Дальше фрагментами. Милосердная память очистила разум. Я поднялся, кажется. Потом брел к шторам. Хотел распахнуть. Искал телефон. Не знаю, нашел ли, не помню, чтоб говорил. Сел у кровати, да, это да, именно там меня застали шумы: топот ног, хлопанье дверей. Наверное, соседи, вечно выглядывающие в глазок, они позвали. Как-то разом я оказался в окружении людей. Меня подняли, тормошили, спрашивали. Я внезапно осознал себя на кухне, кажется, спрашивали там. Нет, сперва открыли окна я увидел и закричал. Крик помню точно. Вся комната невыносимо красного цвета. Кровать, пол, стены, все стены Я пытался встать, меня вырвало. Потом не помню. Снова спрашивали, уже в коридоре, нет, возле лифта, в присутствии соседей, врачей, что-то совали под нос, диктофон, нашатырь что-то кололи, кажется. Не помню своих слов, не помню, чтоб они были. Только лица, сменявшие друг друга, расплывшийся хоровод лиц, не узнавал ни единого. Искал единственное, но не находил. Потом вечер, пришли другие люди, снова спрашивали. Дверь опечатали, войти я не смог, ночевать устроился возле, на чемодане, не хотел уходить. Уговорили. Сперва соседи, нет, другие, сверху, мы с ними хорошо знались. Потом, совсем ночью, наверное, пришла ее сестра. Молчаливая тень. Взяла за руку, отвела, оттащила от двери, я снова хотел и не мог войти. Привела к себе, в свою квартиру, в двух домах от дома. Знакомый желтый диван с «огурцами», я на нем спал, когда Аля
На нем и забылся. Несколько дней как в тумане, как в нигде. Наташа приходила, уходила, утешала, успокаивала, приглашала доктора. Я молчал. Вот это я помню. За те трое суток, что провел в пустоте у Наташи, не произнес ни слова.
Потом пришел некто в белом халате и пригласил на допрос. Или я снова что-то путаю. На экспертизу, подхлестнутая вторжением память, потихоньку возвращала отнятое. Меня посадили в салон «скорой», отвезли в диспансер. В дороге, это помню хорошо, доктор сидел на переднем сиденьи, возле водителя. Рядом со мной двое санитаров. Зачем? Ехали молча, слушали Шаде. Тоже помню. На дороге точно асфальт новый проложили, не помню колдобин, будто не было, я покемарил даже. Вдруг увидел сон: сидел на желтом диване с Наташей и ее дочерью, которую зачем-то считал своей. Вздрогнув, очнулся: мы подъезжали.
Неприметное серое здание: первый этаж диспансер, второй магазин? Ресторан? Клиника? Броское красное название «Остров» метровыми буквами без пояснений. Меня взяли за локоть и отвели внутрь.
Через час вернули назад, уже другого. Я начал отвечать на вопросы. Поездка подействовала, Шаде или врач? неизвестно. Но стал говорить, поначалу едва шевеля языком, будто напрочь отвык от общения с себе подобными. Потом пошло легче, ведь мне показывали картинки и задавали вопросы обо всем на свете, кроме того, что было. Я говорил, я перебивал сам себя, сам вспоминал далекое и близкое и один раз коснулся бурого видения. Всего перетряхнуло, врач перевел разговор на другое.
Наташа встречала во дворе. Молча подошла, обняла. Постояли пару минут у крыльца, потом вошли в дом, серую безликую хрущевку. Медленно поднялись по щербатой лестнице, Наташа осторожно поддерживала за талию, точно боялась, что я упаду. Когда вошли в квартиру, порывисто прижалась, обняла как когда-то. Я вздрогнул, но ответил ей. И неожиданно заплакал.
Торопливо, перебивая сам себя, начал рассказывать про багровую комнату, про следы, про мое везение с транспортом, про фонарь, про следы снова. Про всюду следы. И только потом перешел к Але. Выплакивал фразы, не в силах остановиться, Наташа обнимала, целовала в лоб, в щеки, гладила волосы, прижимала к груди как когда-то. Я говорил и говорил, не замечая, не слыша, делясь собой, почувствовав возможность хоть часть невыносимой ноши предложить той, которая с той, с которой
Я немного успокоился, не знаю, сколько прошло времени, наверное, много, начинало вечереть. Затих, запоздало осознав и объятья, и поцелуи, и легкую ее руку, приглаживающую волосы на макушке. Снова вздрогнул непроизвольно, как-то подхватился, она отстранилась. И еще какое-то время разглядывала меня, пристально, как когда-то. Когда мы были вместе. Мы, а не я с Алей, давно, вечность, четыре года назад. Но познакомились куда раньше, и очень медленно, будто неохотно сходились. Сошлись, а по прошествии полутора лет, нет, чуть больше, снова начали расходиться, так же медленно, без желания, остывшее, оно покинуло нас первым, и мы подчиняясь его воле, расползались по своим углам. Какое-то время не общались вовсе, даже не переписывались. А потом, вдруг оказался во власти Али. В полной, безоговорочной, беззаветной ее власти, которой отдался весь, впервые и без остатка. Никогда не жалел об этом. И не буду, этот год я ощущал себя так, будто родился прошлым летом, знойным, жадным, желанным, и таким
А этим вернулся из жизни.
