Музыка всегда вносила в душу Мити смятение. И двойственное чувство возникало в нем: с одной стороны, он ждал этих мгновений, а с другойникогда не мог сказать заранее, что он сделает в такие минуты. Но одно Митя знал точно: злоба, ненависть сразу исчезали, в музыкальном мире им просто не было места, видно, Бог не желал этого! Музыка очищала исстрадавшуюся душу, снимала усталость, но и расслабляла одновременно. Она, словно свежий поток, растекалась по всему телу, заставляя верить в то, что человеческая жизнь имеет какой-то зачастую скрытый от людей тайный, неведомый смысл.
Барон сидел отрешенный от всех, и на лице его было глубокое страдание. Митя сочувственно наблюдал за ним. Так они и сострадали друг другу, думая в эти мгновения каждый о своем. А проблем было немало. Барон знал, что в таборе нелады и Савва, хоть и настоящий ром, но привносит в жизнь цыган новые, не свойственные им настроения. Вырваться из замкнутого круга, пойти навстречу чужакам, попытаться жить по их законам? Да это же гибель, как можно не понимать? То, что охраняло среду в течение тысячелетий, может разрушиться за одно мгновение. И что тогда? Все сольется в один непрерывный поток, и не будет ни цыган, ни гаджё, только круговорот непонятногохаос.
И в этом хаосе невозможно будет определить, как тебе надо поступить в то или иное мгновение, и можно ошибиться, и эта твоя ошибка будет стоить жизни многим. И особая ответственность ложится на него, барона, ведь в его руках жизни других людей. А потом они же и упрекнут его в том, что он нарушил традиции. Этого нельзя допустить. Хотя в чем-то Савва и прав. Замкнутый круг цыганской жизни все-таки должен быть разорван.
Мысли барона текли по привычному руслу, и он не мог выйти за пределы того, что было веками предписано цыганским законом. Но душа его напрягалась и рвалась, стараясь понять новые веяния, постоянно будоражащие таборную жизнь.
Митя же думал об ином, все время возвращаясь к той злополучной ночи, когда жизнь перевернулась и заставила его стать другим человеком. И даже не о том, что он лишил жизни близких ему людей. Душу его наполняло сожаление, бесконечное сожаление о самом себе. Ведь именно в ту ночь он хотел уйти вслед за ними, но не сумел этого сделать, сил не хватило.
Какая-то цепочка привязывала его к жизни, и тайный голос постоянно напоминал, что нужно жить. Для чего? Для кого? Этого Митя не знал. Что же это могло быть?
Митя напрягся.
«Наверное, это страх перед болью? подумал он. Граница между жизнью и смертью сопряжена с болью. Вот в чем загвоздка. Трудно сделать усилие и преодолеть последнюю боль, все еще привязывающую тебя к жизни»
Музыка стала тише, и Митя услышал:
О боли думаешь?
Митя очнулся от забытья. Барон смотрел на него, словно видел в первый раз.
Никак не можешь привыкнуть, тихо сказал барон, сердце твое не черствеет. Чистый ты человек, Митя, жалко мне тебя.
Митя вскочил из-за стола, хотел что-то сказать, но махнул рукой и, схватив со стола стакан с водкой, выпил.
Успокойся, Митя, сказал барон, ты поднимешься. Вижу, не сломить тебя!
Поздно, отец, ответил ему Митя и в первый раз за долгое время заплакал. Поздно, повторил он, люди уничтожили меня, я не верю им больше.
Гитарист ударил по струнам, и зазвучала веселая танцевальная мелодия. Молодой цыган выскочил на середину комнаты и прошелся в танце. Кто-то в углу уже отбивал чечетку. Началось безудержное веселье, а Митя, не замечая ничего вокруг, оплакивал свою уничтоженную жизнь
Наутро барон уехал в табор
Глава 7Крест
Жизнь состоит из беспрестанных повторений. Успокоившаяся было от потрясений душа снова стремится к опасности и неосознанно ждет любого призыва, чтобы начать новый виток страдания. Каждый человек, понимает он это или нет, тащит подобный крест на себе. Все, что подчинено вечному покою, не может быть жизнью, этосмерть.
Седого не оставляло чувство тревоги. И совсем не потому, что он снова включился в привычные для себя дела. Что-то иное преследовало его, мешало уснуть, и он вскакивал, ходил из угла в угол, снова ложился и снова вставал. За окном яркими красками переливалось небо. Иногда всполохи разрывали пространство, и в эти моменты, как ни странно, Седой ненадолго успокаивался, но потом опускалась темнота, и в сердце вновь заползала тревога.
