Кнопка звонка поддалась. Из-за двери донеслось треньканье. Открывай, сова, медведь пришел Глухо. Никого нет дома.
Я прислонил ухо к двери. В квартире ощущалось слабое биение жизни. Шорохи, скрипы. Хрущобная звукоизоляция друг опера, естественно, если сам опер живет не в хрущобе.
Все, нет смысла больше жать на звонок, барабанить ногой по двери, кричать, молить: «Откройте». Ни к чему это.
Некрасиво это. Нетактично. Тем более когда у тебя в кармане ключ от этой квартиры.
Я повернул ключ и толкнул дверь. Ключ этот второй экземпляр висел еще недавно на гвоздике на праздничной красной ленточке в прихожей Вороны. На всякий случай для хороших людей. А я человек неплохой. Можно сказать, друг этого дома. Так что ключ я присвоил без мук совести. И теперь он мне пригодился.
Ворона, привет. Орел прилетел! воскликнул я, проходя в комнату.
Там Вороны не было.
Ау! крикнул я. Иду искать.
Я знал, что она здесь. Во всяком случае, ее единственные туфли стояли в коридоре.
Искать Ворону долго не пришлось. Она стояла на коленях на кухне. И перед ней лежал на тарелочке шприц. Из этой тарелки она всосала иглой разбавленный дистиллированной водой героин. И теперь готовилась вколоть его в вену.
На иглу молишься? спросил я.
Она не ответила. Щеки ее были обильно смочены слезами.
Не могу. Не могу, всхлипнула она.
Что так? Боишься?
Да! Да!
С этого героина Робертино на кладбище угомонился?
Да! вдруг дико завопила она, схватила шприц и нацелила его себе в вену.
Я врезал ногой по ее руке, шприц отлетел, ударился о стену и упал в мусорное ведро. Классный бросок. Мяч в корзине.
Сдурела? воскликнул я.
Не могу Не могу Слышишь, я должна уколоться Я не могу
Сдохнешь же.
А, все равно сдохнем. Робертино подох. И я подохну. Рано или поздно.
Конечно, подохнешь, согласился я. Если так жить будешь.
Вести воспитательную беседу с наркоманом, который хочет уколоться, занятие неблагодарное и опасное. Тут же я и получил за свою доброту:
А как еще жить? Как?! Мент драный! Сука!
Ну что, получил за доброту. Трудно быть джентльменом и выслушивать все это Да и зачем, спрашивается, всегда быть джентльменом? Я влепил ей легкую пощечину. Голова Вороны мотнулась, в глазах появилось осмысленное выражение.
Пришла в себя? спросил я. Поговорим?
Никогда!
Нехорошо. Я же тебя из могилы вытащил. Ты уже там была.
И была бы!
Я нагнулся над мусорным ведром, вытащил шприц, кинул его в папку.
Сдохнем Все сдохнем, опять запричитала Ворона.
Кто тебе порченого «геру» дал?
Никто! Не было этого! Никто не давал!
Смотри. Я выкинул из кармана ладонь, на которой лежал «чек» героина. Такие штуковины постоянно ношу с собой. При общении с контингентом вещь незаменимая, хотя и таскать ее преступление. Да что не преступление? Вся эта работа сплошное преступление идиотских законов, которые не дают нам выметать нечисть. И то, что я сейчас делаю, незаконно. Какой-нибудь высоколобый умник-юрист возопил бы возмущенно: позор! А я не высоколобый умник. У меня заочный юрфак московской академии за плечами и хватит.
Она потянулась к героину, но он волшебным образом пропал с моей ладони. На лице Вороны отразилась борьба. Но я наперед знал, чем она кончится. Нет ничего на свете, что перевесит для наркомана, у которого начинается ломка, хорошую дозу героина.
Тютя этот «герыч» дрянной дал нам, всхлипнула Ворона.
Кто?
Боря Утютин.
В моей памяти что-то нехотя заворочалось. Где-то слышал я эту кликуху.
Утютин кличка?
Все так думают. Это фамилия!
Адрес?
Я его по пейджеру нахожу, Ворона не сводила глаз с моей руки, в которой только что был героин.
Номер.
Она задумалась. Потом отбарабанила цифры. Ты глянь, еще не все мозги героином съедены.
Отлично, кивнул я. С твоей помощью мы его и возьмем.
Что? Нет! завопила она.
На нет и героина нет. Я направился к выходу.
Догнала она меня в коридоре. Упала на колени. Уцепилась за мои ноги, как регбист. И взвыла:
Ну пожалуйста! Я сдохну. Дай.
