Приглашение было стандартным, и еще совсем недавно предполагало стандартный адрес для ответамусорную корзину. Но при новом генсеке не возбранялось принимать подобные приглашения. Он даже изволил пошутить на одном из заседаний Политбюро: «Мы должны продемонстрировать всему миру, что способны поддержать тост, не упившись при этом до потери сознания». Через секретарей и референтов указание руководства просочилось в аппарат ЦК. Отныне дозволялось посещать западные посольства, пусть изредка, пусть не всем, но чуткий к переменам в политике партийный аппарат был вне себя от радости от таких послаблений.
Похоже, возвращались благословенные хрущевские времена, решили в аппарате, и, не сговариваясь, стали ждать очередной революции.
В грязной убогой квартирке маленький белый прямоугольник из картона засиял спасительным маяком.
Я должен отлучиться ненадолго, крикнул Калягин.
Зина вышла из спальни.
Куда вы? Они же сейчас рыщут по всему городу.
Не думаю. Напротив, уверен, что в курсе наших дел всего несколько человек. Они не рискнут организовать крупную облаву. Больше всего они сейчас боятся лишнего шума.
Потапова слишком устала, чтобы спорить с ним. Закрыв глаза, она прислонилась к стене.
Что мне делать, если кто-нибудь придет сюда?
Никто сюда не придет. Оглянитесь вокруг. Калягин провел пальцем по толстому слою пыли на столе и показал Потаповой. Видите?
Она слышала, как стихли его шаги на лестнице. Потом села, неподвижно уставившись в пол, стараясь не думать о том, что ей готовит наступающий день.
В отличие от Потаповой грядущий день, казалось, не сулил Кристоферу Бодли никаких неприятностей. Напротив, все у него складывалось просто великолепно: в тридцать лет он уже заведовал московским бюро агентства Рейтер и писал корреспонденции с завидной легкостью и мягким юмором.
Правда, сегодня утром чувство юмора ему изменило, едва он высунул нос из подъезда дома для иностранцев на Большой Грузинской улице. Мороз на улице стоял градусов под тридцать.
В предрассветных сумерках Бодли достал из своего «вольво» щетку и стал сметать снег со стекол. Ехать на работу было еще рано, но ему не хотелось встречаться во дворе с другими обитателями этого дома. Через час они высыпят на стоянку и примутся откапывать из-под снега свои автомобили и пробовать стартеры в надежде на торжество западной техники над русской зимой. Кто-то из жильцов мог его узнать и задаться вопросом, что он тут делает с утра пораньше. А сплетни в московской колонии иностранцев распространялись мгновенно.
С замиранием сердца Бодли повернул ключ зажигания, но промерзший мотор, слава Богу, завелся с первого раза. Выезжая со двора, Кристофер заметил, что милиционер в окошке будки у ворот держит в руке телефонную трубку. Ему-то все равно, но у Джейн, которую он оставил в теплой постели на пятом этаже, могли возникнуть сложности. Она была замужем за одним занудой из шведского посольства, который в данный момент налаживал международное сотрудничество где-то на рыбзаводе в Карелии.
Бодли познакомился с ней три недели назад на званом обеде в квартире советника британского посольства. С первого взгляда они поняли, что предназначены друг для другадвадцативосьмилетняя толстушка с прямыми соломенными волосами и худющий порывистый бородач в роговых очках. Господь всегда дает человеку шанс, почему же им не воспользоваться? Кто знает, может, через полгода судьба занесет их куда-нибудь в Анголу. Живи, пока живется.
Бодли счастливо улыбнулся, вспомнив ее маленькое личико на огромной подушке, глаза, которые даже не пытались скрыть влюбленного взгляда.
Здесь, пожалуй, можно развернуться, хоть это и запрещено. Пока никого нет. Бодли притормозил и быстро вывернул руль. В тот же момент он услышал, как хлопнула задняя дверца, и краем глаза заметил фигуру мужчины, нырнувшего к нему в машину. Бодли резко повернулся на сиденье, загородившись правой рукой от удара, которого, однако, не последовало. Журналист узнал своего незванного пассажира и застыл с открытым от изумления ртом.
Поезжайте, крикнул ему Калягин. Быстрее!
Бодли вцепился в руль, и «вольво» рванулась с места, бешено виляя из стороны в сторону. Светофор на перекрестке переключился на красный, сзади раздался милицейский свисток, но они уже проскочили через Садовое кольцо и затерялись в паутине переулков старой Москвы.
