«Вот мы теперь какие! подумал Геннадий и снова спросил себя:Зачем я здесь?»
Он бросил бармену долларовую купюру. Тот неуклюже расшаркался: «Заходите еще». Балуев ему подмигнул, мол, не надо лишних фраз, все и так понятно.
Хозяина игровых автоматов не было за стойкой бара. Во время разговора со Светланой Гена старался держать его в поле зрения, но Гольдмах незаметно исчез.
Он накинул пальто, взял саквояж и вышел в морозную ночь.
Машина Кулибиной, маленький «пежо», ждала его у самого крыльца. Света беспрерывно курила.
Он дернул дверцу и услышал простое, жалобное: «Прости меня!»
Пересекая главную площадь города в своем новеньком шестисотом «мерседесе», Гольдмах с тоской посмотрел на гранитного Ильича, указующего перстом куда-то налево, на помпезное здание горсовета с мрачноватой подсветкой, и произнес вслух:
Что вы сделали, батенька, с Парижем?
Миша Гольдмах с детства привык гордиться родным городом. В одной из своих повестей Пастернак назвал его «маленьким Парижем». В свои двадцать пять лет Миша объездил пол-Европы. Видел Вену, Лондон, Берлин, Будапешт и, конечно, настоящий Париж. Убожество родного города мучило его, и он не понимал, что имел в виду Пастернак. После поездки в Швейцарию родной город ему окончательно опротивел. Путешествие в Альпы он предпринял в самый критический момент своей коммерческой деятельности, когда его бизнес потерпел крах. Он уехал на последние деньги и, вернувшись через неделю, вынужден был признать себя банкротом. На вопрос друзей и родственников, что он потерял в Швейцарии, молча показывал приобретенные там часы и при этом грустно улыбался. Друзья и родственники в недоумении пожимали плечами и крутили пальцем у виска. Но неожиданно для всех дела Гольдмаха после поездки пошли в гору. Вскоре ему уже принадлежали не только игровые автоматы, но и самый престижный в городе ночной клуб. За какой-то год с небольшим он стал одним из самых богатых людей в «маленьком Париже». Его называли счастливчиком, баловнем судьбы и употребляли прочие лестные эпитеты, обозначающие на языке обывателей высшую степень жизненного успеха. Однако теми, кто его знал, было замечено, что баловень судьбы совсем перестал смеяться, ходил с опущенной головой и болезненно реагировал на всякие пустяки. Кроме того, предмет своей былой гордости«маленький Париж», он подвергал беспощадному осмеянию.
Светофоры в нервном тике подмигивали одним глазом. Ветер свистел на пустынной площади, бился в лобовое стекло «мерседеса».
Гольдмах покинул площадь и въехал во двор-колодец, за памятником вождю мирового пролетариата. Двор был примечателен тем, что в центре он имел досадный аппендикс в виде длинного, одноэтажного сарая. Здесь располагались художественные мастерские. Возле сарая он обычно и припарковывал машину.
Трехкомнатную квартиру в центре города он купил недавно и обитал там в полном одиночестве. Квартиру родителей в районе сортировочной станции продал без угрызений совести. Родители давно жили в Израиле с семьей старшего брата. Он не уехал с ними, потому что учился в медицинском училище. А когда карьера дантиста не состоялась, просто не захотел оставить свой «маленький Париж», который теперь презирал.
Покупка квартиры явилась еще одним недоразумением в биографии баловня судьбы. Комнаты в ней были смежными, потолки невысокими. В городе поговаривали, что с его состоянием он мог бы иметь дворец с колоннами или, на худой конец, квартиру в «сталинке». Но каково было удивление окружающих, когда оказалось, что Гольдмах не собирается делать евроремонт. Более того, вообще ничего не собирается делать с квартирой, которая лет десять, по крайней мере, не ремонтировалась. Со стен клочьями свисали обои, потолки были в трещинах, полы в пошленьких квадратиках плитки ПХВ. И еще, он не пожелал менять старую, ободранную мебель, оставшуюся от прежних хозяев. Гольдмаха никто не мог обвинить в скаредности, он охотно давал в долг, без процентов, бессрочно. И никогда даже намеком не упрекал должника, забывшего о возврате денег. Поэтому по городу поползли слухи, что хозяин игровых автоматовчеловек со странностями, немного не в себе.
