Иногда я чувствую себя скорее учителем, чем кем-то еще. Когда в группе происходит интересная дискуссия, я обычно начинаю постукивать каблуками по ножкам стола. По идее я не должна сидеть на столе; это еще одно правило, которое придумано для того, чтобы четче отделить «нас» от «них». Но чем дольше я здесь работаю, тем больше мне плевать на разделение.
Все поднимают рукина всех в прошлом ставили клеймо. Даже Ричард. Девонединственный, кто никак не реагирует. Я обращаю на это внимание.
Девон, ты видишь, все подняли руки. С тобой в прошлом не случалось ничего такого? Я хочу вовлечь его, а не оттолкнуть, но боюсь, впечатление у него другое.
Девон смотрит на меня и, кажется, что-то произносит.
Извини, Девон, я тебя отсюда совсем не слышу. Можешь повторить, что ты сказал?
Он снова что-то отвечает, на сей раз оторвав подбородок от шеи, наверное, чтобы мне было лучше слышно.
Прости, я опять не поняла.
Он говорит, что старается держаться подальше от других людей, говорит Стефан.
Спасибо, Стефан. Иногда из-за шума здесь действительно трудно что-то расслышать. Значит, Девон, ты держишься в стороне от людей? Это из-за того, чтобы на тебе не поставили клеймо?
Он кивает.
Это больно, когда на тебе ставят клеймо, правда?
Снова кивок.
Все тоже начинают кивать.
Как вы считаете, что другие люди думают о тех, кто страдает психическими расстройствами? Как называли вас? Какое на вас ставили клеймо?
Они говорят, что мы сумасшедшие. Пока Стефан произносит это, я выписываю слово на доску позади.
Ленивые. Необразованные. Глупые. Барри.
А еще говорят, что мыобуза для общества. Типа, мы не приносим Америке никакой пользы. Опять Люси.
Опасные. Я на секунду изумляюсь, когда слышу, кто это произносит. Адель. Ей лет сто. Она худенькая и хрупкая, как все старушки в таком возрасте, и я не могу себе представить, чтобы кто-то назвал ее опасной. Но потом вспоминаю, что однажды, в период, когда Адель не принимала лекарства, она воткнула ножницы в грудь ка кому-то человеку.
Грязные. Отвратительные. Люди не хотят даже стоять рядом с нами. Даже мы сами не хотим стоять рядом друг с другом. Дэррил.
Дэррил страдает от травматического повреждения мозга. Результат выстрела в голову, который он же и произвел. Дэррил все еще борется с депрессией, но клянется, что больше никогда не совершит попытки самоубийства. После этого случая жена ушла от него, потому что не могла смотреть на его изуродованное лицо.
Хорошо, я скажу это: они говорят, что мы чудики. Это Барри. Пытается сделать поправку. Он смотрит на Девона. Извини, чувак. Не надо было мне называть тебя чудиком. Тебе это на фиг не сдалось, когда другие и так уже тебя обзывают.
Девон кивает.
Спасибо тебе за это, Барри. Ты поступил очень хорошо. Что еще, ребята? Как еще люди клеймили вас из-за ваших заболеваний?
Я вижу, что Ричард смотрит на Барри, и в его взгляде читается одобрение. Кажется, он доволен, что тот извинился.
Люди думают, что могут этим от нас заразиться. Вроде как переспишь с кем-то и подцепишь биполярное расстройство. Люси.
А кто-нибудь знает, правда это или нет? Я стараюсь учить их, но так, чтобы они не чувствовали себя детьми в школе. Я смотрю на Ричарда, но он уже отвлекся и размышляет о чем-то своем.
Не, можно подцепить СПИД или всякое другое дерьмо, но сумасшествием не заразишься. Барри.
Выписывая слова на доску, я ощущаю, как меня охватывает чувство вины. Я сама верила во все это. Когда-то это могла бы сказать и я. Мне одновременно грустно, и хочется придумать хоть что-то в свою защиту.
Сеанс подходит к концу, я жду, пока все выйдут в коридор, потом прохожу по комнате, расставляю стулья полукругом, как было вначале, и подбираю мусор, оставленный пациентами. Приближаясь к стулу Девона, который он втиснул в самый угол, замечаю что-то маленькое и коричневатое, вроде кусочков облупившейся краски или конфетти. Они разбросаны на сиденье. Я сметаю их на пол и иду дальше.
