельсинового сока и плеснула туда приличную порцию водки. Она быстро осушила стакан, наслаждаясь обжигающим жаром, налила себе еще, а потомеще, каждый раз наливая все меньше сока и все больше водки, пока не допила бутылку и не почувствовала внутри теплоту и онемение.