Рейчел снова вытаскивает свою газету и размахивает ею перед Кэти.
Хелен много рассказывала о тебе, о судебном процессе, что ты освещаешь. Я буквально только что купила эту газету, чтобы ознакомиться с твоим материалом.
Она раскрывает газету на развороте. Над статьей стоит фамилия Кэти. Есть и фотографии, на которых запечатлены двое обвиняемых. Они входят в здание суда в сопровождении своих миленьких подружек, с которыми оба держатся за руки, а также родителей и адвокатов. Фотография потерпевшей отсутствуетдолжно быть, не разрешили поместить в газету. Обкусанным ногтем Рейчел стучит по статье.
Твоя статьяэто что-то невероятное. Кэти, расскажи об этом деле. Подробно. Я хочу знать все. Нет, правда.
Кэти нерешительно начинает свой рассказ о судебном процессе, излагает факты. Я ерзаю на стуле, стараясь не думать о том, как все это сильно напоминает мне один случай из прошлого. Рейчел внимает ей с живым интересомглаза вытаращены, рот немного приоткрыт. Наблюдая за ней, я пытаюсь вспомнить, сообщала ли я ей о том, что сегодня встречаюсь с Кэти. Да нет, не могла я проболтаться. Или все же проговорилась?
К нам подходит официант. Рейчел заказывает сэндвич из батона с семенами укропа, копченым лососем и сливочным сыром, большую чашку горячего шоколада и шоколадное пирожное. За время обеда она дважды выходит на улицу покурить, причем встает прямо под окном, у которого мы сидим и, дымя сигаретой, все время улыбается и машет нам, словно хочет, чтобы мы оставались у нее на виду. Мы смущенно улыбаемся ей в ответ.
Когда она возвращается после второго перекура, мы с Кэти снова заказываем кофе и чай с ромашкой. А Рейчел внезапно заявляет, что ей пора.
У меня куча дел, прямо огромная куча, объясняет она, словно мы ее задерживаем. Щека ее измазана шоколадом.
Рейчел достает кошелек и бросает на стол купюру в пятьдесят фунтов. Кэти удивленно смотрит на нее.
Это слишком много.
А, ерунда. Рейчел широко улыбается, великодушным жестом отметая возражения Кэти. Я чудесно провела с вами время.
У меня возникает странное чувство, будто она дала нам «на чай».
Перед уходом Рейчел загребает меня в медвежьи объятия и обнимает дольше, чем можно было ожидать, словно прощается со мной на длительное время. Это было бы здорово, невольно думаю я.
Большое спасибо, что не отпаснули меня, благодарит нас Рейчел. Вы обе такие лапули. Кэти, с нетерпением жду следующей статьи.
Нацелив на Кэти указательный палец и чуть оттопырив большой, она демонстрирует странный жест, подразумевающий то ли «браво», то ли «пиф-паф». Потом поворачивается и со всей дури толкает входную дверь так, что та, скрипя на петлях, ударяется о наружную стену. И уходит. Вслед ей звякает колокольчик.
Я смотрю, как Рейчел идет через парк. Не свожу глаз с ее худенькой фигурки. Она минует детскую площадку, где школьники в новеньких формах, побросав портфели, бегут к качелям.
Вроде бы неплохая девчонка, произносит Кэти.
Немного экспансивная, морщусь я. Прости. Я не знала, что она будет здесь. Честное слово.
Да все нормально. Я была рада с ней познакомиться.
Мы с Кэти все еще смотрим вслед удаляющемуся силуэту Рейчел. Почему-то мне хочется убедиться, что она действительно ушла.
Хелен
В конце концов я оставила попытки договориться о встрече с коллегами по работе. После того, как в последний момент отменился один ланч, затем еще один, я поняла, что зря стараюсь. У моих коллег много других дел. Во всяком случае, на меня у них времени нет. Меня уже забыли.
Теперь я чаще наведываюсь в клинику, у меня повышенное артериальное давление. Акушерки внимательно осматривают мои лодыжки, проверяют, нет ли отеков. С озабоченностью в лицах спрашивают, не кружится ли у меня голова, нет ли одышки. По дороге домой я чувствую, как тревога постепенно уходит. Но потом с каждым днем беспокойство снова растет. И так до следующего визита к врачу.
Я взяла в привычку подолгу заниматься рутинными делами, иногда с обеда почти до самого вечера, чтобы скоротать время, отвлечься мыслями от ребенка, от бесконечных сомнений. Если небо чистое и светит солнце, я развешиваю в саду белье, обычно включив на полную мощь радио, чтобы не слышать шума строительных работ и топота рабочих, таскающихся туда-сюда через кухню. Порой, когда грохот особенно невыносим, я иду в паркгуляю, сажусь в кафе, чтобы почитать книжку и выпить чаю в тишине и покое. После снова возвращаюсь в дом. На ужин готовлю изысканные блюда, нарезая овощи аккуратными многоцветными горками.