Сверните туда, Калягин показал на узкий тупик. Остановитесь здесь. Не выключайте мотор.
Бодли чувствовал, что дрожит от возбуждения.
Идите за мной, бросил ему Калягин и, выйдя из машины, перешел на другую сторону улицы.
Несколько мгновений Бодли сидел неподвижно. Слишком быстро все произошло, слишком неожиданно. Может, уехать? Его ведь постоянно предупреждали о провокациях. Калягин остановился и смотрел на него. Бодли обернулся. Улица была полна народа, спешащего на работу.
Он вылез из машины, закрыл дверцу на ключ и направился к Калягину.
Ради Бога, что происходит? Что вам от меня нужно?
Говорите потише. Русский недовольно нахмурился. Советские люди так просто не вламываются к иностранцу в машину в седьмом часу утра. Они предпочитают ехать на работу на метро или на автобусе. Вы можете хоть сию секунду вернуться к себе в машину и ехать дальше по своим делам. Калягин повернулся к Бодли и, глядя ему в глаза, сказал скорее утвердительно, чем вопросительно:Вы не спрашиваете, кто я такой.
Я узнал вас.
Тогда вы имеете преимущество. По номеру машины видно, что вы английский корреспондент, но как вас зовут, я не знаю.
Бодли промолчал. Он еще раз огляделся вокруг в поисках подозрительных личностей или каких-нибудь признаков провокации. Русский взял его под руку, как старого знакомого, и увлек за собой.
Я хочу попросить вас о небольшом одолжении. Надо передать обычный пригласительный билет в британское посольство Вернее, не просто в посольство, а шефу московского отделения МИ-6.
Бодли фыркнул.
Откуда я знаю, кто это?
А вам и не надо знать. Просто отдайте карточку начальнику их политического отдела, а он передаст ее кому следует.
Почему я должен что-то от вас брать? Меня могут арестовать, как только вы исчезните.
Вы же сказали, что знаете меня. Разве этого не достаточно? Члены Политбюро не имеют обыкновения ловить с утра пораньше незнакомых иностранцев на улицах Москвы для того, чтобы подшутить над ними. Калягин сильно сжал руку Бодли. У вас в машине я оставил конверт под сиденьем. Доставьте его в посольство, как я прошу, и вы окажете своей стране неоценимую услугу. Советую сделать это, даже если вы лишены чувства патриотизма. Речь идет и о вашей личной безопасности. Поверьте, я не преувеличиваю.
И с этими словами Калягин резко свернул в толпу. Но прежде, чем исчезнуть окончательно, он обернулся и помахал Бодли. Со стороны могло показаться, что по дороге на работу встретились и расстались двое знакомыходин из них направился просиживать штаны в своей конторе, другойизучать в библиотеке новые достижения государства рабочих и крестьян.
Бодли передал конверт Джорджу Паркеру в начале десятого. Среди московского корпуса британских журналистов циркулировали настойчивые слухи, что именно Паркер был главным шпионом, и сегодня Бодли убедился в их достоверности. К одиннадцати часам он был полностью проинструктирован в посольском «изоляторе», и ему было приказаноне предложено, а именно приказаноподписать обязательство о неразглашении. Затем ему посоветовали улететь на праздники домой и не возвращаться в Москву, предварительно не проконсультировавшись в Министерстве иностранных дел.
В целом же, как решил про себя Бодли, с точки зрения профессионального журналиста сегодняшнее утро было потерянослишком хорошо оно началось и слишком плохо закончилось.
Запершись в кабинете, Паркер положил карточку на стол и зажег настольную лампу. На первый взгляд ничего особенного в ней не было. Только в нижнем правом углу в графе для ответа тонким карандашом едва заметно были написаны три слова: «Принято с благодарностью».
Дмитрий Калягин собирался прийти в посольство.
Обратная дорога заняла у него почти час. Теперь Калягин уже не был похож на высшего партийного лидера. Еще вчера он спорол подкладку со своего номенклатурного пальто и оборвал с рукавов пуговицы; на их месте безобразно торчали нитки. Пальто сразу осунулось, потеряло солидность, придав своему владельцу вид мелкого совслужащего, придавленного жизнью и уже распрощавшегося с надеждами на лучшее будущее.