Я прислонил свой велосипед к общей куче и залез в подвальное окно.
Все плохо, сказала Юка, повернув ко мне серьезное лицо. Жулька дышит все хуже. И не пьет совсем! Щенки плачут
Близнецы ХохолкоВася и Серегакивали. Для освидетельствования мне были предъявлены: отколотая миска с водой, нетронутая сарделька, аккуратно сервированная на куске картона, три неподвижных комочка шерсти, уже почти холодных, с едва двигающимися от дыхания боками. Еще двое копошились в коробке, в их писке чувствовалась тревога. Жулька лежала обмякшая, с глазами, подернутыми болью и безразличием.
Я развернул свою колбасу, будто это было невесть какое волшебное лакомство, способное излечить больных и задержать умирающих. Поднес к собачьему носу. Жулька устало и грустно лизнула мне руку и снова уронила рыжую голову на лапы.
Нос сухой и горячий, сказал я зачем-то. Наверняка все уже пощупали. Все знали главное о собачьем здоровье: нос холодный и влажныйхорошо, наоборотплохо.
Щенят надо из пипетки молоком теплым кормить по будильнику, сказала Юка. Иначе попередохнут. Мне мама не позволит взять. Ей вставать рано
Наш утопит, к гадалке не ходи, сообщили близнецы. Он Муськиных котят в том году в майку свою завернул, ванну набрал, и того А майку потом постирал и дальше носит.
Я возьму, сказала Леночка. Я все равно просыпаюсь к маме. Ей таблетки надо.
А папа? тихо спросила Юка.
Папа, когда трезвый, встает к ней Но это он редко.
Вася Хохолко снял куртку, они завернули щенков и ушли. Мы с Юкой долго сидели рядом с собаками. Тусклая лампочка болталась на длинном проводе. Мы говорили шепотом. Уходя, мы придвинули маленькие тела щенков прямо к морде их матери. Все трое еще дышали, но на следующий день, когда мы пришли из школысразу с автобуса в подвал, не заходя домой, они были уже окоченелые, совершенно такие же, как вчера, но при этом кардинально изменившиесяиз живого в мертвое. Навсегда. Эта трансформация поразила меня в самое сердце, я несколько минут даже дышал с трудом, мне казалосья вот-вот пойму что-то ключевое о смерти, поймаю за хвост древнюю темную тайну, уходящую корнями в самую суть мира. Но понимание, мазнув тенью по горизонту сознания, исчезло, оставив грусть и сосущую тоску.
Вскоре пришла Леночка, принесла щенят в плетеной корзинкете спали, наевшиеся молока, округлившиеся боками, довольные. Лена расплакалась, не решаясь дотронуться до мертвых животных.
Надо их похоронить, сказал я.
И табличку написать с именами, чтобы знать где, и не забыть их, сказала Юка.
Да, это очень важно, отозвалась Леночка, сжимая ручку корзинки. Очень важно знать, где И что случилось. И почему
Тебя родители не наругали за щенков? я неловко попытался перевести тему.
Что ты, сказала Лена. Мама так обрадовалась! Мы с ней всю ночь не спаликормили их, смотрели, говорили про всякое. Она смеялась даже. Почти нормально было, как раньше
Договорились собраться перед сном на быстрые собачьи похороны все, кроме Леночки. Я родителям сказал, зачем иду, они одобрили, и папа даже дал фонарик и саперную лопатку.
И это, сына, сказал он, переглянувшись с мамой, держитесь кучкой, не разбегайтесь. Вчетвером нормально.
После того как Наташка пропала, все родители нет-нет да и начинали дергаться. Ну, кроме таких, как близнецовый отец прапорщик Хохолкоему по фигу было.
Юка вылезла в окно, они на первом этаже жили. Свесила ноги, спрыгнулав длинной куртке поверх фланелевой ночнушки, в резиновых сапогах. В руках у нее был кусок фанеры размером с книжку.
Мои опять на кухне орут, зевнула она. Ругаются и ругаются. Давай быстрее, я одеяло свернула, будто сплю, но мало ли.
Братья Хохолко нас ждали с картонным собачьим гробом. Васька опирался на большую лопату.
Пошли, пока не стемнело совсем, сказали они. Мы придумали где. На стадионе в углу, за дорожками. И Жульку похороним, и мамке сирени надерем, она любит.
