Может, и любопытные.
Выбрались наконец. Опер огляделся и заорал:
Борзенков!
Из-за милицейского «козлика» выскочил ладный милиционер и с охотой доложил:
Слушаю, Андрей Петрович!
Что за машина тут останавливалась?
«Москвич-2140», исчерпывающе доложил милиционер.
Что за люди в нем были? уточнил вопрос опер.
По-моему, компания гуляет. Подъезжали пели, отъезжали пели.
А когда не пели, что делали? поинтересовался Смирнов.
Не знаю, сначала растерялся мент, а потом, вспомнив, обрадовался: На вас, наверное, смотрели, чем вы занимаетесь.
Наблюдательный, похвалил его Смирнов. Скажи мне, наблюдательный, они вокруг моей машины не шустрили?
Они из своей-то не выходили.
Номер не запомнил? жестко спросил опер.
Поначалу не подумал, честно признался Борзенков. А когда они уезжали, хотел было зафиксировать на всякий случай, но задний номер был заляпан грязью. Одна «тройка» была видна.
Она же при уменье и «девятка» и «восьмерка», все понял многоопытный опер Андрей Петрович. Что дальше, Александр Иванович?
Передохну малость, и в город поедем. В больницу.
Борзенков деликатно отошел к своему «козлу». Андрея Петровича разбирало тихое и вполне понятное любопытство.
Если не секрет, почему МУР этот случай заинтересовал?
Не МУР, а меня, честно признался Смирнов. А МУР по моей просьбе малость официального туману подпустил, чтобы мне помогли.
Ну а вам-то зачем? недоумевал Андрей Петрович. И понятно: зачем пенсионеру в опасную заваруху по своей воле лезть?
Дружок у меня пропал. Вот и ищу, опять же не соврал Смирнов. Худо, когда друг пропадает, Андрюша. Поехали?
Борзенков и Андрей Петрович забрались в свой «газик» и ждали, когда Смирнов на своем «гранд чероки» тронется с места. Тылы на всякий случай решили прикрыть.
Смирнов перегнулся через сиденье и перетащил себе на колени любимую Жоркой адидасовскую сумку, дернул молнию и извлек пластиковый пакет. Все на месте. Куртка цвета хаки, черные джинсы, высокие кроссовки, трикотажная черная рубашка-свитерок привычная сырцовская униформа. И исподнее, естественно.
Смирнов из-под сиденья извлек кольт и припрятал его среди одежды. Проделал все это, склонившись к полу и не поднимая головы. Надо думать, что менты ничего подозрительного в его поведении не заметили.
На главную площадь райцентра Мельники вырулили как положено: впереди «чероки», сзади охраной милицейский «газик». Прибились у местного супермаркета, затормозили и вылезли из своих машин одновременно.
Вы после больницы нас навестите? демонстрируя вежливое гостеприимство, поинтересовался Андрей Петрович.
В зависимости от обстоятельств, неопределенно ответил Смирнов и в свою очередь спросил: Фруктишек каких-нибудь где мне купить, Андрюша?
Да прямо здесь, в супермаркете, обрадованно сообщил опер. И вдруг через паузу: А если это не он?
Кто не он? не понял Смирнов.
Не ваш друг, а просто посторонний.
Смирнов быстро глянул на Андрея Петровича.
В любом случае, дорогой ты мой Андрюша, в больнице лежит тяжело раненный человек, которому, скорее всего, никто фруктов не носит.
Умыли, признался Андрей Петрович. Поделом. А вы все-таки зайдите после всего к нам, Александр Иванович, а? Ждать будем.
Поворачиваясь к открытой дверце своего американского вездехода, чтобы вытащить адидасовскую сумку, Смирнов бросил взгляд на противоположную сторону площади. Темно-красная «десятка», которая тащилась впереди «чероки» от обрыва, исчезла. Ее место заняла темно-синяя «девятка». Класс явно невысок.
Не было никого в офисе туристического агентства «Гольфстрим», за исключением трудолюбивого директора, который, развернувшись вместе с креслом, бессмысленно смотрел в окно. Зазвонил наконец телефон. Директор вертанулся на сто восемьдесят градусов. Положил обе руки на сияющий стол, но сразу трубку не снял. Дождался четвертого звонка. Спросил яростно:
Ну!
Он пошел в больницу.
