Горячие мечты неслись далеко-далеко, к заветной цели. Теперь для Андрюшки было все ясно. Толчок дан, цель намечена, жребий брошен. Наутро он уйдет от хозяина и больше уже не вернется.
Стало смеркаться все гуще и гуще. В подвале сделалось как-то в особенности темно.
Андрюшка слышал, как старик, вдруг оставив работу, велел мальчишке прибрать инструменты, как потом ушел к себе в угол, огороженный ситцевой занавеской а вот и храп его гулко раздался в тишине подвала. Мальчонка разостлал свой войлок и, тоже свернувшись в клубок, как собачонка, засвистел носом он заснул.
Андрюшка один не спал. Слишком много дум было в его голове, да и сверток с драгоценностями надо было охранять. А вдруг старый ни с того ни с сего да вздумает ночью посмотреть, что это у него звякнуло. И Андрюшка уже раскаивался, зачем пришел ночевать. Правда, надо было повидаться с Наташкой, а то бы он ни за что не пришел, только бы его и видел старый дурак
Приятели
Наутро, не сомкнув глаз всю ночь, Андрюшка поднялся на койке, огляделся, тихо натянул сапоги, беззвучно отворил задвижку двери и, с узлом под мышкой, вышел на двор.
Калитка ворот была уже открыта. Несмотря на то что в подвале царил еще полумрак, на улице было уже светло. Вдалеке слышался треск одиноких дрожек; какой-то неопределенный звук замирал неизвестно где. Мимо приотворенной калитки протопали несколько пешеходов, и шаги их гулко отдались в квадрате двора, обставленного пятиэтажными стенами. В окне у Наташи висел платок. Андрюшка холодно поглядел на него и с застывшей сосредоточенностью на лице прошел ворота.
За углом виднелись задние колеса извозчичьих дрожек. Андрюшка растолкал дремавшего «ваньку» и, посулив ему хорошую цену, велел ехать совершенно в другую часть города.
Улица, которую назвал Андрюшка, одним концом упиралась в забор громадного пригородного огорода, а другимв последний пункт остановки одноконного вагона.
Тут были убогая мелочная лавчонка, булочная, в которой на стекле были налеплены бумажные ножницы, будка для кондукторов и штук пять деревянных домиков.
Андрюшка велел остановиться на углу и пошел пешком около забора, по грязным дырявым мосткам.
Он шел уверенно, очевидно хорошо знакомый с местом.
На дьявольски красивом лице его лежала серьезная решимость; он, по-видимому, обдумал что-то новое, очень смелое, и решился выполнить его наудачу, наперекор обстоятельствам.
Пройдя длинный забор, он остановился около крошечной лачуги, окна которой совершенно ввалились в землю и давали беспрестанный повод собакам обнюхивать их грязно-радужные стекла.
Луч яркого летнего солнца ударял в них, Как в непроницаемую плоскость, и отражался гораздо ярче в ближайшей грязной луже.
Войдя в калитку, молодой подмастерье стукнул два раза в левую дверь. За утлыми досками ее послышался шорох, затем чей-то кашель и, наконец, тяжело шлепающие старческие шаги.
На пороге показалась толстая обрюзглая старуха, с лицом когда-то интеллигентным, а в эту минуту представляющим бесформенную массу морщин и отеков.
A-а! Андрей Иванович!.. Пожалуйте, входите, батюшка! засуетилась она. А Алеша еще спит вчера пришел поздно, да вы разбудите, если нужно что! Вам он всегда рад
Боже мой, что это было за существо эта старуха!
Видали вы когда-нибудь старую всклокоченную собаку с отрубленным хвостом, бегущую посреди панели, неизвестно куда и зачем. Она смиренно движется вперед навстречу своей участи, тряся лохмами и пугаясь на пути всего, не исключая собственной тени.
Когда-то она была добрым, породистым псом; она и теперь добра, но уже боится ласки, точно так же как и метлы дворника.
Старуха, отворившая дверь Андрюшке, и фигурой, и выражением напоминала эту забитую взлохмаченную собаку. Это была мать Алешки, существо, какой-то рабской любовью сцепленное с своим детищем, много раз судившимся за кражи, сидевшим в тюрьме и продолжающим красть поныне. Впрочем, последнее время проделки эти были менее выгодны и удачны, чем прежде, а потому и герой их обретался в бедности. Ей, этой старухе, когда-то набожной и честной, теперь уже начинало казаться, что кража есть промысел, и она несколько раз мысленно желала детищу своему украсть поудачнее. Авторитет сына, как это часто бывает, всецело подавил ее, и чем более она обезличивалась как существо чувствующее и мыслящее, тем фанатичнее загоралась любовь в ее старом сердце к своему единственному детищу.
