Вы что делаете? начинает она обвиняющим тоном, но я поспешно отступаю на пару шагов, чтобы девушка не смогла сунуть плащ обратно мне в руки. Стою посреди улицы в одной блузке-тунике с короткими рукавами и тоненьких леггинсах. Голые руки сразу начинает холодить.
Между тем на светофоре включается зеленый свет.
Буду ждать в ресторане «У Стеллы», говорю я. На случай, если передумаешь.
Девушка пересекает Фуллертон вместе с остальными пешеходами. «У Стеллы» ресторан американской кухни, где жарят восхитительные блинчики. Работает круглосуточно. Очень простое, демократичное местечко.
На улице Халстед! кричу ей вслед.
Девушка замирает посреди улицы и оборачивается на меня через плечо. Лицо озаряет свет фар.
На улице Халстед! повторяю громче. Вдруг не расслышала?
Стою на углу и гляжу ей вслед, пока она не скрывается из вида. Детского плача больше не слышно. В меня врезается какая-то женщина. Одновременно произносим «извините». Зябко ежась, скрещиваю руки на груди. Чувствую себя голой. Вроде апрель, а холодно, как осенью. Свернув на Халстед, спешу к ресторану «У Стеллы». Интересно, придет ли девушка? Сумеет ли отыскать место встречи? И вообще, слышала она меня или нет?
Когда вбегаю в ресторан, стоящая у двери хостес удивляется:
В такую погодуи без пальто! Насмерть простудитесь!
Внимательный взгляд карих глаз обводит меня с ног до головыволосы растрепались, одежда слишком легкая. В доказательство, что я не бродяжка, выставляю вперед дорогую сумкуиз фиолетовой кожи, стеганую, с узором в огурец. Можно подумать, у бездомных и без того жизнь недостаточно тяжелаяголод, отсутствие крыши над головой и чистой одежды Но вдобавок приходится терпеть унизительное всеобщее презрениевсех бездомных считают лентяями, нечистоплотными, наркоманами
Столик на одного? уточняет хостес, эффектная женщина с белоснежной кожей и глазами миндалевидной формы.
Не желая так быстро сдаваться, отвечаю:
Нет, на двоих.
Хостес ведет меня к круглому столику в углу, у окна. Отсюда можно смотреть на Халстед. Заказываю кофе со сливками и сахаром. Сижу, не спуская глаз со спешащих прохожих. Люди постарше возвращаются с работы домой, молодежь направляется в многочисленные бары Линкольна. Их смех доносится до меня сквозь щели в окнах ресторана. Гляжу на пеструю толпу. Люблю наблюдать за людьми. Деловые мужчины в темно-серых костюмах и ботинках за тысячу долларов, уличные рок-музыканты в одежках из секонд-хенда, матери с нарядными колясками, старик, ловящий такси. Но сегодня ни на кого не обращаю внимания. Высматриваю среди прохожих девушку. Несколько раз кажется, будто в толпе мелькают пряди мокрых русых волос, нейлоновая ткань тонкого пальто, развязавшийся шнурок на ботинке. Уже несколько портфелей приняла за кожаный чемодан, а в визге шин на мокром асфальте мерещится детский плач.
Приходит эсэмэска от Дженниферподруга сообщает, что приехала домой с работы, и девочки отлично проводят время. Чтобы скрасить ожидание, проглядываю электронную почту. Почти все письма по работе плюс несколько рекламных. Потом гляжу в окно. Когда же наконец закончится дождь? Похоже, не скоро. Официантка, женщина за сорок с пышными рыжими волосами и прозрачной белой кожей, предлагает принять у меня заказ. Отвечаю:
Нет, спасибо. Дождусь друзей.
Женщина улыбается и кивает:
Конечно.
Однако за неимением других занятий принимаюсь изучать меню и останавливаю выбор на французских тостах. Но потом решаю, что ограничусь кофе, ведь мои «друзья» могут и не прийти. Смотрю на часы. Если к семи часам девушка с ребенком так и не появятся, заплачу за кофе, вознаградив официантку щедрыми чаевыми за долготерпение, и сразу отправлюсь домой, где меня ждут фильм, попкорн и тревожные размышления о судьбе девушки и ребенка.
Наблюдаю, как посетители приходят и уходят. Смотрю, как они едят, едва не пуская слюни при виде обильных порций немецких блинчиков и гамбургеров с картошкой фри. Не люблю есть одна. Официантка возвращается и подливает в мою чашку еще кофе. Спрашивает, не принести ли уже счет. Отвечаю, что нет.
