Светлана Васильевна чувствовала свою вину, однако ее зарплата не позволяла ей проводить с сыном отпуска на море. Так что любовь Блохи к голубым просторам была, во-первых, заочной, а во-вторыхбез взаимности.
Может, все-таки тебе лучше десятый закончить? задумался Колька. А потом в морской вуз. А то как бы в армию не загребли!
Отслужу, спокойно сказал Блоха.
Попадешь ко мне во взводшкуру спущу! заржал Огурец.
Тогда я лучше сейчас тебя прикончу! грозно заявил Блоха, бросаясь в атаку.
Хоть и был Агуреев крепок и здоров, но так и не смог заломать верткого и выносливого Блоху.
Все, хорош, запыхавшись, первым запросил он пощады.
Друзья отряхнулись и пошли к своему двору.
Получается, что Вилька в «три четверки» на твоем горбу въедет, усмехнулся Огурец. Вот ведь хитрый татарин!
* * *
Равиль Нисаметдинов действительно был татарином. Он жил в большой четырехкомнатной квартире, но свою комнату делил еще с двумя двоюродными братьями, так как в их на первый взгляд просторном жилище умещались сразу четыре (!) поколения Нисаметдиновых и особых надежд на скорейшее увеличение квадратных метров не было.
Вилька ничем не отличался от других ребят, если не считать, что раз в году, во время какого-то их поста, чуть не месяц не ел мяса: старшие Нисаметдиновы помнили и исполняли заветы предков, заставляя делать то же самое младших. Кстати, Равиль, москвич уже во втором поколении, был шустрее и ловчее обоих своих друзей. Например, он первый повадился ходить к валютному магазину «Березка», что на 16-й Парковой, скупать чеки у загранкомандированных и морячков. Блоха отказался сразу, а Колька проторчал у «Березы» месяц, пока батя не застукал и не вломил ему как следует.
(Надо сказать, лупил батя Кольку чрезвычайно редко и в основном от испуга: например, когда Огурец в шестилетнем возрасте самостоятельно поперся купаться на Серебрянку, или вот сейчас, когда мог попасть в милицию, время от времени отлавливающую валютных спекулянтов.)
А «хитрым татарином» Огурец назвал Вильку за то, что тот, мечтая о «трех четверках»после школы хотел податься на экономический факультет в знаменитую «Плешку», и ему нужны были гарантированные пятерки по двум вступительным математикам, уговорил Блоху пойти на олимпиаду, сначала районную, потом городскую, где Болховитинов решил почти все задачи, а Равиль их у него списал.
* * *
Блоха даже остановился:
Как ты сказал?
Колька уже и сам понял свою ошибку: друг не любил подобных высказываний, в то время как в агуреевской семье это допускалось.
Ладно тебе, попытался замять вопрос Огурец. Вилька ж наш друг! Чего цепляешься!
Кто у нас в классе самый хитрый? спросил Блоха.
Вовка Бочаров! мгновенно ответил Огурец. Он даже не хитрый. Онхитрожопый!
Ты про него как скажешь? Хитрый Вовка Бочаров. Так?
Хитрожопый! стоял на своем Агуреев.
А почему ж тогда про Вильку ты не сказал«хитрый Вилька»? лез под кожу Болховитинов. Почему одинхитрый Вовка
Хитрожопый, упрямо перебил Колька.
Ладно, хитрожопый, согласился Блоха и продолжил мысль:А другойхитрый татарин?
Колька задумался: и в самом делепочему? Почему Ленька Пельцер из их классаумный еврей? Когда батя ругал Кольку за пропущенные уроки и ставил соседского Леньку в пример, он так и говорил: «Пока ты будешь прогуливать, этот умный еврей станет твоим начальником!» А того же Блоху называл «толковый Сашок», а не «толковый русский».
Огурец аж вспотел от такого умственного напряжения.
Не знаю я почему, наконец сознался он. Слушай, пошли лучше на Оленьи пруды, окунемся разок. По дороге за Вилькой заскочим.
Пошли, согласился Блоха.
* * *
Друзья свернули в переулок, чтобы срезать угол, и пошли за Равилем. Начиналось последнее лето их детства.
7. Третий день плавания теплохода «Океанская звезда»
Стокгольм, Швеция
Утро
Судно ошвартовалось ближе к полудню в районе пакгаузов, что вызвало не самую лучшую реакцию у туристов. Правда, их настроение резко подняло переданное по судовому радио объявление о бесплатной обзорной экскурсии по городу с посещением знаменитого шведского корабля-музея «Васа».
