Отзвучал перевод на сербскохорватский. Мацанович умолк, Антон Ганц уже собрался сойти с помоста. Аппельплац замер в настороженной, пугливой тишине.
Старостин решительно шагнул вперед и прокричал понемецки:
Никто в штольню не пойдет! Вы хотите там всех похоронить! Мы останемся здесь! Ни шагу из лагеря!
Генрихов, Мамедов, Шаповалов, Архипов, Додонов, Шахназаров и несколько итальянцев подались вперед и заслонили собой Старостина.
Автоматчики уже взяли его на прицел, ожидая команды.
Свои короткие призывы Старостин выкрикивал без пауз порусски, пофранцузски, поитальянски, попольски, поиспански.
Сотни людей многоязычными выкриками поддержали Старостина.
Антон Ганц пытался еще чтото говорить. Мацанович переводил, но оба открывали рты совершенно беззвучно.
Антон Ганц судорожно ощупал кобуру, но сделал вид, что только поправил ее на поясе, не решился достать свой «вальтер».
Не пойдем!грозно и негодующе гремело на разных языках.
Строй в колоннах сломался.
Тех, кто стоял в первых рядах, подталкивали сзади, и все вместе угрожающе подступали к помосту. Расстояние между цепью эсэсовцев и толпой сократилось, и стало ясносколько бы бунтовщиков не перестреляли сейчас по команде из автоматов, эсэсовцы не уцелеют, будут смяты, растоптаны прежде, чем пулеметы с вышек рассеют заключенных. Эсэсовцев забросают, забьют деревянными колодками. Заключенные разуты, воинственно держат в руках колодкисвое единственное оружие. Но это не такое уж безобидное оружие, когда колодок тысячи, а на карту поставлена жизнь.
Этьен испытал мимолетное сожаление: «Были бы товарищи вооружены пиками, вилами, баграми, и всяким дрекольем, как те взбунтовавшиеся башкиры А то весь наш арсеналдевять револьверов да несколько гранат»
Лишь вожаки интернационального подполья, в том числе Соколов, Старостин и Митрофанов, знали, где в этот момент стоят боевые группы: они готовы к ближнему бою, к рукопашной, нов соответствии с планомлишь там, по пути в штольню. Впрочем, в такой обстановке ктонибудь может и забыть о первоначальном плане
Ганц стоял на помосте бледный, с окаменевшим лицом. Видимо, он еще не решил, как поступить. Обернулся к группе своих подчиненных и обменялся с ними несколькими словами. Старостин не спускал глаз с помощника лагерфюрера Гюнера, по кличке «Рыжая пантера». Палач из палачей, а по виду юноша приятной внешности, атлетически сложенный.
«Рыжая пантера» сердито сказал чтото лагерфюреру, но тот жестом выразил несогласие, и Старостин был счастлив подсмотреть за напускным спокойствием Антона Ганца животный, панический страхон явно боялся самосуда. Ведь если он прикажет открыть огоньлавина колодок в одну секунду вышибет автоматы из рук эсэсовцев. А если завяжется рукопашная, если, чего доброго, она дойдет и до самого помоста,что смогут сделать пулеметчики? Этак очередь скосит и лагерфюрера, ежели ему раньше не проломят череп колодками.
Антон Ганц властно поднял руку, почти как в фашистском приветствии, и, перекрывая грозную разноголосицу и возбуждение толпы, пытаясь держаться прежде взятого спокойного тона, осторожно выбирая слова и скрывая озлобление, принялся убеждать
Он отдал приказание, руководствуясь соображениями гуманности.
Он заботился о безопасности хефтлингов.
Он пытался избежать лишних жертв.
Ну, а если господа не хотят прятаться в штольне,ответственность за все, что может произойти, когда бой перекинется на территорию лагеря, ляжет на тех, кто выразил несогласие с его распоряжением.
Сказав это, он разрешил всем разойтись по своим баракам. Разрешение он отдал тоном приказа, чтобы показатьон остался хозяином положения. Антон Ганц знал, что сейчас заключенные охотно послушаются, это и в их интересах. И послушное выполнение последнего его распоряжения сгладит впечатление от того, что лагерь не подчинился его предыдущему приказу.
Сошел с помоста Антон Ганц, за ним ретировались его подчиненные. Пятилась шеренга автоматчиков от помоста. Эсэсовцы отходили медленно, держа автоматы наготове.
Помост опустел, на нем остался только счастливый Мацанович. Все расходились с аппельплаца, радуясь победе.
