Пустяки, ровным счетом пустяки, заверил ее Макс.
На самом деле, подумал Роберт Хобден, никакие это не пустяки. Весь этот переполох, лужи кофе повсюду В то время как все, чего он хотел, это спокойно заниматься своим утренним тралением прессы.
Дико извиняюсь, сказала девушка.
Ничего страшного, солгал он.
Вот уже и все чисто, доложил Макс.
Спасибо, сказала девушка.
Я принесу вам новый кофе, пообещал Макс.
Я заплачу
Но и это оказалось «ровным счетом пустяком». Рыженькая вернулась за свой столик, с извиняющимся видом указала на пропитанную кофе газету:
Давайте я схожу куплю
Нет.
Но я просто
Не надо. Это не важно.
Хобден не умел выходить из подобных ситуаций ни с элегантностью, ни с непринужденностью. Может, ему следовало поучиться у Макса, который уже снова спешил к ним со свежим кофе для обоих. Хобден буркнул спасибо. Рыженькая лучилась приветливостью, притворной конечно же. Ей, разумеется, жутко неловко, и она с радостью подхватила бы сейчас ноутбук и убралась прочь.
Он допил первый кофе, отставил чашку. Пригубил из свежей.
Погрузился в «Таймс».
* * *
Стучали? спросил Ривер.
Глядя на Лэма, развалившегося за письменным столом, трудно было вообразить его не то что за работой, а просто даже встающим или, например, открывающим окно.
Перчаточкизагляденье, ответил Лэм.
Потолок здесь был скошенный, параллельно скату крыши, с врезанным мансардным окном за неизменно опущенной шторкой. Лэм также не любил и верхнего освещения, поэтому в комнате стоял полумрак; лампа, пристроенная поверх стопки телефонных справочников, являлась основным источником света. Помещение напоминало не столько рабочий кабинет, сколько берлогу. На углу письменного стола самодовольно тикали увесистые часы. Пробковая доска на стене была сплошь зашпилена бумажками, похожими на купоны для получения скидок, такими пожелтевшими и с загибающимися краями, что срок их действия наверняка давно истек.
Ривер хотел было стянуть резиновые перчатки, но для этого пришлось бы порядком повозиться, высвобождая каждый палец по отдельности, и он передумал. Вместо этого он ответил:
Грязная работенка.
Лэм внезапно издал губами неприличный звук.
Пузо Лэма скрывалось письменным столом, но это не имело значения. Лэм мог бы сидеть в соседней комнате, за закрытой дверью, и наличие у него пуза было бы очевидно. Оно присутствовало в его голосе, не говоря уже о лице или глазах. И в том, как он изобразил непристойность, тоже явно прозвучало пузо. На вид он напоминал, как некто когда-то выразился, перезревшего Тимоти Сполла, что (если не задумываться над тем, как мог бы выглядеть неперезревший Тимоти Сполл) довольно точно описывало его внешность. Как бы там ни было со Споллом, но этот живот, эти небритые брыли, эти волосы (грязно-русые, зачесанные от темечка на затылок, и там, при встрече с воротником, загибающиеся вверх) делали его идеальным кандидатом на роль Джека Фальстафа. Тимоти Споллу следует взять это на заметку.
Очень верно подмечено, сказал Ривер, и точно сформулировано.
Мне как будто послышалась нотка неодобрения, сказал Джексон Лэм.
И в голову бы не пришло.
Ага. Так-так. А делать грязную работенку на Сидовой половинеэто, значит, пришло.
Содержимое мусорного мешка, сказал Ривер, сложно удерживать на ограниченном пространстве. Специалистам этот феномен известен как «помойный ползун».
Сид тебе не особо нравится, так?
Он не ответил.
Ладно, Сид тоже не спешит стать председателем твоего фан-клуба, сказал Лэм. Да и не то чтобы эту должность с руками рвали. Нашел что-нибудь любопытное?
Зависит от того, что вы называете любопытным.
Давай-ка на минуточку притворимся, будто я твой босс.
Любопытностей там примерно столько, сколько их бывает в мусорном мешке. Сэр.
Поподробнее, если не затруднит.
Он вытряхивает пепельницу на газетный лист. Заворачивает, будто какой подарок.
Похоже на психа.
Зато мусорка не воняет.
Мусоркам полагается вонять. Иначе как бы мы знали, что это мусорки?
Какой во всем этом смысл?
Тебе же хотелось пойти на задание. Не ты ли говорил, что хочешь на задание? Причем говорил по три раза на дню в течение нескольких месяцев, нет?