Директор Денис Ричардович молчал, прикрыв глаза. Страшно молчал. Для того, кто позвонил. Помолчав, директор сказал:
Ты понимаешь, что ты сделал?
Понимаю, безнадежно подтвердила трубка.
Понимаешь, что фуфель слепил, сучара греховная?
Понимаю.
Понимаешь, что я тебя по уши в землю вобью и в ноздрю цветочек вставлю?
Понимаю.
Как дальше жить собираешься?
Старик его сегодня наверняка заберет и в Москву потащит.
В каком он состоянии?
Так откуда же я знаю!
Узнай, прежде чем начинать. А начинать придется с сегодняшнего дня: мне они, фраерок парнокопытный, напрочь не нужны. Сколько у тебя там людишек?
Со мной десять. В трех машинах.
Должно хватить. Понимаешь, таракан? Должно!
Прости меня, Хан.
Если хорошо потрудишься, завтра прощу.
Глава 18
Главврач Юрий Серафимович улыбнулся и спросил:
А почему не сразу к нему?
Боюсь, признался Смирнов.
Бояться нечего. Юрий Серафимович вылез из-за стола и устроился в кресле напротив отставного полковника. Видимо, главврач обосновался в Мельниках надолго: кабинет был обжито-уютен, домашний такой. С любимыми мелочами кабинетик. В принципе, он физически вполне здоровый человек. Ожоги были поверхностные, не ожоги даже, а, как бы попроще выразиться, опальности, что ли. А вывих, если он не привычный, утихомиривается в три дня. Смотрю на него и удивляюсь: как он сумел, почти в беспамятстве, из такой безнадеги выбраться?!
Ну а как он сейчас в психическом плане? стараясь быть на уровне, коряво выразился Смирнов. Вспомнил хоть что-нибудь?
Ни хрена! почти радостно заявил Юрий Серафимович. Меня этот случай крайне заинтересовал.
Меня тоже, на ясном глазу признался Смирнов. Типовая больница, одинаковая и в Адлере, и в Находке, и в Моршанске. Двери, двери, закуток для дежурной, опять двери. И у торцового окна напротив сортира и пожарного ящика бокс.
У бокса остановились. Юрий Серафимович глянул на Смирнова лукаво.
Вы готовы, Александр Иванович?
А черт его знает!
Тогда пошли.
Человек смотрел в потолок. На шум открываемой двери обернулся и встретился глазами со Смирновым. Без эмоций смотрели и смотрели.
Не он, твердо заявил Смирнов. Это не он! Поставил сумку на пол, прожурчал молнией, вытащил три пластиковых кулька с бананами, виноградом и апельсинами, поставил, с трудом уместив, на тумбочку и пожелал: Пожуешь винограду, может, вспомнишь что. Человек неотрывно смотрел на него. Говорить-то можешь, парень?
Могу, хрипловато ответил паренек.
Уже слава богу.
Значит, не он? непонятно-угрожающе спросил Юрий Серафимович.
Нет, не он, даже с вызовом подтвердил Смирнов. Человек вновь повернулся на спину и вновь уставился в потолок.
Вам нехорошо? спросил врач.
Мне хорошо, сказал потолку человек.
Смирнов осведомился о нем как об отсутствующем стремительными вопросами:
Он что так и лежит? И в сортир не ходит? А если ночью пожар?
И сидит, и стоит, и ходит. Сию же минуту привычный депрессивный минор. Ну а насчет пожара Юрий Серафимович призадумался и весьма находчиво ответил: Типун вам на язык.
Заслужил, признал свою промашку Смирнов. Когда стемнеет, чем он занимается? Ведь надо же человеку чем-нибудь заниматься. Вот так в потолок смотрит?
Читает иногда, но без интереса.
Какой же тут интерес, когда ни хрена не помнишь? А по ночам к нему заходят?
Если уж очень ему что-нибудь понадобится, звонок к дежурной сестре под рукой, продолжил объяснения Юрий Серафимович. И наконец-то спохватился: Тысяча вопросов. В связи с чем?
Просто я, как всякий старик, бесцельно любопытен. Да и паренька жалко. Надо же, такая беда! Смирнов, демонстрируя, какой он старик, мелко покивал седой башкой.
Его не жалеть, а лечить надо, наставительно заметил Юрий Серафимович, который, как все врачи, был немного проповедником. Но и похулиганить мог: Вылечу я этого бугая, и, боюсь, жалеть не его, а нас придется!