Драка. «Был сильно пьян. Из-за чего ударил, не помню Нет, конечно, убивать его не хотел»
Кража. «Вижу, стоит мотоцикл Сам не знаю, как оказался за рулем Он завелся, я поехал. Вовка сказал, что можно хорошо продать, он знает мужика, который купит»
Хищение. «Сначала брал не для себя, для дела Угостить нужных людей, подмаслить, подмазать, где надо Потом привык, стал считать, что за все сделанное для родного хозяйства заслуживаю большего»
Его даже мутило от этого тошнотворного однообразия.
В последнее время он все чаще ловил себя на остром желании крикнуть сидящему перед ним с опущенной головой подследственному: «Боже мой, да ведь у тебя в голове три миллиарда клеток, тебя десять, а то и пятнадцать лет учили, ты каждый вечер смотришь телевизор и читаешь газеты, чтобы такой вот ты появился на свет, понадобилось три миллиарда лет эволюции живой материиот комочка первобытной слизи до кроманьонца, неужели ты не мог сообразить, чем для тебя все это кончится? Рано или поздно, нообязательно! Неужели ты не видишь на один сантиметр дальше своего носа?».
Направляясь в областной художественный музей, старший следователь ГОВД, капитан милиции Алексин еще не знал, что здесь ему впервые предстоит встретиться с делом совсем иного порядка.
2Временной люфт
Музей помещался в бывшем дворце-резиденции краевого генерал-губернатора. Он был расположен на возвышении в самом центре города. Это был старый двухэтажный особняк, с зубчатой, похожей на крепостную, башенкой посередине.
«Наверное, думал Стас, генерал любил стоять на башне, обозревая синие степные дали, и ощущать себя капитаном на судовом мостике, уверенно ведущим в будущее доверенный императором край. Может быть, вглядываясь в туманный западный горизонт, он думал о покинутой столице, и ему виделся Невский проспект в стеклянной кисее холодного балтийского дождя и манящий теплый свет окон многочисленных петербургских салонов. И ему нестерпимо хотелось вернуться в этот опьяняющий комфортабельный мир.
Или ночами он велел выносить на плоскую каменную крышу башни широкое плетеное кресло и, удобно устроив в нем свое грузное генеральское тело, аккуратно протирал стекла двадцатикратной морской подзорной трубы в медном начищенном корпусе, потом наводил ее на огромный желтый круг сибирской луны и подолгу с удивлением рассматривал резкие черные кратеры и горные цепи, бесконечно чужие и в то же время совсем такие же, как здесь, на земле».
На высоких дверях музея висела табличка с оттрафареченной надписью: «Санитарный день». Стас обошел здание кругом и с противоположной стороны, как раз напротив парадного входа, обнаружил маленькую обитую жестью дверь. Он открыл ее, миновал крохотный тамбур и оказался среди каких-то больших деревянных ящиков, фанерных щитов и поставленных друг на друга колченогих стульев. Откуда-то сверху били яркие солнечные лучи. Оглядевшись, Стас понял, что находится как раз под парадной лестницей, против основного входа. Сделав несколько шагов, он попал в пустынный вестибюль. Стояла ничем не нарушаемая стеклянная тишина. Стас ступил на парадную лестницу. Итишина разлетелась на тысячи осколков: лестница оказалась металлической, и ступени загудели под его шагами. Поднявшись на площадку между этажами, он от неожиданности замер: прямо перед ним стоял высокий молодой человек в темном костюме с приспущенным галстуком. Он настороженно смотрел на Стаса.
«Галстук, как у меня», отметил Стас и понял, что молодой человекэто он сам. А перед нимогромное, выше человеческого роста, настенное зеркало.
«Ну дела, сам себя не узнал! изумился он. Не музей, а какой-то заколдованный замок». Он пригладил волосы, шагнул на ступеньку второго пролета и увидел сидящую вверху, на площадке второго этажа, женщину. Точнее, сначала он увидел только ноги в темных прозрачных чулках и легких красных туфельках, а лишь потом фигуру женщины целиком. Женщина смотрела куда-то в сторону, будто не слышала его гудящих шагов.
Стас был на середине лестничного марша, когда она, наконец, повернула голову. Взглянув на него, она сняла ногу с ноги и тесно сдвинула колени.
