Она под таким кайфом, что произносит слова чисто механически. Однако голосок у нее приятный; она что-то задела в душе Эрхарда. Его пассажирка, спотыкаясь, пошла по улице; он следовал за ней.
Езжай-ка ты домой, таксист. Я в порядке!
Он молча посмотрел на нее и решил рискнуть.
Ты не слышала, чтобы кого-нибудь из вас недавно арестовали из-за ребенка?
А что, разве нам нельзя иметь детей? Она поморщилась, как будто пыталась рассмеяться, но с ее губ не слетело ни звука.
Ты знаешь, кто она?
Ее не арестовали, ей дали взятку в тысячу евро.
Девушка повернула за угол. Эрхард шел за ней.
Кто? Кто она?
Только потому, что ты такой милый, сказала она.
Эрхард размышлял, не дать ли девице сто евро. Не только для того, чтобы развязать ей язык, но и чтобы помочь. И может быть, произвести на нее впечатление.
Ее зовут Алина, Алинасита. Настоящая стерва. Она помахала ему двумя пальцами, потянула на себя дверную ручку, которую Эрхард не заметил, и скрылась в здании.
Глава 24
Домой Эрхард вернулся уже в сумерках. Он посмотрел на телефонный аппарат в углу. Ничто не указывало на то, что ему кто-то звонил. Он бросил одежду в корзину для грязного белья. Ему нравилось стирать по понедельникам. Оставшись в трусах и майке, он приготовил ужингуляш из ягненкаи, выйдя на порог, стал есть. Может, выпить пива у Гусмана на тропе Алехандро? Его магазинчик выглядит так, словно вот-вот обанкротится; впрочем, так он выглядит уже много лет. Потом Эрхард вспомнил, что дома есть бутылка красного вина, налил себе в пивную кружку и выпил одним глотком, как будто вино способно было утолить его жажду.
Стемнело.
Он согрел воду, постирал одежду и развесил на веревке, протянувшейся от дома к высокому флагштоку. Темнота давила на него. Он побрился. Хотя после бритья он выглядел каким-то слишком правильнымнастоящий старик с совершенно гладким лицом, он все же повторял процедуру несколько раз в месяц. Погладил рубашку, попытался разыскать хорошие брюки. К сожалению, две самые любимые пары еще сохли на веревке. Он примерил несколько старых брюк, но одни были коротки, другие в пятнах масла. В конце концов он надел шорты. Другим таксистам не нравится, когда он носит шорты. Шортыдля туристов. Но Эрхарду все равно. Он будет носить что хочет, черт побери! Иногда даже розовую рубашку. Он пил красное вино под музыку Монка Хиггинса. Достал палец с полки и приложил к впадине на кисти. Палец похож на живой, только если прищуриться. Эрхард осторожно вернул палец в пластиковый контейнер, поставил его на полку, закрыл книгами. Допив вино, он сел в машину и поспешил в центр, пока его не развезло. И хотя обычно одной бутылки ему хватает, пока он ничего не чувствовал.
Машину он оставил во дворе рядом с «Прачечной самообслуживания Оли», куда никто не ходит по ночам. Вокруг типичный городской шум, который он любит. Какофония музыкито громче, то тише; кто-то вдруг крикнул, вдруг завыла сирена, потом все замерло, как будто механизм захлебнулся маслом. Он направился к бару «Гринбей-джаз», зашел во внутренний дворик. Группа, которая сегодня выступает, уже на сцене, настраивает инструменты. Он приехал в самое лучшее время. От асинхронных звуков духовых и ударных инструментов у него мурашки по коже, он любит эти пробные звуки, похожие на первые слова ребенка. Взяв свой бокал с пивом, Эрхард ушел в дальний угол бара.
Пятнадцать лет назад здесь был эксклюзивный джазовый клуб с дорогими напитками, которые разносили официанты. Клуб привлекал туристов, местные сюда не заходили. Потом у заведения сменился владелец. Новый хозяин оставил живую музыку, но снизил цены и привлек местных жителей. Здесь по-прежнему поддерживают репутацию утонченного и несколько экзотического заведения «не для всех», хотя его завсегдатаив основном обанкротившиеся директора, туристы со старыми путеводителями и проститутки, которые изображают чьих-нибудь подружек.