Первыми на «Океанскую звезду» поднялись пограничники и таможенники, а следом за нимиСемен Мильштейн собственной персоной. Со своими опричникамиАлехой и Мусой.
Береславский шел ему навстречу вместе с Агуреевым и Дашей.
Ой, дядя Семен! обрадовалась Даша, а тот, улыбнувшись одними глазами, спрятанными за круглыми стеклами очков, поцеловал ее в макушку. Для этого Мильштейну пришлось встать на цыпочки, а Дашенаклонить голову.
Все в порядке, девочка? спросил он.
Абсолютно! отрапортовала та.
Ну и отлично, сказал Семен Евсеевич, здороваясь за руку с Береславским и Агуреевым. Береславский с Дашей продолжили путь к трапу, у которого уже стояли пограничники, а Агуреев с Мильштейном скрылись внутри судна.
А он собирался город посмотреть, имея в виду Агуреева, расстроенно сказала Даша. Теперь здесь застрянут.
Ладно, сами посмотрим, сказал Береславский. С Дашей у него сложились неплохие отношения, в девушке все было неплохо, кроме, быть может, излишней в некоторых ситуациях прямоты.
Например, Ефим поинтересовался, все ли их сотрудники такие же идиоты, как те, кому он вчера пытался объяснить место рекламы в комплексе маркетинга. Достаточно простые вопросы, на которые Береславский никак не собирался тратить больше часа, оказались не по зубам большинству слушателей.
Даша успокоила его, объяснив непонятливому преподавателю, что вчерашние слушатели вовсе не идиоты, да и Береславский ни в чем не виноват. Просто все они «перепились и перетрахались»это ее формулировкав первый вечер плавания и им нужно время на отходняк.
Ефим, сделав в уме нехитрые подсчеты, робко заметил, что перепиться они, конечно, могли, а вот со вторым имеется чисто арифметическая неувязочка: из двадцати слушателей лишь семьженщины, да и те далеко не все пригодны для указанного Дашей занятия.
Неужели у вас все извращенцы? изумленно спросил он.
А туристки? язвительно парировала Лесная. А горничные? А официантки?
В первый же вечер? смутился при упоминании последней профессии Береславский.
А вы с подобным никогда не сталкивались? усмехнулась девушка Даша. Ефим вынужден был признать, что она не только излишне прямая, но и порой излишне наблюдательная.
* * *
Вместе с основной массой туристов они прошли пограничный и таможенный контроль, после чего, проскользнув сквозь надувнойс боковинами и крышей, защищавшими от плохой шведской погоды, трап, вышли на припортовую улочку. Здесь не было ни ярких витрин, ни нарядной толпы. Зато стояли три огромных автобуса с панорамными стеклами, которые вобрали в себя всех желающих ознакомиться со шведской действительностью.
Уже из автобуса наблюдали занятную картину: Никифоров сошел с трапа, приобняв Катю за точеные плечики. Но если лицо Кефира светилось удовольствием и надеждой, то симпатичная физиономия Кати отражала лишь скуку.
Козел, прошептала Даша. До чего же тупой! Не передалось бы Ване.
Какому Ване? не понял Береславский, сидевший с ней рядом.
Это я так, пожалуй, впервые за все время их общения смутилась Даша.
Не прошло и минуты, как к автобусу вышел еще один турист: лысый и толстый, но с огромными бицепсамидеятель культуры. Он был одет в дорогие штаны, сильно смахивающие на спортивные, и открытую майку-борцовку, благо шведская погода сегодня позволяла. Судя по здоровенной «голде» на жирной шее, его культура не принадлежала к числу бюджетно субсидируемых. Об этом же свидетельствовали и часы «Патек Филипп» на мохнатом запястье. «Хотя, может, как раз наоборот, рассудил Береславский, покупать подобные вещи на чужие деньги всегда приятнее». Сам Ефим, уже десять лет проведший в бизнесе, пусть и в малом, никогда бы не отдал тридцать штук баксов за хронометр. Уж лучше еще один барабанный сканер.
На Катином личике отразилась видимая часть той сложной внутренней драмы, что происходила в ее симпатичной головке. Надо отдать ей должное, Катя оказалась достойным дитем века скоростей: решение приняла за двенадцать секундДаша засекала.