Мы беспокоились за тебя, последние две недели от тебя ни весточки. Как будто пропал. Аля очень переживала. Что-то случилось?
Вернулся окончательно.
Наташа замолчала. Я долго смотрел на нее, она, не поднимая головы, принялась механически разглаживать покрывало как делала всегда, когда ненароком задевала очень личное. И не осмеливалась сказать что-то еще.
Нет. Ничего не случилось. Связи совсем не было. Горы, глухомань.
Она вздохнула, подняла глаза.
Я тоже нервничала.
Я сообщение послал перед тем, как приехать. Сказал, что прибуду вечером, а повезло на пересадке, поезд пришел раньше последние слова договаривал на автопилоте. Оба надолго смолкли.
Зазвонил телефон, я вздрогнул, не узнав мелодии своего мобильного, отвык от него за столько времени, за прошедшие дни, за месяцы, проведенные в отлучке, за тысячу верст от единственной. С которой встречал утра и вечера в разлуке и которую
Холодный женский голос сообщил, что мне надо явиться в прокуратуру назавтра к одиннадцати для беседы со следователем, кабинет номер двадцать два.
Утром позвонила Яна, как раз, когда я собирался, рассказывала маме, как проходит время в лагере. На вопрос, что раньше не звонила, последовал безапелляционный ответ некогда было, играла. Против воли я улыбнулся, двенадцать лет, тот еще возраст. Спросил, когда вернется. Наташа пожала плечами, числа двадцать пятого двадцать седьмого, не раньше. Тут я сообразил, что потерял счет дням, не могу разобраться в их мешанине.
Я тогда съеду, ей скоро приезжать, Наташа покачала головой.
Не надо, Яне с тобой нравится, врала. Мы общались мало, даже когда я жил здесь. Помогал ей решать задачки по математике, ей приходилось по душе, что я дотошно объясняю, но и только. В остальном мы почти не соприкасались. Даже ночью, когда у нее бывали кошмары, она старалась разбудить маму, не трогая дядю. Дядю. Не научилась называть меня ни по имени, ни как-то иначе. А Наташа очень на это рассчитывала. На многое, когда мы только сошлись. Да и я тоже. Но только сперва пришлось отказаться от одного, потом от другого. В завершении я спал уже на диване на кухне, Яна переместилась в кровать к маме, так ей спокойней. Им обеим так стало легче. Когда я через несколько недель пришел в гости, уходя, заметил, что по-прежнему разобрана одна кровать.
Наташа проводила меня до крыльца, дальше я не позволил, на прощание коснулась сухими губами щеки. И долго стояла, рука поднялась, не то готовая крестить, не то помахать на прощание, и замерла на полпути.
До прокуратуры я добрался пешком, нужную дверь нашел быстро, постучался. Затворил плотнее, услышав требование.
Ну привет, старик, донеслось до меня. Давненько мы с тобой не пересекались.
За столом сидел мой однокашник Тарас Беленький. Даже не удивился, увидев его, дни после Али оказались заполненными либо знакомыми, либо тенями. Так и тут. Знакомый и совершенно незнаемый человек. Сильно переменившийся за прошедшие годы, но на удивление легко узнаваемый. В кабинете было прохладно, но он снял форменный пиджак, оставшись в синей сорочке и съехавшем на сторону галстуке. Тарас стал грузен, юношеская сухость сменилась оплывшей жиром зрелостью. В смоляных волосах забрезжила молочная седина, теперь он стригся коротко, неприятный ежик кустился на макушке. Подмышки темнели потом.
Садись, произнес он, отодвигая от себя папку, ими, делами в серых, коричневых, бежевых переплетах, был завален весь стол и стул по соседству, папки громоздились на подоконнике, между горшками с душистой геранью. Я думал, ты все еще с Натальей.