Для сестры дорогой сделал я ожерелье,
Чтобы в праздник носила.
Ничего не осталось, мой друг, только песня.
А с любимой давно нас судьба разлучила.
На высоком холме мы назначили встречу.
Я спешил, я бежал, выбиваясь из сил,
Но лишь ветер, лишь ветер, лишь ветер,
Только ветер гулял на холме в этот вечер.
Ничего не осталось, одна только песня.
Пусть сестрой она станет тебе, чистым небом,
Солнцем, степью бескрайней, дождем и огнем,
Тенью, зноем, водой, золотящимся хлебом,
Станет памятью, памятью, памятью,
Памятью светлой о друге твоем.
Песня резко оборвалась. Послышалась гортанная цыганская речь. И словно пелена спала с Митиных глаз. Он увидел острые углы цыганских палаток, будто бы нацеленные в небо, и стаю смуглых детей, бежавших навстречу гостю.
Что, морэ, сказал Тари, заслушался? Погоди немного, это еще только начало. Вот когда по-настоящему петь станут, тогда и поймешь, что такоерома. Ты, братец мой, пришел к нам случайно, кое-что душа твоя постигла, но многого ты еще не знаешь. Поживи среди нас, может, и совсем уходить не захочешь.
Я бы и не ушел, улыбнулся Митя, но дел много, сам знаешь. Да и не полевой я человек, городской. А к вам привыкнуть надо.
Привыкнуть ко всему можно, ответил Тари, было бы желание. Хотел тебя спросить: что ты так к Седому привязан?
Это давняя история, ответил Митя, долго рассказывать
А куда нам с тобой спешить? хитро прищурился Тари. Поживем, побеседуем, может, и узнаем чего?
И снова Митя улыбнулся ему в ответ. Уж больно нравился ему этот цыган!
Было в нем что-то необычайно располагающее, внушавшее доверие.
Навстречу им шел барон. Шел неторопливо, степенно, как и полагается вожаку. В нескольких шагах от приехавших он остановился и посмотрел на Тари, который почтительно склонил голову в знак приветствия.
Добрый день, поздоровался Митя.
Здравствуй, гаджё, ответил барон.
И то, что несмотря на знакомство Мити с цыганами, барон назвал его чужим, неприятно поразило Митю, сразу очертив барьер между ним и цыганами. Душой он понимал, что они, конечно, не могут признать его своим, но не думал, что будут так открыто подчеркивать дистанцию.
Барон заговорил с Тари по-цыгански. Митя понимал только отдельные слова, знакомые ему из общения с городскими цыганами. Но одну фразу ему удалось перевести полностью: «Что он здесь хочет?» Тари ответил, и глаза барона постепенно теплели.
Он побудет среди нас немного, дадо? нерешительно спросил Тари.
Пускай поживет, кивнул барон и пошел обратно.
Цыгане окружили Тари и Митю.
Что долго не было? обратился к Тари Яно.
Чудак ты, Яно, будто не знаешь, что меня в Москву посылали. Дела там были, ответил Тари.
Знаю, какие дела, кивнул Яно, за гаджё присматривал. А зачем привез его на палатки?
Он гость, и ты это оставь. Барон лучше тебя распорядится.
А жизнь Бамбая? А друг его Седой? продолжал Яно.
Хассиям! вскричал Тари, про все знаешь, ничего утаить невозможно.
От рома нет секретов, ответил Яно. Придется ему перед крисом ответ держать.
Ты, Яно, продолжал Тари, большим человеком стал и за многих говоришь. Понравится ли это барону?
Что барон? Он закона цыганского не нарушит. А смерть нашего братадело непростое.
Митя никого из наших не убивал. Он защищал их. И Бамбая от смерти спас. И потом, Яно, те, городские, они разве считаются нашими? Или ты не знаешь, что уголовных мы не любим?
Брось, возразил ему Яно, жизнь любого цыгана дороже монет золотых, кто бы он ни был. Дела егоодно, а жизньдругое.
Как старик говоришь. У кого научился? Слышу в твоих словах голос Саввы.
А что, разве Савва дурное скажет?
Нет, конечно, но Савва может ошибаться. И ты Савву с бароном не сталкивай.
Митя слушал этот разговор и понимал, что в недобрый час приехал он в табор.
Я, парень, вмешался Митя, не хочу тебя подставлять, уйду я.
Что ты, Митя, ты этого цыгана не слушай. Скоро Колька Рыжий придет, вот он слово скажет, тут все на место встанет. Ты же хотел про нашу цыганскую жизнь узнать, а кто, кроме Кольки Рыжего, об этом рассказать сможет?