Разумеется. На службе ее величества и тэ дэ и тэ пэ. Рыться в помойках, как бомж. Хотя бы объясните, что именно я пытаюсь обнаружить?
Кто тебе сказал, что ты вообще пытаешься что-то обнаружить?
Ривер осмыслил услышанное.
То есть мы просто хотим дать ему понять, что он под наблюдением?
Кто тут тебе «мы», бледнолицый? Не мы, а ты. И сам ты ничего хотеть не можешь. Ты хочешь ровно то, что я приказываю тебе хотеть. Записки? Порванные письма?
Кусок блокнота. На пружинке. Без листков. Одна обложка.
Следы употребления наркотиков?
Упаковка из-под парацетамола.
Презервативы?
Наверное, смывает в унитаз, сказал Ривер. Когда подфартит.
Они упакованы в фольгу.
Да, я припоминаю. Нонет. Ничего такого.
Бутылки из-под бухла?
Видимо, в баке для утилизации.
Пивные банки?
Ditto.
Господи, вздохнул Джексон Лэм, мне одному кажется, что веселые времена и вправду закончились где-то в конце семидесятых?
Ривер не собирался делать вид, будто его это интересует.
Я думал, наша задачастоять на страже демократии, сказал он. Как это согласуется с преследованием журналистов?
Ты шутишь, что ли? Это же один из наших основных производственных показателей.
Лэм произнес это так, словно совсем недавно вычитал оборот в служебном циркуляре, выброшенном им в помойку.
Хорошо, но в данном конкретном случае?
Постарайся думать о нем не как о журналисте, а как о потенциальной угрозе существующему строю.
Так он угроза?
Не знаю. Что-нибудь среди его мусора указывает на такую возможность?
Ну, он курит, например. Но насколько я знаю, это пока не расценивается как угроза безопасности.
Верно, сказал Лэм, время от времени дымивший на рабочем месте, и, немного подумав, изрек: Ладушки. Иди и распиши мне все это.
Распиши, повторил Ривер, стараясь смягчить вопросительную интонацию.
Что-то непонятно, Картрайт?
Мне сейчас кажется, что я работаю в редакции таблоида.
Размечтался. Знаешь, сколько зашибают эти говнюки?
Прикажете взять его под наблюдение?
Лэм зашелся хохотом.
Ривер терпеливо ждал, пока он отсмеется. Смех Лэма выглядел не столько чистосердечной данью безудержному веселью, сколько временным помешательством. Смех не того рода, что приятно слышать от начальства.
Наконец смех резко оборвался, будто и не начинался вовсе.
Думаешь, если бы я хотел организовать за ним наблюдение, я бы выбрал тебя?
Я могу.
Да ладно.
Я могу вести наблюдение, повторил Ривер.
Давай-ка я перефразирую, сказал Джексон Лэм. Предположим, я хотел бы провернуть такое дело, избежав при этом десятков невинных жертв. Думаешь, ты на это способен?
Ривер молчал.
Картрайт?
Хотелось ответить «иди ты в жопу», но вместо этого он снова выбрал «я могу вести наблюдение». Хотя очередное повторение придавало фразе пораженческий оттенок. Но он ведь действительно мог. Мог ли?
Никто не пострадает, добавил Ривер.
Спасибо за ценный совет, сказал Лэм, однако в прошлый раз у тебя вышло несколько иначе.
* * *
Следующим на работу прибыл Мин Харпер, а за ним по пятамЛуиза Гай. Они перебросились парой фраз на кухне, оба старательно изображая непринужденность. Неделю назад у них случился разговор по душам в заведении напротивгадюшнике без окон, исключительно для потребителей пива и текилы. Но они все равно отправились туда: обоим нужно было выпить в течение шестидесяти секунд после выхода из Слау-башнислишком сжатый срок, чтобы добраться до заведения поприличнее.
Поначалу их беседа была предметной (Джексон Лэмскотина), затем приобрела более отвлеченно-спекулятивный характер (почему Джексон Лэм такая скотина?), прежде чем естественным образом перейти в разряд мечтательно-сентиментальных (правда, было бы здорово, если бы Джексона Лэма затянуло в молотилку?). Затем последовала неловкость на пути к метро. Как их вообще угораздило? Ну, допустим, коллеги зашли выпить после работы. Да вот только никто в Слау-башне никогда не ходил выпить с коллегами после работы. Они кое-как расстались, каждый делая вид, что ничего не произошло. Не обменявшись ни словом, разошлись по своим платформам. Но с тех пор на работе они перестали старательно избегать друг друга, что было довольно необычным. В Слау-башне практически никогда не случалось, чтобы два человека оказывались на кухне одновременно.