Прогулка по широкому, густонаселенному коридору была полезна для двух вещейнаблюдения и тренировки выздоравливающей ноги. Наблюдение было важнее. С момента вылета рейсом Air Canada я знал, что нахожусь под наблюдением. Это внутреннее чувство, основанное на долгом опыте. Я никогда не спорю с этим. Это было там, когда я высадился по пандусу и выросло вместе с капучино, которое я заказал в экспресс-баре. Оно оставалось твердым, когда я подошел к газетному киоску и купил Rome Corriere Delia Sera, а затем сел в соседний стул, чтобы просмотреть заголовки. Менданике по-прежнему оставался первой страницей. Сообщалось, что в стране наблюдается напряженность, но под жестким контролем. Я решил, что пора пойти в мужской туалет поправить галстук.
Я заметил его, изучая новости от Ламаны.
Он был маленького роста и жилистого, с землистым цветом лица и невзрачной одеждой. Он мог быть откуда угодно, типичное лицо в толпе. Меня интересовало его намерение, а не его анонимность. Только Ястреб и центральный контроль AX знали, что я в Риме предположительно.
В зеркале мужского туалета мое лицо сердито смотрело на меня. Я сделал пометку, чтобы напомнить себе, что надо больше улыбаться. Если бы я не был осторожен, я бы начал выглядеть так, как будто кто-то придумал секретного агента.
Было довольно постоянное движение людей, выходящих из комнаты, но мой маленький наблюдатель не вошел. Возможно, слишком опытный профи. Когда я вышел и спустился по лестнице в главный коридор, он исчез.
До полета было достаточно времени, но я пошел к далекой точке регистрации, чтобы посмотреть, смогу ли я его спугнуть. Он не появился. Я сел подумать. Он был настоящим шпиком. Его целью, вероятно, было подтвердить мое прибытие и сообщить об этом. Кому? У меня не было ответа, но если его контроль был предупрежден, я тоже. Возможно, преимущество было за противником, но они совершили серьезную ошибку. Их интерес указывал, что в дальнем плане Хоука что-то пошло не так.
Я вернулся к чтению Corriere. Он был полон предположений о смерти Менданике и ее значении для НАР. Детали крушения совпали с теми, которые предоставил Хоук. Самолет совершал обычный заход на посадку ADF на полосу на краю Буданского оазиса. Нормальный во всех отношениях, за исключением того, что он врезался в землю в восьми милях от конца взлетно-посадочной полосы. Самолет взорвался при ударе. Эта катастрофа была саботажем, но до сих пор никто не мог объяснить, как DC-6 влетел в песок пустыни, с выдвинутыми колесами и стандартной скоростью снижения в то время, когда погода была «ясной» между дневным светом и тьмой. Это исключало взрыв на борту или другой самолет, сбивший Менданике. Генерал Тасахмед заявил, что будет проведено полное расследование.
Мои попутчики начали собираться. Смешанная публика, преимущественно арабская, некоторые в западной одежде, другие нет. Было несколько неарабов. Трое, судя по разговору, были французскими инженерами, двоебританскими продавцами тяжелой техники. Принимая во внимание обстоятельства, я не думал, что их время для ведения бизнеса было удачным. Но такие вещи, похоже, не беспокоят британцев.
Собравшаяся группа мало обращала внимание друг на друга, время от времени сверяла часы и ждала прибытия самолета, чтобы начать ритуал регистрации и проверки. После последней бойни в аэропорту Рима даже арабские авиалинии начали серьезно относиться к безопасности. Вильгельмина и Хьюго находились в своих закрытых камерах в атташе-кейсе. На этот счет проблем не возникнет, но когда прибыл только один клерк NAA-мужчина, опоздавший на двадцать минут с планшетом под мышкой, я понял, что проблема исходит из другого источника.
Сначала он заговорил на арабском, затем на плохом английском, его гнусавый голос был ровным и непримиримым.
Некоторые из ожидающей толпы застонали. Остальные задавали вопросы. Некоторые начали протестовать и спорить со служителем, который немедленно занял оборонительную позицию.
«Я говорю, казалось, что больший из двух англичан внезапно осознал мое присутствие, в чем, кажется, проблема? Задержка?»
«Боюсь, что да. Он предлагает вернуться в час дня».
«Час! Но это не раньше»
«Один час», вздохнул его спутник с печальными глазами.