Сегодня по крышам стучит дождь, окрашивая шифер в цвет мокрого асфальта. Я решаю посвятить утро уборке на верхнем этажеуборке тех комнат, на которые не покушаются ремонтники. Полагаю, это попытка воссоздать некое подобие порядка, внушить себе, что я контролирую ситуацию. Первым делом разбираю шифоньеры, освобождая полки для вещей ребенка. Старую одежду запихиваю в мешки: отдам ее на благотворительность. Потом принимаюсь за выдвижные ящики и стенные шкафы. Ловлю себя на мысли, что эти занятия, их неспешный гипнотический ритм начинают мне нравиться. Я сижу на ковре в спальне, слушаю по радио «Женский час». Рядом стоит кружка с ромашковым чаем, между коленями у меня зажата старая коробка, которую я сняла с гардероба Дэниэла. В окна хлещет дождь.
Полагая, что в коробке лежат лишь университетские учебные материалы Дэниэлаконспекты, курсовики, книги по архитектуреи почти все это пойдет на выброс, я начинаю разбираться. Подолгу задерживаюсь на каждой странице, пальцем водя по его записям, сделанным столь знакомым для меня почерком. Бесконечные строчки слов, написанные синей авторучкойединственным подарком его отца. С улыбкой я вспоминаю, что в университетские годы у Дэниэла вся ладонь от подушечки мизинца до запястья вечно была испачкана чернилами.
Вспоминаю, как первый раз по винтовой лестнице вскарабкалась в крошечную комнату Дэниэла на чердаке с видом на Кингс-парад. Робко постучала и, пытаясь придать голосу непринужденность, спросила, не хочет ли он пойти в бар. Дэниэл поднял голову от учебника. На лицо его из окна падал вечерний свет. Он поправил на носу очки и улыбнулся, словно впервые увидел меня. Словно понял, о чем я на самом деле прошу. «С удовольствием», ответил он. У меня, помнится, перехватило дыхание: как, оказывается, все просто. И чего я так долго тушевалась?
Я вспоминаю наши университетские годы. Двое студентов в комнате на чердаке. Я любила смотреть, как он спит, упивалась им, балдела, как от наркотика. Его грудь размеренно вздымалась и опускалась, свернутая ладонь покоилась на подушке. Неужели это были мы? Возможно ли, что мы все еще те же? Я вспоминаю, как мы весело смеялисьнад чем угодно. Как болтали до рассвета. Как прикасались друг к другу, даже без всякой надобности. Просто потому, что это было приятно. Я затаивала дыхание, глядя на него, на линии его бровей, на его мускулистое тело, на улыбку, которая появлялась на его губах только тогда, когда он искренне чему-то радовался. Да, я до сих пор его люблю. Мы любим друг друга. Но порой мне трудно вспомнить, когда мы последний раз прикасались друг к другу, просто так. Когда я последний раз смотрела на него. Когда мы по-настоящему смотрели друг на друга. Разве это нормально? Или так быть не должно?
Под курсовыми работами я нахожу документы, связанные с расследованием аварии. Есть даже копия завещания моих родителей. Как все это попало в его университетские материалы? Пытаясь ни во что не вчитываться, не думать о том кошмаре, я быстро сортирую по стопкам бумагизавещание, его заверенная копия, полис страхования жизни, бесконечное множество прочих документов, оформление которых, как казалось в свое время, навечно поглотит нас.
И вдруг вижусбоку торчит уголок плотной бумаги. Это старая фотография, на которой запечатлены я, Серена, Рори и Дэниэл в годы учебы в Кембридже. Серена стоит в центре. На ней алая накидка с капюшоном, распущенные волосы перекинуты через одно плечо. Наряд ее я сразу узнаю. Этокостюм, в котором Серена исполняла главную роль в одном из университетских спектаклей. Постановка была необычнаясюрреалистическая трактовка каких-то старинных сказок. В университете Серена занималась в драмкружке. Я никогда не понимала этого увлечения. Она даже уговорила ребят принять участие в спектакле. Они тоже оба в костюмахв костюмах, которые я помогла сшить. У Дэниэла на голове длинные заостренные волчьи уши; у Рори на боку висит топор из фольги. Он играл роль дровосекагероя. А вон и я, выглядываю сбоку. Из нашей четверки только у меня одной была роль без слов.