Михаил прошел в спальню, где висел детский коврик с тиграми над кроватью с панцирной сеткой и стояла ветхая этажерка с древним приемником «Балтика», до сих пор ловившим «Маяк». Единственная деталь, которую он внес в интерьер квартиры, был телефон. Обыкновенный телефон, являвшийся, по-видимому, роскошью для бывших жильцов.
Первым делом Гольдмах прослушал записи на автоответчике. Номер его сотового телефона знали немногие. Он служил ему для деловых разговоров, оставляя лирику для спальни с трогательным, безвкусным ковриком.
Разгневанный сосед снизу запрещал слушать радио по ночам, стращал милицией.
Школьный товарищ, недавно севший на иглу, просил денег, обещал помолиться за него в церкви.
Неизвестный патриот прокричал: «Убирайся, жиденыш, в свою Жидомасонию!»
Какая-то Оля уверяла, что они познакомились три года назад в Эмиратах, и просила о встрече.
«Миша! услышал он вдруг взволнованный женский голос. Это Таня Семенова. Не знаю, помнишь ли ты меня, но больше обратиться не к кому! Позавчера в Москве убили Салмана. Он тебе когда-то помог в бизнесе. Мы с ним расстались полгода назад и не поддерживали никаких отношений (в этом месте женщина всхлипнула). А сегодня мне позвонил какой-то тип и сказал буквально следующее: «Жди расплаты, чеченская шлюха!» Представляешь? Я не знаю, что мне делать. Кажется, за мной следят. Боюсь выходить из дома. Помоги, если можешь!» (Она продиктовала свой телефон и домашний адрес.)
Он еще раз прослушал последнюю запись.
О гибели Салмана, чеченского авторитета по кличке Пентиум, Михаил узнал из газет. Когда-то под руководством Салмана он начал торговать компьютерами. Потом Пентиум обеспечивал «крышу» его аттракциону «Виртуальный мир», который Гольдмах открыл в нескольких кинотеатрах города. Но все это было до поездки в Швейцарию. Потом их пути разошлись.
Что касается подружки Пентиума, то ее он помнил смутно. Кажется, смазливая девчонка. Пару раз они сидели вместе в кафе.
Он тут же перезвонил ей. В ответ раздались короткие гудки. Во втором часу ночи это выглядело странно.
Он врубил приемник. Западная радиоволна, заглушившая «Маяк», передавала джазовые оркестровки Глена Миллера.
«Сосед внизу, наверно, запрыгал от радости, подумал Михаил, все-таки музыка его молодости!»
Снова набрал номер подружки Салмана, и сновакороткие гудки.
Развалившись в жестком, потрепанном кресле, Гольдмах на некоторое время отключился, ушел в себя.
«Кому помешал Пентиум, перебравшийся в столицу? Тем более его брошенная подружка? «Жди расплаты, чеченская шлюха!», «Убирайся, жиденыш, в свою Жидомасонию!» Это что, националистическая организация? «Россиярусским!», «Смерть инородцам!»так пишут недоумки на заборах. Недоумки взялись за оружие? Несколько лет назад на колхозном рынке азербайджанцы закололи шампурами русского сборщика дани. Жуткое было зрелище! Что тогда началось! Настоящая охота на азербайджанцев. Досталось и другим кавказцам. Кто осуществлял расправу? Люди Шалуна. Ему помогали армяне. Они до сих пор у него в организации. Да в любой организации полно инородцев! Шалун напрямую связан с Мишкольцем. С помощником Мишкольца я только что познакомился. Приехали! Бред сивой кобылы!»
Телефон Тани Семеновой заливался короткими гудками.
Надо ехать! приказал себе Гольдмах. Судя по ее телефонному звонку, даже в такой поздний час она будет мне рада.
Он спустился вниз, сел в машину и снова оказался на площади, перед монолитом вождя, зловещим зданием горсовета и веселыми светофорами.
Таня жила в новом микрорайоне. По ночному городу он добирался не больше десяти минут.
Лифт оказался неисправным, и он поднимался на седьмой этаж пешком.
Уже дверь ее квартиры говорила о многом. От «глазка» в двери, словно паучьи лапки, отходили лучи свастики.
В длинном, тускло освещенном тамбуре, пахнущем кошками, было тихо, как на кладбище.
Звонить не имело смысла. Дверь была приоткрыта.
Гольдмах потоптался на месте, огляделся вокруг и толкнул незапертую дверь.
В темную прихожую пробивался тонкий пучок света из ванной комнаты. Оттуда едва доносилось журчание водяной струйки.