За домами военного городка в стене стадиона были чугунные решетчатые ворота, но сегодня их заперли, пришлось тащиться к главному входу. Фонари уже загорелись, хотя по-настоящему темно еще не стало. Пахло пылью, молодой листвой, обещанием теплого, щедрого кубанского лета. По дороге, пыхтя «гармошкой», проехал «икарус», на задней площадке какой-то солдат целовался с девчонкой. Я мельком глянул на Юкузаметила, нет? но она шла грустная, зевала и смотрела под ноги.
В углу стадиона было темно, свет фонарей сюда не дотягивался, опадал на подлете, осыпался пылью в сирень, окутывавшую своим тонким, грустным запахом весь стадион. Мы положили коробку и начали копатьВасек держал фонарик и насвистывал похоронный марш, Юка царапала ручкой на фанерке «Жулька и ЩИНЯТА». Через несколько минут Серега остановился, принюхиваясь. Сиренью больше не пахло, ее обволок, поглотил запах сырой земли и плесени. Серега копнул еще раз, под лопатой хрустнуло. Мы уставились в яму.
Фонариком посвети, сипло прошептал я.
Из неглубокой ямы смотрело на восходящую луну ужасное мертвое лицо с забитыми землей провалами глаз, обтянутое почерневшей, местами отвалившейся плотью, скалилось мелковатыми зубами под ошметками губ. Над лицом мотком гнилой мочалки лепились волосы, уходили в землю вокруг, как черные корни. Лопата вошла в руку трупа, вывернула наружу истлевшую кисть.
Аааааа! сказал я, чтобы хоть что-нибудь услышать, и тут же сорвался на визг. Пузырь черноты лопнул, и мы уже неслись через стадион, под фонари, забыв, что ворота заперты. Юка споткнуласья перехватил ее локоть, не дал упасть. Она дышала сбивчиво, со всхлипами, по лицу катились слезы. Добежав до ворот, близнецы перемахнули их, как обезьяны из «Мира животных».
Мы батю разбудим Он соберет мужиков Вы своим скажите Милицию
И они убежали в темноту. Юка лезла медленно, я подпрыгивал от нетерпения и страха, мне хотелось побыстрее оказаться дома, растолкать родителей, почувствовать, что мир по-прежнему нормальный. И тут ее нога соскользнула по решетке, она повисла животом, застонала.
Чего, чего? испугался я.
Печень, прохрипела Юка. Болит как сука
Прошлым летом у Юки была желтуха, она долго лежала в больнице, а потом часто бледнела и складывалась пополам от боли. Я опять испугался до одуриЮка стонала, всем весом ввинчивая угол ворот в больную печень. Я ухватился за ворота.
Опомнился я, когда створка уже открывалась, Юка со стоном перелезла на стену и сползла по ней вниз. Не знаю как, но я оторвал ржавую скобу, на которую крепился замок, голыми руками.
Юка не могла разогнуться, я потащил ее к дому, где уже слышались крики и загорались окна.
Укол надо от столбняка колоть, сказала она, глядя на мои ладони. Я усадил ее на лавочку у подъездабледную, в порванной куртке и измазанной моей кровью ночнушке, с распухшим зареванным лицом и в одном сапоге. В руке она при этом по-прежнему сжимала фанерку «Жулька и ЩИНЯТА». Я вдруг понял, что ужасно ее люблю.
Щенята пишутся через «Е», ты вроде не дура, выразил я свои чувства. И пошел стучать в Юкину дверь, навстречу крикам, беготне, звонкам и синим отсветам милицейских мигалок на потолке моей спальнидалекие, но различимые, они заставляли тень от люстры прыгать из угла в угол.
Мы с Юкой сидели у меня в комнате и смотрели в окно. Что бы мы ни делали, наши глаза и мысли соскакивали в сторону могилы на стадионе, как намагниченная стрелка компаса, которая, покрутившись, показывает на север. Мы даже не сразу заметили, что в комнату вошли мои мама и папа, и смотрят на нас от дверей.
Это была Наташа Меньшикова, сказал папа без предисловий. К нам на летучку капитан милиции приходил информировал. Она мертва с октября. Просто чудо, что вы наткнулись на труп. Ужасное и маловероятное чудо
В мире есть плохие, больные и жестокие люди, сказала мама, зло прищурившись. И отличить их от нормальных по виду никак нельзя. И вот один из них схватил одиноко идущую из школы девочку, изнасиловал еене надо меня пинать, Павлик, им уже по десять лет, они все знают, задушил почти сразу и спрятал тело. Поэтому, мама присела на корточки, чтобы глаза наши были на одном уровне, вы должны присматривать друг за другом, всегда! Не ходить поодиночке там, где никого нет