«Не так уж мало!»думаю я и, не поворачивая головы, улыбаюсь входящему в комнату Эрлиху. У него характерные шаги, чуть шелестящие, я различу их среди тысяч других.
Как вы себя чувствуете? говорит Эрлих и садится, закинув ногу на ногу. Хочу вас обрадовать. Симон Донвилль действительно жила на улице Гренье. Ее семья съехала оттуда в сороковом. Консьерж припоминает, что месяца три назад его кто-то спрашивал о Симон. Остается уточнить несколько мелочей, чтобы убедиться, что мы с вами имеем в виду одну и ту же особу. Где она работала или училась?
Симон? Она ушла из лицея. Летний сезон проболталась на побережье, рисовала пейзажи, но дело не пошло, и она бросила живопись. А осенью, кажется в сентябре, подруга устроила ее манекенщицей в «Бон Марше».
В универмаг?
Я вовсю стараюсь, чтобы ответ звучал гордо.
Самый знаменитый в Париже, штурмбаннфюрер! Расположен на улице Севр и занимает целый квартал. Золя описал его в романе «Дамское счастье». Не читали? Да, универмаг, самый прославленный и самый старый, основан в 1852 году.
Такая точность!
Я польщен, штурмбаннфюрер.
Пустое, Птижан. Просто я плачу дань вашим способностям. И вот еще чтообострите, пожалуйста, вашу память до предела. Сейчас придет Гаук, и мы проделаем маленький эксперимент, о котором договорились утром. Вы не станете возражать?
Напротив, говорю я любезно. Здесь вы хозяин, действуйте не стесняясь.
Разумно Но не разумнее ли отбросить стыдливость и откровенно все рассказать? Если вы захотите, исповедь останется между нами Понимаете, наш химик очень заинтересовался бумагой той, что мы взяли в пансионе. Он утверждает, что на ней водяные знаки Ливерпуля; и фактура характерна именно для ливерпульской Так что ж, «правь, Британия, морями»?
Ни в коем случае! «К оружию, граждане, равняйтесь, батальоны!»
Упрямство не приводит к добру Входите, господа!
Фогель входит первым и, обогнув кровать, останавливается в изголовье. Покачивается с носка на каблук и, не сдержавшись, потирает руки. Для контрразведки такие, как он, не годятся. Слишком легко дают выход эмоциям, низкая организованность мышления, мстительность и связанная с ней повышенная самооценка. Эрлих из иного теста. Эрлих и Гаук. Им можно наплевать в лицо, наступить на мозоль, задеть за самое живоеглазом не моргнут, стерпят до известного часа, конечно.
Эрлих отстраняет Фогеля, ставит стул возле моей головы, садится и кладет руки на колени.
Лежите смирнехонько, и все будет хорошо.
Гаук черными каучуковыми жгутами перехватывает мои запястья и, развернув левую руку ладонью вверх, привязывает концы жгутов к раме подматрасника. Белый халат его пахнет валерьянкой и чем-то сладким, трупным.
Валяй, клистирный мастер, вяло говорю я, следя за тем, как тонкая игла шприца вонзается в набухшую вену. Будь здоров, Циклоп, поверь, я и не шелохнусь
Что он несет? спрашивает Фогель. Уже действует?
Светлая жидкость в баллоне «Рекорда» убывает, облизывая деления. Гаук разжимает пальцы, и наполовину опорожненный шприц повисает, оттопырив вену иглой. Доктор накладывает руку мне на запястье, щупает пульс и издает довольное ржание:
Все нормально.
Ничего особенного. Голова ясная, только тело горит. Жар постепенно подбирается к плечам, шее, перебрасывается на затылок и концентрируется тамкруглый, пышущий, как шаровая молния. Почти приятно Мне становится весело, и я показываю Гауку язык.
А ты не дурак, говорю я, и голос мой звучит музыкально. А Циклоп ой, не могу Ну и сволочи же вы, господа! Боже мой, какие же вы все сволочи!.. И все вы боитесь будущего Ведь так? Союзники придут в Париж и прихлопнут вас всех до одного. Слышишь, Фогель?
Меня распирает от желания смеяться и говорить. Я пьян, и понимаю это, и все-таки ничего не могу поделать. Я должен, обязан, я просто не имею права болтать пустякимне страшно нужно сказать Циклопу все, что я о нем думаю.
