Старостин долго лежал в ревире, его устроили туда верные товарищи. Мало было надежды, что ему удастся там подлечиться. Но лишняя пайка хлеба, лишняя кружка эрзацкофе и полуторная порция баландытоже не пустяк в его положении. В истории болезни появились фальшивые записи о ходе лечения; товарищи позаботились, чтобы там не значился верный диагноз. Нужных лекарств не было. Время от времени в ревир доставляли медикаменты, реквизированные из частных аптек. Чего там только не было! И средство для ращения волос, и химические пилюли, предупреждающие зачатие. Старшим в отделении ревира был заключенный, по специальности хирурггинеколог и акушер. Когдато он стоял у самых истоков жизни. Первый крик новорожденного, еще не видевшего матери, и счастливые глаза матери, которая впервые ласково смотрит на младенца. А последний год, пожаловался акушер, он находится не у истоков жизни, а у конца ее.
Лекарств Старостин не получал, их заменяли радостные сообщения, которые товарищам по подполью удавалось подслушать по радио. Там, в ревире, хотя и с опозданием, он узнал о том, что освобождены его родная Белоруссия, Литва, Латвия и что советские солдаты уже ступили на прусскую землю. Подпольщики ловили 7 ноября радиопередачу из Москвы, однако ее поймать не удалось, а вместо Москвы заговорил Лондон. В тот день Черчилль признал в палате общин, что на плечах России лежит главная тяжесть войны, что России принадлежит главная заслуга в разгроме Гитлера. В сочельник по радио выступил Геббельс и бодро сообщил, что началось наступление немцев в Арденнах. Геббельс умеет владеть голосом, опытный актер,он уверен в конечной победе! Перед тем как выписался из ревира, Старостин узнал, что советские и польские войска освободили Варшаву
А когда Старостин вернулся в свой блок, на аппеле увидел вокруг себя мало знакомых лиц. Пришел эшелон из Байрейтской тюрьмы. Бараки No 11 и 12 заселены вновь прибывшими.
Рядом со Старостиным на аппеле стоял какойто кавказец. Почему он так внимательно приглядывается? И почему так охотно назвал себя?
Назавтра Сергей Мамедов снова очутился на аппеле рядом, повидимому, не случайно.
Когда после команды «Мютцен аб!» Старостин снял берет, Мамедов пристально посмотрел на него. Седые, отросшие волосы зачесаны назад. Скулы туго обтянуты кожей. У носа глубокие складки. Сероголубые глаза смотрят настороженно и устало. Ото лба до затылка Старостин прострижен машинкой («гитлерштрассе»), но все же облик у него одухотворенный. Стоя на аппеле, он то и дело покашливал. Мамедов увидел на костюме красный винкель и букву «R».
Что вы на меня так смотрите?
Мне показалось, я вас гдето видел,неуверенно сказал Мамедов.
Это вам только показалось,усмехнулся Старостин.
Может, потому, что вы похожи на Листа.
Мне уже об этом говорили. А какое отношение вы имеете к Листу?
Хорошо помню его портрет. Я бывший музыкант,едва успел пояснить Мамедов.
Окруженный свитой, приближался штандартенфюрер СС Цирейс. Строй подтянулся, и Старостин тоже стоял руки по швам. С Цирейсом шутки плохи. В их блоке все знали, как он отметил недавно день рождения своего четырнадцатилетнего сына. Сыну пора учиться стрелять по живым мишеням! Цирейс построил сорок заключенных, вручил сыну парабеллум, и тот перестрелял всех.
После аппеля мимо строя провезли арестанта на тачке. Тачка двигалась под аккомпанемент веселого марша, а табличка на груди, сочиненная Цирейсом, гласила: «Мне хотелось погреться. Погреюсь в крематории». Как стало известно, везли несчастного, которому не удался побег.
Мамедов и Старостин продолжали разговор на следующем аппеле; они уже выяснили, что сидят в соседних бараках.
Где в плен попали?спросил Старостин.
ИзюмБарвенково,вздохнул Мамедов.А вы?
В самом начале войны. Откуда родом?
Баку.
Где жили?
На Торговой улице.
Где именно?
Рядом с мельницей «Братья и сыновья Скобелевы», рядом с домом Мехтиева, там, где старая синагога.