«Надо же было такому случиться, чтобы Митя снова всплыл в его жизни, и когда? Времени на жизнь осталось совсем немного, а тут еще эта беспричинная злость терзает душу. Может, из-за этой злости он и пошел на мокруху? В наше-то время убийства были редки, блатные боялись «вышки»расстрелаи поэтому старались работать чисто, без промахов, а уж тех отчаянных, кто, заведомо рискуя жизнью, лишал этой жизни других, просто сторонились. Внешне выказывали уважение, но больше из-за страха, а сами старались отойти в сторону. Этот пацан, Валерка, хоть и замарал руки в крови, но парень ненадежный, сопляк, может что-нибудь натворить или проболтаться»
Седой даже приподнялся со стула. Эта мысль обожгла его. Он встал и подошел к телефону.
Номер долго не отвечал. Наконец сняли трубку, и пьяный голос резко спросил:
Кого надо?
Валеру позови, сказал Седой.
Занят Валера, буркнули в трубку, потом позвони.
Я тебе позвоню, ответил Седой, я тебе так позвоню, что ты на кладбище отдыхать будешь
Собеседник Седого молчал, видимо размышляя, стоит ли связываться, уж слишком требовательным был голос, и спустя мгновение сказал:
Щас, попробую
Валерка подошел и дрожащим от волнения голосом (чувствовал, подлец, кто звонит) спросил:
Седой, ты?
Ну, ответил Седой, приходи, дело есть.
У меня люди
Бросай всех и приходи! И Седой положил трубку на рычаг.
Валерка явился даже быстрее, чем предполагал Седой. Хозяин угрюмо сидел за столом.
Звал? спросил гость.
Присаживайся. Хочешь выпить, налей себе. И Седой кивнул на стол, на котором стояла бутылка водки.
Пить не буду, отказался Валерка, опускаясь на стул.
Ты, парень, что-то нервничаешь. Причины есть?
Кажется, я прокололся, Седой, глухо сказал Валерка. Что хочешь со мной делай.
Небось, пьянствовал долго, вот и несешь черти что. Хочешь дела делать, поменьше надо с бабами валандаться, они до добра никого не доводили. Выкладывай, в чем грешен?
Расслабился я и Алине сказал про налет Валерка сделал паузу. И про мокруху тоже.
А она что? как бы нехотя поинтересовался Седой. На самом же деле он был обеспокоен: события приняли неожиданный оборот, и то, что стало известно одному, тем более женщине, может стать известным всем. И что дальше? Больше к этому разговору не возвращались?
Нет, ответил Валерка, она как будто и внимания не обратила.
Хитрая баба, задумчиво произнес Седой, присмотреть за ней надо. Ты ее когда последний раз видел?
Пьют они там с моими корешками, у меня дома, и она тоже.
Может, сходим, глянем?!
Нет, Седой, не стоит, я сам за ней пригляжу.
Вот что, парень, сказал Седой, если ты рядом со мной, то слушать меня обязан. Зелен ты еще. А иначе мы, вместо денег, либо на пулю нарвемся, либо в тюрьме сгнием. Понял?
Валерка молча кивнул. Мысли его были тревожными. Он понял, что вырвавшееся у него признание всерьез обеспокоило Седого.
Если услышишь что, быстро звони мне, сказал Седой. Мы ее кончим!..
Что?! Валерка подскочил от изумления и, словно не расслышав, переспросил:Что ты сказал, Седой?
Кончим ее, говорю, лишней она стала!
Брось, Седой, она не продаст, своя девка.
Свои-то и продают, парень, улыбаясь так, что Валерке стало страшно, проговорил Седой. Деньги, которые я тебе дал, пока не швыряй, пригодятся, и пей поменьше, от этого много беды может выйти. И не шляйся. Дома посиди. А сейчас иди, я займусь делами
В ту же ночь Седой вызвал Гурано и велел ему смотреть за Валеркой и его подругой. Оба понимали, что в случае чего от ребят придется избавиться. «Жаль, думал он, что моя наука не пошла ему впрок и я не сумел пацана к большим делам пристроить. Но он только с виду крут, а на деле слишком сентиментален и слаб сердцем. Такие быстро ломаются. А может, все и обойдется?»