Вокруг уже зажигали костры, и возле них собирались цыгане. Тари и Митя присели около одного из них. Подбежала цыганка и по обычаю налила им чаю, предложила поесть. Митя поблагодарил, но от еды отказался.
Послушай, Тари, расскажи мне про цыганскую жизнь. Когда еще Колька придет?
Да придет он скоро, что ты, братец мой, волнуешься, не знал я тебя таким.
Внове всё для меня
Могу и я тебе кое-что рассказать, согласился Тари, но Колька, брат мой старший, про эти дела лучше знает. Он, почитай, столько может тебе рассказать, сколько и в книжках не написано.
Расскажи, морэ, снова попросил Митя.
История нашего рода, начал Тари, большая и на такую глубину уходит, что к центру земли добраться можно. По отцовской линии мыКозловские
Это же польская фамилия?! удивился Митя.
Тари посмотрел на него, прищурившись.
Может, и польская, кто его знает, мы-то рома! Прадед Борис Иннокентьевич поместье имел. Барвало барин был. Больше девяноста лет прожил. Отобрали потом у него поместье, когда он уже стариком стал. Под Ригой поместье было. А его в Сибирь сослали. В гневе был страшен прадед. Кто-то его обидел, так он саблей ему голову снес. Конечно, и он кочевал, хотя и барином был, но далеко от поместья не уезжал. Лошадьми торговал, хлебом Дед тоже суровым был. Привязал одного гаджё к кустам возле реки. Кусты у самой воды, а рядом камни и течение сильное! Так того, который его обидел, волнами о камни разбило Дед наш делал дуги и сбруи. Надо тебе сказать, Митя, что Борис Иннокентьевич был еще и знаменитый чёр. Лошадей брали у мужиков, что греха таить, да и магазины заламываливсе подчистую брали. Соберутся четверо-пятеро из одного табора, ну, конечно те, кто друг друга хорошо знает, сговорятся и едут на дело. Никто, кроме них, про то не знает. Даже жены их только догадывались Слышал я про деда одну историю. Как-то запрягли они лошадок и отправились на дело, подальше от табора. Ехали четыре ночи. А днем стояли, чтобы их никто не видел. Приезжают в одну деревню к знакомому мужику, у которого недавно жена повесилась. Что уж там вышло, кто его знает?! Повесилась жена и по ночам ходитпокойница. Неотпетая она была, ведь самоубийц нельзя отпевать. Покоя ей нет. Душу ее не приняли на том свете, вот она и ходит.
Мужик и говорит деду Иннокентию:
«Ты, говорит, можешь с товарищами своими у меня ночевать, но тут какая история. Жена-то моя ходит, и покоя от нее нет. Не боишься?»
«Да что ты, морэ, отвечает дед. Кого бояться? С кем мы не справимся?»
А надо сказать, что дед бесстрашным был и на кладбище ночевал, все ему нипочем было. Ладно. Видит мужик, что Иннокентий и вправду ничего не боится. Оставил цыган, а сам ушел. А тут еще такое дело: с цыганами теми была жена одного из них с грудным ребенком. Так уж случилось, что она нагнала их по дороге и вместе с ними поехала. Не бросать же ее. Сделали для ребенка зыбку. Лежит он в ней, спит. Уснули цыгане, и женщина уснула, а дед Иннокентий не спит. Не спит, морэ, дед и трубку свою покуривает. Вдруг видит, что такое? Входит покойница и начинает зыбку с ребенком качать, да так сильно, что вот-вот погибнет дитя. А дед трубку покуривает и смотрит, как та зыбку раскачивает. Покурил-покурил и спрашивает у покойницы:
«Ты что это делаешь, а?»
А покойница ему отвечает:
«Погибнете вы все здесь. Все, кто со мной в доме, и ребенок погибнет!»
Ну, дед, конечно же, встал и схватил ее за волосы. Драка промеж них началась. Покойница силы несметной, да и дед силен. Дерутся, спящих топчут, а тем хоть бы что. Околдовала их покойница или усыпила так, что они не слышат и не видят ничего. Страшный сон нагнала на цыган. На всех, кроме деда. А борьба серьезная шла: то дед ее одолевает, то покойница начинает деда прижимать. До первых петухов бились, а как петухи прокричалипокойница исчезла. Боится нечистая сила крика петухов и рассвета Ребенок и все цыгане живы остались. А утром пришел мужик, хозяин дома, и видит такую картину: все потоптано в доме и разгромлено. Но цыгане живы. Подивился он, а дед ему и говорит: