Есть кто-нибудь? дрожащим голосом спросил Михаил. Таня! позвал он.
В ответлишь журчание воды, которое становилось громче. Так, по крайней мере, ему казалось.
Он дотянулся до выключателя. В прихожей вспыхнул свет. Прихожая как прихожая. На полуковрик. На трюморасческа и лак для волос. В углу, у стенного шкафадве пары домашних тапочек: большие и маленькие, для него и для нее. Все чистенько и аккуратно. Вот только эта струйка воды! И свет в ванной!
Он зачем-то прошел на кухню. Там тоже все прибрано и вымыто. Заглянул в единственную комнату. Диван-кровать, платяной шкаф, раздвижной стол, два стула, кресло, телевизор, компьютер. На полуковер. Над диваномковер. На окнетяжелая штора. Потоптался в комнате. Едва уловимый женский запах. Духи.
И все-таки он понимал, что посещения ванной комнаты не избежать, как бы ни оттягивал он этот страшный миг.
Он шарил взглядом по комнате, лишь бы за что-нибудь зацепиться. И зацепился. На телевизоре стояла чья-то фотография в старой, жестяной рамке. Гольдмах подошел ближе, чтобы рассмотреть. А рассмотрев, отпрянул. Это была дореволюционная открытка. Пухленькая девочка лет пяти, в светлых кудряшках, в матросском платьице, на фоне гор. И надпись по-немецки. Местность он сразу узналШвейцарские Альпы.
Это ловушка, произнес он вслух и тут же бросился в ванную.
Дернув дверь, он вскрикнул. Там кто-то стоял. Резко захлопнув дверь, какое-то время держал ее, подперев плечом. Пока не понял, что этот кто-то он сам. Стены и потолок ванной комнаты были зеркальными.
Прямо крошка енот какой-то! посмеялся он над собственным страхом и на этот раз спокойно вошел в ванную.
В раковину бежала струйка холодной воды. А в самой ванне плавала мертвая девица с широко раскрытыми глазами. Только девица была слеплена не из мяса и костей. Большая надувная кукла, служащая утехой одиноким и озабоченным.
С легким паром! пожелал ей Гольдмах и закрутил кран.
При выходе обнаружил на зеркальной двери надпись, сделанную кровавой помадой: «Извини за шутку. Таня».
«Чертова кукла! ругался он про себя, спускаясь по лестнице. У меня больше дел нет, как только участвовать в дурацких розыгрышах!»
Между четвертым и пятым этажами свет не горел, и Михаил передвигался на ощупь, держась за перила. Вдруг нога его наступила на что-то мягкое. Он нагнулся и поднял со ступенек какой-то предмет, при ближайшем рассмотрении на свету оказавшийся дамской кожаной сумочкой, в достаточной степени оригинальной. Можно было догадаться, что ее владелицадовольно экстравагантная женщина.
Гольдмах подумал, что четыре часа утра не самое подходящее время для поисков истины. Тем более на мрачноватой лестнице.
Содержимое сумочки он вытряхнул уже в машине, отъехав на достаточное расстояние от дома. Шведская косметика, носовой платок, испачканный помадой, ключи, зажигалка «Ронсон», сигареты «Пьер Карден», кошелек без денег, фишки из казино, паспорт
На фишках стояли инициалы «М. Г.». Гольдмах ухмыльнулся, он знал, что они принадлежат не Максиму Горькому. Фишки из его казино.
С фотографии в паспорте на него смотрела шестнадцатилетняя девчонка, с оттопыренными ушами, дурацкой челкой до бровей и нагловатым взглядом. Татьяна Ивановна Семенова, тысяча девятьсот семьдесят шестого года рождения
Михаил сложил все обратно в сумочку, щелкнул замком и произнес вслух:
Сегодня не первое апреля. Зачем же так шутить?
3
Утро в родном городе, после долгой разлуки, всегда немного отдает детством. Геннадию снился отец. Веселый и неугомонный, пьяница и кутила при жизни. покойник часто приходил в его сны. И почти всегда с тревожным предупреждением или радостной вестью. Сегодня он сидел за длинным столом. Очень длинным. Как на свадьбе. Только скатерть оранжевая, такая же, как абажур в их общежитской комнатушке. И стол совсем пустой. Отец нахмурился, сдвинул брови. «Зачем приехал? Я тебя звал?»«Соскучился, папа. Вот и приехал». «Нечего тебе здесь делать! Погано тут! Сам не видишь?» И в самом деле, во сне было холодно и неуютно и стоял он, переминаясь с ноги на ногу, в какой-то жиже, вонючей и вязкой. И жижа все прибывала. «Уезжай! Немедленно уезжай!» Отец ударил кулаком по столу и поднялся во весь рост. Он оказался таким высоким, что Гена едва доставал ему до пояса. А от оранжевой скатерти исходил свет.
Первое утро в родном городе иногда отдает горечью. Балуев долго лежал с открытыми глазами. Рядом спала Светлана. Сквозь жалюзи пробивалось солнце. И в это верилось с трудом. Он вспоминал общежитие. Военная, 5а, желтое грязное здание. Длинный, бесконечный коридор. С щербатого, облезлого потолка свисают тусклые лампочки на электрошнурах. Их комната самая дальняя, рядом с туалетом. Его держит за руку отец. Они идут очень медленно. Слишком медленно. Потому что папа просидел весь вечер у своего приятеля, и они без конца пили водку. Там была маленькая девочка, дочка папиного приятеля, но она Гене не понравилась. Смешливая какая-то! Все смеялась и смеялась и при этом забиралась к папе на колени. Гене выдали лист бумаги и карандаши, чтобы рисовал. А он сидел с опущенной головой и все смотрел на этот белый лист. Он хотел домой, к маме. Он знал, что она будет плакать. Всю ночь. Из-за папы. Он просил отца: «Пойдем домой! У меня болит живот!» Мама наказывала: «Следи за отцом! Если он встанет в очередь за пивом, говори, что у тебя живот заболел. Ясно?» Гена так и сделал, как только отец встал в очередь за пивом. Даже заревел по-настоящему, хотя не был плаксой. И что с того? Папу пропустили без очереди.
Все-таки с ребенком! «Потерпи немного! сказал заботливый папа, залпом осушив громадную кружку. У меня тут приятель живет. У него и сходишь в туалет!..»
Они шли очень медленно по общежитскому коридору, а сердце в груди у Гены билось все быстрей. Оказывается, и в пятилетием возрасте он уже знал, где находится сердце. «К мамочке! Скорее к мамочке!»так примерно билось оно. Отец со всей силы ударил в дверь кулаком. Гена съежился и опустил голову.
Мама не бросилась к нему с поцелуями и причитаниями. Только строго взглянула. Потом с отвращением перевела взгляд на отца. Гене казалось, что они всю жизнь ненавидели друг друга. По крайней мере, с момента его рождения.
«Где ты шлялся, сволочь?! закричала мама, и ее красивое лицо с белой, нежной кожей исказилось и побагровело. Подумал бы о ребенке!» «Заткнись, сука! прохрипел отец. Без тебя разберемся!»
Она налетела на него с кулаками и принялась дубасить мужа по голове, рыча и воя. Она всегда это делала неожиданно и молниеносно, как опытный военный стратег. Отец отшвырнул ее на кровать, присел на пол, чтобы не упасть, и стал снимать ботинки. Но мама жаждала крови! Ее дед был казачьим атаманом, и она не терпела никакого насилия над собой. Мама вооружилась сковородкой и снова ринулась в атаку. И тут маленький Гена бросился ей в ноги: «Не надо, мамочка! Это я во всем виноват! Это я! Я! Прости меня, мамочка!..»
В спальне у Светланы по-прежнему уютно. Женщины умеют создать уют. В его холостяцкой квартире на Чистых прудах совсем по-другому. Говорят, чтобы обжиться на новом месте, надо встретить там весну. А он взял и укатил за тридевять земель от дома!
Геннадий осторожно поднялся, чтобы не побеспокоить спящую, и на цыпочках направился к двери.
Тыуже? раздалось у него за спиной.
Сварю кофе.
Я еще пять минуточек, ладно? протяжно зевнула Света.
Почему пять? Будильник только через час зазвонит. Спи!
Нет, я сейчас встану, пообещала она и вновь отключилась.
«Неужели боится, что сбегу? размышлял он, спускаясь по деревянной лестнице ее двухэтажной квартиры. Господи! Сколько же в мире недоверия! Светка совсем как чужая. Снова тайны, покрытые мраком, недомолвки, интриги, игра в разведчиков-шпионов! Как все надоело! Думал, навсегда избавился!»
На кухне его дружелюбно встретила Чушка. Бульдожка заметно сдала. Все меньше двигалась и взирала на мир отрешенным, не любопытным взглядом. Гена нашел в холодильнике сыр, но не успел оглянуться, как собака слопала весь кусок, оставив их без завтрака.
Ничего, поджарю гренки, не унывал Балуев. А гулять я с тобой не пойду, объявил он Чушке. Холодно, красавица моя. Могу простудиться.