Было еще такое. Поехали с ребятами лошадей брать, а нас заметили. Мы бежать, иначесмерть. Река перед нами. Кто плавать может, а кто и нет. Я одежду скинул и переплыл, еще кто-то переплыл, а двое остались. Их и схватили. Увели с собой. Ну, братец ты мой, это серьезно. Приходим мы в табор, а нам и говорят: «Вы что, чавалэ, а где остальные? Идите и без них не возвращайтесь. Нечего вам здесь делать без них!» Так они порешили. Это справедливо. Негоже товарищей в беде оставлять. Ну, мы обратно пошли. Переплыли реку и в деревню. А тех, наших, еще не успели в район отправить и в сельсовете заперли. Мента местного поставили. Вырезали мы стекло ночью и освободили своих. Обратно бежим, и вроде бы кто-то гонится. И не менты, не мужики; понял я: нечистая мешает. Еле спаслись. Зато товарищей освободили.
Митя взглянул на крест, висящий на груди Кольки, и тихо спросил:
Веруешь?
А как же, морэ?! Конечно. Я православный.
И ты, Тари, веришь?
Воры носят крест для самозащиты. И перед тем как на дело идти, часто молятся. Трушил для всех по-разному значит. Некоторые большие золотые кресты носят, чтобы показать, какие они богатые да солидные. Кто для красоты, для фасона надевает, а тот, кто истинно верит, тому не золото важно, а сам факт веры. Ведь праздник всегда для того открывается, кто навстречу идет
А пока этот разговор шел, в близлежащей деревне барон встретился со старым цыганом Хулаем. Дело у него к нему было безотлагательное.
Что-то неспокойно в деревне, сказал Хулай, ты бы увел табор.
Пошумят и успокоятся, ответил ему барон, не впервой это.
Озверел народ. Что-то я не припомню, чтобы такое раньше было, не согласился Хулай.
Не народ это, сверху мутят воду, друг с другом стравливают. Удобно это, можно свой интерес поиметь.
Хулай согласно кивнул.
Ты, Хулайхозяин, продолжал барон, жизнь по-другому понимаешь, свои корни чтишь.
Корням моим, морэ, почитай, лет триста, если не поболее. О тех, кто в Россию пришел когда-то, мы уже мало знаем, но вот тех, кто в хорах пели, помним хорошо. Старики-то разное говорят, вот и знаю я одну такую историю любопытную.
Мотался табор туда-сюда, цыгане коней меняли, песни пели, цыганки гадаливсе как обычно. Но как-то раз приехали городские цыгане, из хора, послушали-послушали, как у нас поют, и забрали с собой одну из наших цыганок. Красавицей она была, а уж пела так, Бог ты мой, так пела
В городе граф Воронцов в нее влюбился и стал с ней жить. Конечно, если бы она его не полюбила, это дело не сладилось бы. У цыган это строго. Но у них все обоюдно было. Прожила она с графом в радости и согласии несколько лет
Бросил? перебил Хулая барон.
Что ты, морэ, не дай Бог! Умер граф, и осталась она с двумя сыновьями от него и с фамилией графской. Ну конечно, кое-какое золотишко у нее было. Но в хор она больше не ходила, не пела и в табор не вернулась. А жила оседло в своем домике и цыганят растила.
Что сказать? Прошло немного времени, и посватался к ней один красавец-цыган, уважаемый ром, из городских. Согласилась она. Вышла за него замуж, но поставила одно, условие:
«Если, говорит, ты меня любишь, будешь мою фамилию носить!»
Да, братец ты мой, вот такие дела. Ну, согласился он, что делать? И с той поры династия Воронцовых-цыган стала гулять по свету. А тот-то цыган, муж ее, знаменитый был делец, постоялый двор держал, лошадей у него, как у каждого уважающего себя цыгана, было много, больших людей обслуживал. Сыновья выросли, как водится, жизнь не стоит на месте, свои семьи завели, и пошло-поехало
Вот и яВоронцов, вроде бы и граф, и цыган обычный. Хулай засмеялся. А потом уже и совсем не разобраться стало, кто в какую сторону едет, а кто пешком плетется. Взять, к примеру, сегодняшних городских цыган, особенно молодых. У них только ловэ в голове. А спроси, кто из них историю своего рода знает? Никто и не ответит.
Мне-то еще дед мой рассказывал, что при живом, мол, графе Воронцове предсказала старая цыганка скорое запустение и разорение России. Граф тогда очень расстроился, все не верил, спрашивал старуху:
«Как так, старая, мол, может быть? Такая страна богатая да сильная».
А старуха ему в ответ:
«Все растащат по дворам, а собрать некому будет. Кого побьют, а кто и сам помрет. Из-за того, что меж собой договориться не смогут. Каждый себя бароном считает»
Барон сделал едва заметный знак рукой, вроде бы желая остановить Хулая, но тот, словно и не заметил этого жеста, продолжал:
Раньше вожакэто сила была! На него взглянуть и то боялись. Справедливым был, никого зря не обидит, и все цыгане при нем в ладу с цыганским законом жили. А сейчас что же? В городе-то что? Один на рынке торгует, спекулирует то есть, другой в оркестре поет. Ивсе довольны. Правда, попадаются и белые вороны, кто, кроме ловэ, еще и народом своим интересуется. Песни сохраняет старинные, парамычи. Но таких мало осталось. Один из моих внуков цыганским ансамблем руководит, а называется тот ансамбль«Цыганский барон». А какой он барон, так, одно название?!
Это он династию утверждает, сказал барон.
Династию? спросил Хулай, закашлявшись от дыма. Что он про свою династию знает? Ровным счетом ничего. Да и желания узнать что-нибудь у него тоже нет. Конечно, поет он неплохо, голос есть. И на гитаре замечательно играет, и песни современные пишет, но, так тебе скажу, морэ: это все не цыганское. А старинную песню сегодня, в том виде, в каком она раньше была, когда за нее алмазы и бриллианты дарили, такой песни цыганской уже не восстановишь. И никаким микрофоном голоса природы не заменить. Да и такта у современных нету, дрыгалка одна. А ведь раньше за песню могли жизнь отдать. Песня вынимала душу из человека, он все забывал: и землю, и небо. Страдал человек в песне. За то цыган и любили Чувство искреннее было. Недаром говорят, что цыганская песнядуша России.
Чувства никуда не делись, ответил ему барон, просто времена другие. Чувства в глубину загнали, их не углядишь и наружу не вытащишь. Скрытными все стали, себе на уме, свою телегу тащат, а других замечать не хотят. Ты вот что, Хулай, ты в деревне оседло живешь, хозяин крепкий, не приютишь одного человека? Не цыган он, городской, наш гость.
Что ж в таборе-то его не держишь? Али боишься чего, может, грех за ним какой есть? Так мы ж людей никому не отдаем.
Угадал ты, старик, ищут его. Власти ищут и первым делом в табор придут, а у тебя не догадаются искать.
Ладно, пусть побудет. А что он натворил?
Продала его баба. Изменила ему с его другом. Он руки в крови умыл.
Это правильно, это дело. Пусть у меня поживет. Не возражаю. Да и ты побыл бы, погостил. Мы рады будем.
В табор вернусь, там разброд. Савва мутит. Немного помолчав, барон усмехнулся. Уж больно занятно ты мне про графа рассказал
И они двинулись в разные стороны: барон пошел к лесу, а Хулай отправился домой.
В ту же ночь к нему пришел Митя.
Хулай принял его как человека, которого он давно уже ждет, и сразу же предложил присесть к столу. Некоторое время они молчали, словно бы приглядываясь друг к другу, потом Хулай спросил Митю:
Не жалеешь о том, что сделал?
И ему, как и Кольке Рыжему, Митя сказал о том, что не хотел никого убивать и что жизнь его из-за этого поломалась. Старик не стал осуждать или одобрять то, что он сделал, только сказал тихо:
Ты, братец ты мой, сердцем отойди, но ненависть в себе не таскай. Слышал я, что ты в городе с блатными цыганами связался? А? Как это понимать?
Так вышло, ответил Митя. Случайно все это.
Случайно-то случайно, но ведь там, кажется, твой друг замешан?
И снова Митя поразился тому, что все цыгане, и таборные, и оседлые, уже знают о какой-то части его жизни. Удивил его и интерес, с каким цыгане воспринимают судьбу вроде бы чужого для них человека, но Митя и сейчас не стал задавать никаких вопросов.
Вот что, морэ, сказал Хулай, я с Ружей поговорю, а она у Рубинты спросит, как тебе жизнь поворачивать
Словно вспышка молнии пронзила Митину душу, и он вспомнил, что было тогда, в далекой юности, и что сейчас так неожиданно выплыло на свет из глубины
Вечера были не похожи один на другой, и город менял свои очертания, но все же вечер оставался вечером, а городего городом, сколько бы чужих ни бродило в нем.