А напротив дома Мехтиева его табачная фабрика.
Вы тоже из Баку?
Был проездом. Жил в доме Скобелева.
Особняк! Там жили Шаумян, Киров, Серебровский.
И Старостин.
Через несколько дней, после очередной перерегистрации и переселения, Мамедов и Старостин оказались на одних нарах в блоке No 17.
Старостин стал помощником писаря у старосты блока Отто Бауэра. Немецкий коммунист занимал эту должность в интересах подполья. Как только Бауэр получил указание из подпольного центра, ему сразу очень понравился почерк Старостина.
А Мамедов отправлялся каждый день на Дунай, где разгружал дрова. Длинные колоды носили вшестером. Позже Мамедов работал на уборке в крематории. Там давали дополнительный паек, но работа жуткая и опасная: говорили, что всех свидетелей тоже сожгут.
Прошла перерегистрация, и Старостину с помощью писаряподпольщика удалось получить номер, как вновь прибывшему,R133042. После возвращения из ревира, где Старостин был у начальства на плохом счету, у него были основания считать операцию с получением нового номера большой удачей.
У младшего писаря блока, сколько мог заметить Мамедов, была крайне беспокойная жизнь. Старостин то и дело кудато исчезал, а возвращался к себе на нары поздно ночью. Иногда он угощал сигаретой, приносил газету, несколько картофелин. Иногда делился последними сообщениями с фронта, и Мамедову оставалось гадатьоткуда такая осведомленность и кто подкармливает?
Однажды, проснувшись ночью, Мамедов увидел, что его сосед сидит на нарах и пишет, подложив под листок копировальную бумагу
Но Мамедов не знал, сколько конспиративных нитей тянется к Старостину, со сколькими узниками, незнакомыми между собой, но кровно связанными друг с другом общей задачей, регулярно встречается Старостин.
Когдато, изучая законы конспирации, он читал и перечитывал Ленина, а позже позже началась многолетняя практика. Он и сейчас следовал законам подпольной революционной работы, помнил: чем дробнее, мельче дело, которое поручено отдельному лицу, отдельной группе, тем меньше опасность провала, тем труднее действовать шпикам и провокаторам.
Старостин не помнил теперь, как Ленин сформулировал в книге «Что делать?» задачи конспирации, но назвал бы себя жалким кустарем, неловким и неопытным в борьбе с противником, если бы пренебрег мудрым советом: уметь вовремя собрать воедино все эти мелкие дреби, чтобы вместе с функциями движения не раздробить самого движения!
Уже несколько раз в их блок пробирались к Старостину незнакомые русские, чаще другихпарень богатырского сложения, говоривший хриплым басом, а с ним товарищ, судя по говору, белорус.
Сосед Мамедова по нарам был нужен не только русским. К нему тайком пробирались итальянцы, французы, белобрысый англичанин, про которого Старостин сказал только, что он летчик. Наведывался и латыш Эйжен Веверис, который знал несколько языков.
Вообще же Старостин помалкивал, не собирался откровенничать с Мамедовымне поверил, когда тот назвался майором интендантской службы.
Ну никак не могу тебя представить в фуражном складе или в вещевой кладовой.Старостин прищурил глаз и погрозил пальцем.Ничего общего ты, друг, с интендантством не имеешь.
Яков Никитич, откуда ты знаешь языки?
Окончил военную академию.
Не слышал, чтобы там преподавали итальянский.
Я успел еще до войны записаться в дипломаты. Думал, не придется больше воевать.
И где же тебе пришлось воевать? На каком направлении ты попал в плен?
Был на дипломатической работе.
И не успел выехать?
Вот именно, не успел.
Из какой же страны не успело выехать наше посольство и дипломат попал в Маутхаузен?
Сказать, Мамедов, в чем твоя ошибка? Твои вопросы слишком квалифицированные. Ты, случайно, к следственным органам отношения не имел?
С чего ты взял, Яков Никитич?
Насколько я заметил, ты тоже говоришь на нескольких языках.
Да, я говорю на армянском, персидском, азербайджанском, турецком, немного знаю грузинский.
Кажется, ты понимаешь и поитальянски?
Не больше, чем бывший музыкант. Крещендо, модерато, пьяниссимо, фермата.
Я очень любил музыку. Ты на чем играл?