Сдашь Тютю?
Нет Да!
Когда?
Завтра только смогу.
Вот спасибо. Я кинул на пол целлофановый шарик где-то с десятой частью грамма героина. Ты хоть понимаешь, куда катишься?
Понимаю, понимаю, зашептала она, сжимая пакетик. Ее больше ничего не интересовало. Она говорила механически.
Хорошо тебе провести вечер. Я хлопнул дверью. И почувствовал, что меня подташнивает. Меня будто стискивало тисками. Нет, так жить нельзя!
Я вздохнул. Мир надо принимать таким, как он есть. Нечего устраивать страдания опера по безвинно порушенным жизням
Я поглядел на часы. Могу еще успеть на «винтовую» хату. Надо было от Вороны в контору (так именуют в милиции свое место работы) прозвонить. Ну да ладно.
Но, каурая! воскликнул я и включил зажигание.
Двигатель завелся сразу.
* * *
Арнольд влепил ему с ходу кулаком в спину. Барыга пролетел два метра и, пропахав коленом асфальт, попытался подняться. Тут подскочил я и вмазал подлеца ласковым движением в тротуар. Он только и пискнул:
У, блин
Ты смотри, еще порядок нарушает, буркнул Арнольд. Брань в общественном месте.
Браслеты, велел я.
Английские. Фирменные, тебе повезло, сказал Арнольд, защелкивая наручники на барыжьих запястьях.
За что? завопил тот.
За торговлю героином в неположенных местах, сказал я.
Взяли мы его около мусорных баков под неодобрительные взоры местных котов после того, как он продал своему старому покупателю героина на сто долларов.
Нарушение правил торговли, хмыкнул Арнольд. Иди, козел! Он пинком направил Тютю в сторону затормозившего «Форда». Галицын отворил дверцу и сделал приглашающий жест.
Я ничего не делал. Ничего, бормотал Тютя.
На нет и суда нет, кивнул Арнольд.
Мы вчетвером я, Арнольд, Князь и барыга втиснулись в машину.
Ну что, влип? с сочувствием спросил я.
Вы кто? воскликнул Тютя.
Хрен в пальто Милиция. Где «белый» берешь?
Вы меня с кем-то перепутали.
Ах, перепутали, кивнул я. А это что? Я выудил у него из нагрудного кармана стодолларовую купюру. Деньги меченые. Не веришь?
Я ничего не делал. И ничего не знаю.
Вчера, подумав, мы решили усложнить комбинацию и не вводить в нее Ворону. Ворона сдала нам посредника застарелого наркомана, который тоже брал у Тюти героин. Утречком мы его «хлопнули» на продаже прямо на улице. Статья 228 Уголовного кодекса Российской Федерации, где расписано наказание за сбыт наркотических веществ, произвела на него неизгладимое впечатление.
Он же тебе не брат. Он на наркоманской беде разжирел, сказал я.
Точно. Сука он, с плохо скрываемой неприязнью произнес наркош. Поднялся, гадина, на героине. Машину, технику купил. Жену с квартирой отхватил.
Сдаешь нам его и свобода.
По рукам
Барыгу у наркоманов сдать считается не западло. И он честно сдал нам Тютю. Пробил сообщение на его пейджер. Они созвонились. Договорились встретиться у помойки за кафе «Волнорез». Тютя отдал наркотики. Получил меченые сто баксов. А потом и по хребту.
Отпустите! вдруг взбрыкнул Тютя и дернулся на сиденье, в отчаянном порыве пытаясь вырваться, от чего машина качнулась.
Арнольд улыбнулся обрадованно и залепил ему кулаком в лоб.
Машину разнесешь. Я так стиснул плечо Тюти, что он взвыл.
Машина тронулась с места.
Чего рубаха с длинными рукавами? спросил я.
Холодно.
Ну да. Двадцать восемь градусов. Я задрал его рукав. Арнольд оглядел руку задержанного и присвистнул:
Хорош
Тюте лет двадцать пять. Красивый парень. Статный. С роскошными черными волосами. Такие морды раньше были на фотографиях в парикмахерских в качестве рекламы модельных причесок. Белые брюки, кремовая рубашка, дорогие туфли стиляга. Такой должен девушкам нравиться. Все в нем хорошо и стать, и рост. Вот только одно плохо. На нем чертова печать. Вся его рука в глубоких шрамах. По ней плугом прошелся шприц, оставив следы навсегда.