На белом диване на террасе сидели две женщины; у барной стойки трое мужчин. Еще рано, всего десять вечера. Эрхард помнит лица всех своих пассажиров. Наверное, с ним что-то не так. Он возил стольких людей, что их лица должны были слиться в одно. И все же он помнит их всех. Одну женщину с дивана он подвозил полгода назад, когда она проколола шину и волновалась, потому что должна была успеть на свадьбу сестры. Вторуюоднажды, очень давно, бросили на пустыре на окраине Корралехо; она несколько раз повторила, что они разминулись с подругой, в чем Эрхард сильно сомневался. Он ехал в центр, а она стояла на улице и размахивала букетом цветов Это было года четыре назад.
Мужчиныместные. Он узнал их, хотя и не помнил, как их зовут и где они работают. Эрхард несколько раз подвозил их домойопасных, обаятельных пьяниц, которые приходят сюда как можно раньше, чтобы пить красное вино. Они изображают бизнесменов, которые назначили здесь деловую встречу. Сидеть дома им не хочется, а в «Лусе», самом дешевом заведении города, они чувствуют себя не в своей тарелке. Не нравится им и в «Желтом петухе», где собираются сборщики мусора, специалисты по сносу зданий, водители грузовиков, каменщики и таксисты. Завсегдатаи по очереди угощают друг друга дешевым спиртным и историями «с материка». Здесь же можно тихо сидеть на белых барных табуретах; трое мужчин то и дело оглядываются на входную дверь всякий раз, как слышат новые голоса.
Музыканты положили инструменты и подсели к стойкеждать. Их трудно назвать группой в полном смысле слова. Это четверо худых мальчишек в черных джинсах в обтяжку, шляпах и митенках. Один заказал пиво на всех, и они стали пить прямо из пузатых бутылок. Эрхард никогда не играл в оркестре или в группе, хотя ему очень хотелось. Как, должно быть, приятно вместе разъезжать в старой машине, настраивать инструменты, курить и с нетерпением ждать начала выступления. Разогрев и, наконец, джем-сейшеннасколько тебя хватит. А потомпиво, анекдоты, и наплевать на весь мир; приятно хвалить друг друга за то, что публика даже не замечает.
На уроки фортепиано Эрхарда водил отец. Учитель фортепиано в Тострупе носил рубашки с закатанными рукавами. Его звали Мариус Тённесен. Его методика преподавания заключалась в том, что он сидел в плюшевом кресле и хмыкал, когда ученики пытались играть по нотам. Он не делал замечаний и не показывал, как играть, только курил самокрутки, довольный, почти радостный. На двадцатый раз отец Эрхарда решил поприсутствовать на занятии и понял, что уроки не приносят тех результатов, на которые он рассчитывал; он считал, что педагогу следует пожестче наказывать Эрхарда, если тот фальшивит. В конце концов он подскочил к сыну и заорал:
Прекрати гладить эти чертовы клавиши!
После этого отец набросился на Тённесена, велел ему проснуться, найти ремень или еще что-нибудь и научить мальчишку играть как следует, потому что из него не получится пианиста, если он будет играть в ковбоев и индейцев. После того дня отец Эрхарда перестал платить за уроки музыки. На следующей неделе, когда Эрхард пришел без денег, Тённесен заявил, что даст ему один последний урок, и все.
В каком-то смысле тот урок стал для Эрхарда первым. Он понял, что лучше играет, когда злится. Он вдруг заиграл так энергично, что Тённесен встал с кресла, подошел к нему и стоял рядом, глядя на пальцы Эрхарда. Тогда их еще было десять
Боже мой, мальчик, взволнованно сказал Тённесен, какой ты сердитый за фортепиано!
Эрхард молотил по клавишам. Когда урок закончился, он выбился из сил и стоял на пороге, разбитый и потный, а Тённесен что-то искал в своем кабинете. Эрхард уже собрался уходить, когда учитель его окликнул:
Вот, возьми. Он дал ему альбом Saxophone Colossus Сонни Роллинза 1956 года. На обложке, рядом с яркой лампой, сидел Роллинз за своим саксофоном.
Умеешь играть «Ты не знаешь, что такое любовь»? спросил Эрхард одного тощего парнишку у стойки.
Мальчишки обернулся. Эрхард решил, что они знают эту вещь.
Мы джаз не исполняем, ответил парнишка.
Разве здесь не джаз-клуб? Когда это в джаз-клубе играли что-нибудь, кроме джаза?
Мальчишка сказал, что они исполняют нью-фанк.
Попробую угадать, не отставал Эрхард. На три четверти, две бас-гитары.