Ха! говорю я и захлебываюсь смехом. Вот те на Циклоп, ты думаешь, я шпион? Так оно и есть Шпион, ну и что здесь такого? Я с детства любил подглядывать и всегда шпионил в классе для учителя
Не так плохо. Но наркотик еще только начал действовать. Сколько еще я смогу контролировать себя? Минуту? Или чуть больше? Только бы не проговориться!
Эрлих кладет мне руку на голову и треплет волосы.
Что же вы замолчали? Говорите. Циклопэто я? Очень, очень метко, хотя и обидно Ну, я слушаю вас.
В ушах у меня начинает шуметь. Кто-то поднес к ним огромную раковину, выплескивающую из горловины звуки прибоя. Море Я гулял по берегу и собирал цветные камешки. Надо ли говорить о камешках?
Значит, Циклоп? повторяет Эрлих медленно. Очень забавно!
Мозг мой намертво схватывает слово. Одно слово Циклоп.
Одиссей, слышу я свой голос. Я Одиссей а ты Циклоп. И Гаук. И сукин сын Фогель
Одиссей?
Ну конечно же Это я
Это кличка? Прозвище? Имя по коду? Эрлих говорит раздельно и настойчиво.
Имя по коду?
Одиссей и его Пенелопа Клодин Бриссак, Кло, у нее родинка на щеке.
Я говорю быстро и не могу остановиться. Слова сами по себе повисают на кончике языка и срываются с него каплями; я ощущаю вес и вкус капель; их много, сотни, и я не в силах ими управлять И в то же время яа может, не весь я, а только какая-то часть? слышу себя со стороны и со страхом жду, когда вместе с другими сорвется капелька, обтекаемая, кругленькаяЛюк «Забудь о нем, Огюст!»
У меня бред, успеваю сказать я, чувствуя, что мне не удержать эту проклятую каплю. Я болен Одиссей доплыл Не бывает сумасшедших шпионов Не бывает. Мне говорили что я болен
Слишком много сил ушло. Я построил длинную и более или менее связную фразу, но больше не могу. Все летит в тартарары, а мне безразлично. Отупев, я смотрю, как Гаук надавливает на поршень шприца. Туман ползет на меня, скрывая его руку, стену все
Я что-то говорю. Мозг еще работает; в нем мерцает какая-то лампа, не выключенная наркотиком. Но себя я больше не слышу. Кто-то пишет в тумане яркими буквами «Кло Бриссак»; стирает и выводит новую«Радист Люк, улица»
И опять на миг я прихожу в себя, чтобы вытолкнуть в воздух бессмысленное: Циклоп, Гаук, Одиссей. Шаровая молния в затылке взрывается и погребает адрес и полное имя радиста Сказал или нет?
4. ПОЧТИ ТОТ СВЕТИЮЛЬ, 1944
Сказал или нет? Совсем немного времени требуется, чтобы убедиться: сказал
Эрлих встречает меня у дверей кабинета и молча указывает на кресло. Мягкая кожа, простеганная ромбиком, принимает Огюста Птижана и оседает, спружинив. Штурмбаннфюрер садится напротив. Он наряден и чуточку торжествен.
Какое сегодня число? Девятнадцатое? Меньше чем через неделю контрольный день в моем банке. Если я не явлюсь двадцать пятого и вместе с кассиром не обревизую содержимое абонированного сейфа, трио в составе кассира, одного из директоров и бухгалтера вскроет его и сверит содержимое с описью. Таков порядок. Старинный порядок, заведенный на тот случай, ежели клиент заболел, умер или забыл нанести визит в контрольный день. «За последние двести лет, сказали мне в банке, у нас не было случаев пропаж. И все же мы установили контрольные днив интересах самих клиентов, естественно». Значит, в моих интересах Черт бы драл всех этих господ, пекущихся о клиентуре. В данную минуту меня куда более утешило бы, если б в банке на протяжении двух последних столетий пропажи из абонированных сейфов стали массовым явлением. По крайней мере, тогда я мог бы надеяться, что из портфеля, лежащего за семью замками, исчезнет тонкая пачка бумажек, читать которые совсем не обязательно служащим банка Вся надежда на Люка. У него есть доверенность, и он знает защитный шифр. Люк говорил, что кассирвылитый Дон-Кихот! похоже, связан с Сопротивлением. Если Люка не допустят в хранилище, возникнет обидный парадоксДон-Кихот из франтиеров своими руками передаст гестапо частные бумаги Огюста Птижана, любая из которых будет стоит Огюсту головы!..
Эрлих мизинцем поправляет бутоньерку и наклоняется ко мне.
Ну как, выспались, Птижан?