Сижу и жду. На часы гляжу каждые две с половиной минуты. Восемнадцать тридцать восемь. Восемнадцать сорок. Восемнадцать сорок три.
И тут замечаю ее. Девушку с ребенком.
Уиллоу
Ко мне давно никто не относился по-доброму. Только Хайди, говорю я старухе с серебристо-седыми волосами, слишком длинными для ее возраста. Пожилые женщины обычно стригутся намного короче. Типичная прическа бабушек. Вспоминаю, как мама делала такую стрижку миссис Даль, когда я была маленькая. А еще завивала волосы при помощи ярко-розовых щипцов. Вставляла в розетку и ждала, пока нагреются, а потом больше получаса старательно накручивала на них тонкие темно-серые пряди. Закончив, обрызгивала укладку лаком. Моей обязанностью было подавать маме шпильки, поэтому мы сидели поблизости, в крошечной ванной, и слушали, как миссис Даль долго и нудно рассказывает про искусственное осеменение скота у себя на ферме. Мне было восемь лет, поэтому ничего не понимала, однако, когда мама и миссис Даль произносили какое-нибудь слово по буквамнарочно, чтобы мы не поняли, принималась вслух складывать их вместе. «С-п-е-р-м-а». «В-у-ль-ва».
Тогда почему ты так ее подставила? спросила старуха. Длинные седые волосы расчесаны на прямой пробор. Зубы огромные, как у лошади.
Не хотела, чтобы с ней случилось что-то плохое, произношу я. Или с ее семьей.
Старуха вздыхает. Не успела она войти в холодную комнату, как сразу стала поглядывать на меня с подозрением. Близко не подходит, стоит у двери и внимательно смотрит из-за очков в прямоугольной оправе. Глаза у нее серые, кожа тонкая и морщинистая, будто мятая бумажная салфетка. Представилась старуха Луизой Флорес. Причем имя произнесла так медленно, будто я почему-то обязательно должна его запомнить.
Начнем сначала, говорит она, садясь на второй стул. Принимается раскладывать вещи на столе, который нас с ней разделяетдиктофон, секундомер, блокнот, фломастер. Не нравится мне эта Луиза Флорес.
Она предложила накормить меня ужином, произношу я. Мне сказали, что этой седой старухе лучше все выкладывать честно и напрямик. Так советовали те, кому тоже пришлось иметь с ней дело: мужчина с усами и пращевидной повязкой на подбородке и угрожающего вида женщина, с ног до головы одетая в черное.
Миссис Вуд предложила тебя накормить?
Да, мэм, киваю я. Хайди.
Как мило с ее стороны, с горечью произносит женщина. Записывает что-то фломастером в блокноте. Значит, укусила руку, которая тебя кормит? Слышала такое выражение?
Сижу молча, уставившись прямо перед собой, но Луиза Флорес настаивает на ответе:
Так слышала или нет? Знаешь, что значит «кусать руку, которая тебя кормит»?
Серые глаза пристально смотрят на меня. В прямоугольных стеклах очков отражается единственная флуоресцентная лампа на потолке.
Нет, вру я. Позволяю волосам упасть на лицо, чтобы не видеть Луизу Флорес. Чего не видишь, то тебе не повредиттакая у меня народная мудрость. Ни разу не слышала.
Да, начало многообещающее, с неприятной усмешкой произносит Луиза Флорес и нажимает красную кнопку на диктофоне. Потом прибавляет: Но сейчас меня интересует не миссис Вуд. О ней поговорим потом. Когда велела начинать сначала, имела в видус самого начала. С Омахи.
Хочу сказать, что на самом деле началось все не с Омахи, и мне это прекрасно известно.
Что с ней теперь будет? вместо этого спрашиваю я.
Мысленно повторяю, что не желала ей зла. Честное слово, не желала.
С кем? спрашивает Луиза Флорес, хотя отлично понимает, о ком речь.
С миссис Вуд, ровным, ничего не выражающим голосом поясняю я.
Старуха откидывается на спинку вертящегося стула.
А тебе разве не все равно? Или просто время тянешь? Луиза Флорес устремляет на меня пристальный, точно у хищной птицы, взгляд. Совсем как Джозеф. Учти, времени у нас полно, прибавляет она, скрестив руки на груди. Одета Луиза Флорес в безупречно свежую белую блузку. Спешить мне некуда.
Однако, судя по резкому тону, она все-таки не прочь поторопиться.