Пока они обдумывали плохие новости, я размышлял о том, чтобы позвонить по римскому номеру и предоставить в свое распоряжение самолет. Во-первых, это был вопрос того, стоила ли потеря времени риска особого прибытия, которое привлекло бы внимание в то время, когда подозрения в Ламане стали более параноидальными, чем обычно. А во-вторых, был вопрос, настраивали ли меня на убийство. Я решил, что как-нибудь наверстать упущенное. А пока я бы немного отдохнул. Я оставил двух британцев обсуждать, будут ли они есть второй завтрак из кровавых бифштексов, прежде чем они отменит свое бронирование, или после.
На втором этаже терминала находится так называемая временная гостиница, в которой можно снять номер-камеру с двухъярусной койкой. Задерните тяжелые занавески на окнах, и вы сможете перекрыть свет, если хотите отдохнуть.
В нижнем ярусе я положил обе подушки под одеяло и позволил занавеси свисать. Потом поднялся на верхний уровень и лег ждать развития событий.
Клерк NAA объявил, что трехчасовая задержка произошла из-за механической неисправности. Со своего места в зоне ожидания я мог видеть нашу Каравеллу на линии полета ниже. Багаж загружался в нижнюю часть самолета, а служащий бензовоза доливал в баки самолета JP-4. Если бы у самолета были механические проблемы не было видно ни механика, ни доказательств того, что кто-то что-то делал, чтобы что-то исправить. Это была нечеткая ситуация. Я решил принять это на свой счет. Выживание в моем бизнесе требует прямого отношения. Лучше быть уличеным неправым, чем мертвым. В регистре гостиницы я написал свое имя крупным и четким шрифтом.
Он пришел через час и пятнадцать минут. Я мог бы оставить ключ в замке и усложнить ему задачу, но я не хотел, чтобы это было сложно. Я хотел поговорить с ним. Я услышал слабый щелчок тумблеров, когда его ключ повернулся.
Я спустился с койки и приземлился беззвучно на холодный мраморный пол. Поскольку дверь открылась внутрь, я обошел ее край. Показалась щель. Проем расширился. Показалось дуло«Беретты» с громоздким глушителем. Я узнал костлявое запястье, блестящую синюю куртку.
Пистолет дважды кашлянул, и в полумраке подушки убедительно подскочили в ответ. Позволить ему продолжить было пустой тратой боеприпасов. Я поранил его запястье, и, когда «Беретта» ударился об пол, я катапультировал его в комнату, ударил его о двухэтажную кровать и захлопнул дверь ногой.
Он был маленьким, но быстро оправился и был быстр, как ядовитая змея. Он развернулся между шестами кровати, закружился и пошел на меня с лезвием в левой руке, оно было похоже на маленькое мачете. Он присел с недружелюбным выражением лица. Я натупал, тесня его, стилет Хьюго кружился.
Он сплюнул, пытаясь отвлечь меня, толкая меня в живот, а затем ударил по горлу. Его дыхание было прерывистым, его желтоватые глаза остекленели. Я сделал ложный выпад с Хьюго, и когда он нанес контратакующий удар, я нанес удар ногой в промежность. Он избежал большей части удара, но теперь я прижал его к стене. Он попытался оторваться, намереваясь расколоть мне череп. Я поймал его запястье прежде, чем он успел разделить мои волосы. Затем я заставил его развернуться, его лицо врезалось в стену, рука была вывернута к его шее, Хьюго протыкал его горло. Его оружие издало приятный лязгающий звук, когда упало на пол. Его дыхание было хриплым, как будто он пробежал очень длинный путь и проиграл гонку.
«У тебя нет времени жалеть. Кто тебя послал?» Я попробовал на четырех языках, а потом поднял руку до предела. Он корчился и задыхался. Я пролил кровь с Хьюго.
«Еще пять секунди ты мертв», сказал я по-итальянски.
Я ошибался ни на каком языке. Он умер в четыре секунды. Он издал всхлипывающий звук, а затем я почувствовал, как его тело содрогнулось, его мускулы сжались, как будто он пытался вырваться изнутри. Он рухнул, и мне пришлось его удерживать. Он нормально укусил ампулу, только она была заполнена цианидом. Я почувствовал запах горького миндаля, когда положил его на койку.
В ритуале смерти он выглядел не лучше, чем был живым. У него не было никаких документов, что неудивительно. То, что он покончил с собой, чтобы помешать мне заставить его говорить, доказывало либо фанатичную преданность, либо боязнь более мучительной смерти после того, как он заговорит, или и то, и другое.