Внешность женщины была не рядовой. В ней было что-то восточное. Скульптурная сухая головка с туго стянутыми назад черными блестящими волосами, монгольские скулы, изящно-хищный вырез маленьких ноздрей и огромные, темные, недобро смотрящие глаза. В ее крохотных розовых ушах жирно поблескивали золотом тяжелые серьги-полумесяцы, похожие на грозные янычарские ятаганы.
«Что-то из эпохи кровавого Тимура, покорителя Азии: утонченно-изящное и варварское в одно и то же время, подумал Стас. Человеческие черепа, которые отделывали золотом и превращали в винные кубки, и застолья с беседами об оттенках печали, которые бывают в глазах у юных дев»
На женщине было красное вязаное платье, сзади волосы перехвачены алой лентой. Красный цветее цвет. И он выбран безошибочно.
Музей закрыт. Разве вы не видели табличку? сухо произнесла она.
Фраза у нее прозвучала как-то ненатурально. Будто она прекрасно знала, кто такой Стас и зачем он пришел.
Стас поднялся по ступенькам и встал на лестничной площадке перед негостеприимной незнакомкой. От женщины исходил аромат духов, горьковатый, тревожный и волнующий.
Видел специально чуть помедлив, сказал он. И все же решил зайти.
Вам, собственно, что нужно? с явной злостью в голосе произнесла она.
Директора или главного хранителя, радуясь, что давно научился держать себя в руках, добродушно улыбнулся Стас.
Вы из милиции? опустив глаза, словно сдерживаясь, чтобы не нагрубить, спросила женщина.
Да. Стас вынул из внутреннего кармана служебное удостоверение и, раскрыв, показал ей.
Музейная грация подняла глаза, они излучали почти открытую враждебность.
Такой прием его удивил.
За годы работы в органах внутренних дел Стас заметил, что недоброжелательное или реже ироническое (дескать, ну и профессия!) отношение к работникам милиции встречается не так уж редко, но держится оно до той поры, пока сам человек не попал в беду. А уж если попал, если встретил тебя в подворотне десяток подвыпивших юнцов с наглыми от водки глазами, если, придя с работы, увидел распахнутый шкаф без всего зимнего гардероба, если, выйдя утром из дома, обнаружил, что твои новенькие «Жигули» стоят «раздетыми»без резины, колпаков и подфарников, а на блестящем, еще вчера без единой крапинки борту выцарапано ржавым гвоздем короткое слово, если, наконец, на твоих глазах в темном парке рядом с танцплощадкой выкручивают руки девчонке, приставив ей к горлу нож, куда только девается показная лихость, «зачем она, эта милиция!». Милиционера зовут, как в детстве отца или старшего брата, для которого нет ничего невозможного, «который все может».
За это Алексин и любил работу в милицииза ощущение своей принадлежности к могучей и справедливой силе.
Здесь же Стас почувствовал, как на него повеяло реальной атмосферой враждебности. Враждебности совершенно непонятной.
В самом деле, в музее произошла кража. Кража не рядовая. И вот человека, пришедшего найти и вернуть Рог, встречают так, как будто он его украл. Странно.
Пойдемте. Женщина резко поднялась. К сожалению, наш директор в командировке. На местеСамсон Сергеевич. Этоглавный хранитель музея. Я вас провожу
С обеих сторон лестничной площадки были большие белые двери. Левая, та, что ближе, полуоткрыта, и за ней виделась манящая перспектива пустынных музейных залов.
Женщина сделала указующий жест рукой, и они вошли в эту дверь. Зал, в котором они оказались, просторный и светлый. На одной его стене высились окна с белыми полупрозрачными шторами. Сквозь полуоткрытые рамы осенний ветерок надувал их, словно корабельные паруса.
На противоположной стенегалерея портретов в тяжелых позолоченных рамах. Первым висел портрет миловидной женщины в пышном платье, какие носили в давно ушедшие временав прошлом веке, а может быть, и еще раньше.
Императрица Елизавета Петровна Дочь Петра I, дщерь Петрова. Неизвестный художник XVIII века, сказала суровая провожатая, заметив его взгляд. Видимо, этот портрет был сделан еще до восшествия ее на престол, когда она находилась в опале во времена правления кровавой императрицы Анны Иоанновны. Этогордость нашего музея