Чем и как она жила с ним, что терпела от него, трудно передать.
В настоящую минуту к сыну ее пришел товарищсын почтенного Ивана Ивановича Курицына, которого она стороной знала, и это льстило ее самолюбию. Правда, она слышала, что этот «сын» украл что-то и сидел в исправительном доме, но тут воспоминания ее и тенденции путались, и она переставала рассуждать, обдумывая только, насколько этот визит может быть полезен ее Алешеньке, который, проснувшись, будет непременно требовать у нее денег на похмелье. А где она возьмет? Может быть, вместо того чтобы начать требовать у нее и оттаскать в заключение даже за ее жиденькую седую косу, он как-нибудь сойдется на этот счет с посетителем и сегодня она отдохнет.
Пожалуйте! Андрей Иванович! Пожалуйте вот сюда! суетилась она, отворяя дверь в комнату из темных, смрадных сеней.
Домишко только и состоял из сеней да из этой комнаты.
Войдя в нее, даже Андрюшка был поражен хаосом, среди которого в особенности выделялся кухонный стол, покрытый объедками вчерашней трапезы с бутылкой из-под водки, да кровать, мягкая часть которой состояла из накиданного тряпья, а корпус из четырех чурбанов с приколоченными досками. Она была настолько широка, что на ней можно было спать и вдоль и поперек.
В углу, на двух табуретах, лепилась одна узкая доска с примятыми на ней несколькими юбками и каким-то невыразимо грязным узлом, заменяющим, вероятно, подушку. Это была постель старухи.
С широкого одра раздавался сиплый храп, виднелись босые грязные ноги и отвратительно всклокоченная голова.
Вы уж разбудите его сами! обратилась старуха к Андрюшке. А то он на меня рассердится
Андрюшка приблизился и сапогом ткнул в голую пятку приятеля. Алексей! Вставай!.. Вставай скорей, есть дело!
Сухощавая, испитая личность поднялась и спустила ноги.
Кто? Где? Я, ей-ей, нет Это Турбин все наврал, на его показания нельзя положиться И вдруг он прочухался:A-а, Андрей, это ты Вот так ловко, рад очень ну, садись. Что? Как?.. Да садись, вот хоть сюда на край
Алешка казался чуть не вдвое старше Андрюшки. Его испитое лицо, желтое и уже в морщинах, носило, однако, печать некоторой интеллигентности, давая понять, что перед созерцателем предстоит субъект петербургского омута, давно уже прошедший все, что в совокупности дает своим исчадиям темная столичная жизнь.
Рядом с кроватью валялись модные, но рваные ботинки, такой же костюм лежал в ногах; помятый цилиндр стоял на подоконнике.
На табуретке лежало в папиросной коробке несколько окурков, коробка спичек и черепаховое пенсне.
Алексей являл прямую противоположность своему гостю. Насколько черты лица второго были полны энергией и блеском, настолько черты лица первого были некрасивы, вялы и расплывчаты, а широкий рот с выдающимися зубами придавал его лицу сходство с каким-то хищным животным.
Дело есть у меня, Алексей! сказал задумчиво Андрюшка. Глаза его зловеще блеснули. Большое дело!..
Что такое?
А вот что Надобно мне сбыть вот эти веши.
Андрюшка развернул тряпицу и вынул оттуда несколько золотых вещей. Алексей так и подпрыгнул.
Черт побери! Откуда это у тебя?..
Откуда надо. мрачно и деловито ответил Андрюшка. Дело, брат, не в этом, а в том, что ты, как человек бывалый в Петербурге, знаешь, где всего лучше купить самое что ни на есть модное платье, сапоги и все прочее. Дело, видишь ли, такого сорта, что ты мне очень нужен и мы будем его вместе делать Хочешь?.. Со мной, брат, не пропадешь, будь в этом уверен, а денег у меня и теперь есть: вон сколько! Андрюшка вытащил из кармана несколько пачек.
Алексей с разинутым ртом перебегал глазами с них на физиономию Андрюшки и обратно.
Ну, что выпялился-то?.. Одевайся, идем! По дороге я тебе кое-что еще скажу. Ну, живо вставай! В накладе не останемся!