После этого я стираю с доски слова, что написала, и произношу их про себя, думая о том, сколько раз я чувствовала себя заклейменной. Какие из них люди говорят обо мне? Уже не в первый раз я задаю себе вопроса не подхожу ли я под это описание?
1 ноября, 11:11
Я дала Ричарду расписание наших с ним еженедельных сеансов, а также нескольких групповых сеансов терапии, которые проводятся почти каждый день. Пациенты, как правило, хорошо реагируют на четко структурированный день, и, кроме того, мне хочется, чтобы он был занят, пока я буду подбирать к нему ключ. Сегодня утром у нас индивидуальный вторничный сеанс в 11 часов. Он возится и ерзает в кресле для пациентов, устраиваясь поудобнее. Вообще он слишком большой для моего кабинета. Он выглядит как кукла, которая в два раза больше кукольного домика. Раскачиваясь взад-вперед в кресле, он держит под мышкой свою обычную стопку газет. Когда Ричард наконец находит устраивающее его положение, он небрежно бросает газеты на край моего стола и неловко опирается на них локтем. Его левая рука согнута под странным углом, а запястье неподвижно, и это скорее похоже на протез, чем на настоящую конечность.
Итак, теперь, когда у нас с вами есть расписание, я бы хотела, чтобы мы снова постарались поработать с историей болезни. Не могли бы вы уделить мне несколько минут внимания, чтобы наконец сдвинуть этот камень с места? позитивно, с надеждой, может быть, даже энергично говорю я.
Что это? Опять тесты? спрашивает Ричард.
Кепку он не снял, и меня это страшно раздражаетмог бы проявить вежливость и сидеть без головного убора. Вдруг я понимаюлучший способ подавить свой страхэто заменить его на злость, и тут же начинаю накручивать себя и думать, какой он невежа. Кстати, это все та же твидовая кепка, типа тех, что ввели в моду R&B-группы в девяностых.
Не буду я больше заниматься с никакими бумагами. У него спокойный, очень мужественный голос. Он не спорит со мной, просто объявляет о своем решении.
Ни с какими, автоматически поправляю я, листая файл и стараясь не встречаться с ним глазами.
Слушайте, я здесь потому, что это мой выбор, и я знаю, что не обязан заполнять никакие анкеты, у меня есть право ничего не говорить о своей личной жизни, и я не обязан отвечать на ваши вопросы, а если вы захотите меня выкинутьчто ж, хорошо. Я знаю свои права. Я слышал, что вы здесь лучший психолог, и не думал даже, что вы начнете меня донимать, как тот парень, к которому меня посылали сначала. Ричард крутит руки, как будто хочет стереть что-то с больших пальцев. Он дерганый и нервный.
Вам действительно не обязательно делать то, чего вы не хотите. Но вам же будет труднее, если вы станете меня избегать. Потому что ятот человек, с которым вам придется иметь дело все время вашего нахождения в этом учреждении. Я здесь, чтобы помочь вам и сделать ваше пребывание тут как можно более безболезненным. Если вам что-то понадобится, ятот человек, к которому вы обратитесь. Но я не смогу помочь вам до тех пор, пока вы не поможете мне. Моя речь отрепетирована заранее.
Мне кажется, что метод «маскировка страха с помощью злости и раздражения» работает. Ричард молчит. Я в первый раз смотрю ему в глаза и замечаю, что они голубые. Почему-то этот факт становится для меня полной неожиданностью. И он постоянно их щурит. Непонятноили потому, что старается выглядеть угрожающе, или у него просто повышенная чувствительность к свету. Его радужки светло-голубые, намного светлее моих.
Он расцепляет пальцы, и я вижу, что у него очень ухоженные ногти. В принципе это примечательно лишь потому, что в этом Ричард не похож на всех других пациентов. Даже женщины, которые тратят на «фантазийный» маникюр последние деньги, позволяют ногтям отрастать до такой степени, что они начинают загибаться, и из-под ярко-зеленого, с блестками лака месячной давности выглядывают четверть дюйма собственного, ненакрашенного ногтя.
Он все еще молчит, и я не могу понять, по какой причине: то ли я его напугала, то ли он готовится броситься на меня и содрать с меня лицо. Что на меня нашло? Откуда я взяла эту храбрость и нахальство? Не представляю.
Давайте начнем с чего-нибудь полегче. Я надеваю очки и беру ручку. Имя?