Старостин мучительно раздумывал:
«На самом деле Антон Ганц подчинился всеобщему протесту и сдался? Или он только коварно отступил и замышляет расправу, будет вызывать себе подмогу?»
Но при всех обстоятельствах Старостин был доволен, что вооруженное столкновение не началось здесь, на открытом аппельплаце, под дулами пулеметов, направленных с вышек. Здесь шансов на конечный успех было все же меньше, чем в рукопашном бою, в лесочке возле бараков, как это предусматривал план восстания
Он надсадно кашлял. Сорвал себе голос, выкрикивая слова протеста, призывая к неповиновению.
Наконец, удалось унять кашель, но это потребовало таких усилий, что он еще больше ослабел: сейчас сбить с ног его можно было и шапкой.
Старостин медленно побрел к блоку No 15, товарищи бережно вели его под руки. К нему подбегали узники из других бараков, благодарили всяк посвоему, трясли руки, а экспансивные итальянцы обнимали. Их привел старый знакомый Чеккини, крайне изможденный, но все еще красивый, как в первые дни неволи в Маутхаузене.
Старостину рассказали, что около полудня в барак No 1, в шрайбштубе к Драгомиру Барте, вошла группа эсэсовцев. Последовал приказ все документы изъять. Набили бумагами мешки, погрузили их на тачку и повезли к крематорию.
В этот момент в шрайбштубе кроме Барты был еще Серж де Мюссак, младший писарь. Барте удалось скрыть от эсэсовцев и спрятать самые важные документысписки погибших, перечень всех транспортов и команд заключенных, которые прибывали в Эбензее. Барта улучил момент и засунул эти бумаги под куртку, под рубашку. Не успели эсэсовцы довезти мешки до крематория, как документы были перепрятаны Мюссаком и двумя югославами Милошем Баичем и Любомиром Зацевичем. Опорожнили огнетушитель, туго набили его документами и закопали за бараком. Эсэсовцы в спешке сожгли бумаги, так и не узнав, что исчезли самые важные
В три часа мимо барака, где лежал Старостин, прошли два эсэсовца, они направлялись от пекарни к воротам. Каждый держал руку на кобуре. Старостин видел в окно, что ни один лагерник не отдал приветствия и не снял перед ними полосатого берета.
Перед вечером испанцы, которые прибирали в домах у начальства, дали знать: Антон Ганц сел в машину со своим догом и уехал. Судя по тому, как он собирался,возвращаться лагерфюрер не намерен. Говорили, будто он пытался вызвать подмогу по телефону, но убедился, что командованию не до лагеря. Наоборот, у него стали требовать эсэсовцев для обороны какогото моста. Сюда же прислали только жиденький взвод фольксштурма. Эсэсовцы грузятся на машины и покидают лагерь. Теперь у пулеметов на караульных вышках торчат пожилые фольксштурмисты. Но в лагерь никто из них входить не решается.
Старостин уже успел отлежаться, когда в барак вбежал старший по бараку No 7 испанец Антонио: на нем лица не было.
Что случилось?
Я из пятой штольни.
Ну и что же?
А то, что при входе стоит паровоз, а к нему тянется шнур, тщательно засыпанный щебенкой.
Поздно вечером подпольному комитету стали известны подробности, их сообщили итальянцы.
По приказу Ганца в штольню No 5 пригнали паровоз и оставили стоять близ выхода, якобы изза неисправности.
Так вот, паровоз можно назвать одной огромной миной: и холодная топка его, и тендер битком набиты взрывчаткой.
Чеккини, который проведал Старостина, хорошо знаком с саперным делом. Он подсчиталвзрывчатки в десять раз больше, чем ее требуется, чтобы засыпать выход из штольни.
Хватило бы обрушить половину горы. Каменная братская могила! Можете мне поверить,возбужденно уверял Чеккини.Я играл в такие игрушки
134
После ненастных дней, после затяжных дождей впервые светило солнце. Рано утром на дороге, ведущей к городку, появился танк. Старостин видел, как неторопливо, осторожничая, он прошел к окраине города, но въезжать на узкие улицы не решился и повернул обратно,
Сотни глаз наблюдали за танком сквозь густую колючую проволоку. В изгороди проделали несколько дыр. Ктото, цепляясь полосатым одеянием за колючки, то и дело пролезал туда и обратно. Узник никак не мог насладиться самой возможностью ходить по той зоне, где прежде его настигла бы пулеметная очередь. Иные падали на колени, целовались, тряслись от неудержимого смеха, плакали. Где взять силы, чтобы пережить такое? Когда радость безмерна, в первые минуты она причиняет острую боль.