Я резко затормозила. Красная легковушка сдала немного назад и молодой водитель, оказавшись прямо напротив меня, снял очки.
Девушка, извините, что задерживаю, но вы мне не подскажете? Я ищу парня, водитель пошарил по карманам куртки, но, кажется, ничего не нашел. Забыл, где записал его имя. Он стеклодув. Молодой такой, мне сказали, его дом по дороге к городу, там свернуть куда-то надо.
Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что я даже слегка вздрогнула.
А зачем он вам?
Я ехал почти четыре часа. Мы держим школу верховой езды, и мой отец покупает у него лошадей. И этот парень дает ему стеклянные фигурки, которые, как отцу недавно сказали в городе, могут как-то я не уверен, что именно они делают, влиять на психику?
Я подняла бровь.
И вы верите в это настолько, что приехали в такую даль?
Ну, моя жена уже несколько лет страдает тяжелой депрессией. Если это вдруг правда, то для нас уже все средства хороши
Понятно, прервала его я и поставила ногу на педаль. Спросите в городе, я не знаю, где он живет.
И, сорвавшись с места, серебристо-розовый велосипед покатил дальше по дороге. Буря, и без того бушевавшая в душе, пополнилась новым чувством, которое я бы с удовольствием без раздумий запихнула в какую-нибудь фигурку и запрятала подальше. Оно казалось мне предательским, не только по отношению к Яну и нашей дружбе, которая все ещё теплилась в моей душе, но даже к себе самой. Это была не обида, не злость или ревностьэто было все вместе. Зависть, обычная громадная зависть вдруг накрыла меня с головой, заставляла чувствовать себя ничтожней, чем когда-либо. Ведь человек в красной легковушке окончательно явил собой то единственное, чего до сих пор у Яна никогда не былообщественное признание. Пройдет еще немало времени, пока это поймут все, но эта минута окончательно отрезала его от прошлого замкнутого мальчика, которого могли избить во дворе за то, что его лучший другмалолетняя девчонка. Теперь действительно навсегда я перестала быть единственным гостем в его доме, его единственной надежной связью с социальным миром. Много лет я гордо называла его своим другом, пытаясь тем самым защитить от злых языков и косых взглядов, а теперь, кажется, это ему впору будет меня защищать. Если, конечно, мы когда-нибудь ещё заговорим.
Не заговорите, неожиданно вторил моим мыслям голос. Ты ему больше не понадобишься. Ты никому больше не понадобишься. На что ты годишься?
На дружбу, отчаянно прошептала я, туманным взглядом замечая, что велосипед будто сам сворачивает на дорогу, ведущую к дому Яна. Я всегда была хорошим другом. Я старалась.
Хороший друг не откажется от своих друзей. Хороший друг не даст своим друзьям умереть.
В чем ты меня винишь? Ты убила себя сама! мне бы на самом деле эту уверенность, которая прозвучала в моем голосе. И кого я пытаюсь обмануть? А ему я сказала все это не потому, что я так думала! Просто я хотела, чтобы меня любили сильнее! Я хочу, чтобы он был привязан ко мне так же, как я к нему! Это честно! со стороны могла показаться, что я громко говорю сама с собой, но, к счастью, кроме лошадей и деревьев меня здесь никто услышать не мог.
Хороший друг не откажется от своих друзей.
Я свернула, и впереди показалась ограда с распахнутой калиткой, около которой толпились люди. Их было человек десять, они, кажется, пытались выстроиться в очередь, а рядом стояла Амелия с все так же накинутым на плечи полотенцем и размахивала руками, пытаясь навести порядок. Голова вдруг резко заболела, голос отчаянно зашептал, и слезы хлынули градом. Хотелось сбежать из этой реальности, в которой я оказалась единственным ненормальным и ненужным человеком, ничего не сумевшим добиться. Я развернула велосипед и покатила прочь.
12
Это случилось той же ночью, но клянусь, я не помню, как именно. Будто бы все эти действия совершали не мои руки. Будто бы не ими я стащила из сарая почти пустую папину канистру бензина. Не своими ногами протопала до боли знакомый путь. Будто бы не в моих ушах больше ни на минуту не замолкал этот шелестящий убеждающий шепот, уже много дней пытающийся убедить меня в никчемности собственной жизни. И всякой жизни вообще. Знакомый и обволакивающий, словно одеяло, и в то же время удушающий, лишающий воли, дающий силы только на то, чего ему хотелось. Он говорил, когда я входила в калитку. Говорил, и мне казалось, я иду к спасению, толкая незапертую дверь мастерской и тут же захлопывая её за собой. Сегодня, этой ночью, я наконец прекращу свои страдания и заберу с собой всё, что стало мне не мило, всё, что с ног на голову перевернуло наш мир. Я открутила крышку и резкими движениями разбрызгала скудное содержимое канистры вокруг себя. Этой ночью все, чью жизнь я отягощала, вздохнут спокойно. Так я всё смогу исправить. Я зажгла спичку, зажмурилась, бросила её на пол и ад начался.
Я не знаю, сколько прошло времени, но, наверное, не много. Сознание прояснилось, когда я увидела, как прямо передо мной под градом ударов задрожала тяжелая металлическая дверь, закрытая изнутри на железный засов. Я медленно опустилась на бетонный пол, не сводя с неё глаз. «Мне не страшно», тихо повторяла я, вздрагивая в такт глухим ударам, «мне не страшно», без звука двигались мои губы, пока в полуметре от меня пламя пожирало деревянный стол, бережно хранивший нацарапанные сердечки, звездочки и след от чашки с какао. «Мне не страшно».
Я не смогла сразу понять, когда атака на дверь прекратиласьснаружи ничего больше не происходило, но у меня в ушах все ещё стоял звук свирепых ударов о железо. Помещение заволакивало дымом. Гореть в бетонной коробке, напичканной металлом, особо было нечему, сгорали бензиновые дорожки на полу, дубовая старая мебель, какие-то разбросанные тряпки, фартук Яна, висевший около двери. Видеть мелкие предметы и дышать становилось труднее, температура росла.
Огонь отражался в разноцветных изящных изделиях, расставленных по всех мастерской, словно маленькие пожары горели прямо внутри этих котов и слоников. По большому деревянному шкафу у двери взбиралось пламя, правая его дверца болталась на одной петле и с полок на меня в отчаянии уставились десятки маленьких обречённых стеклянных глаз.
Что, что вы смотрите на меня?! закричала я, заходясь в истерике. Это вы, вы во всем виноваты! Вы отняли его у меня!
Я вскочила и, схватив стоящий рядом увесистый стул, что было сил швырнула в коллекцию стеклянных творений. От удара правая дверца отвалилась, полки с грохотом обрушились, и стеклянные обитатели шкафа цветными брызгами осколков разлетелись по всей мастерской. Я снова рухнула на пол, осколки врезались в ладони, но боли словно совсем не было. Я развернула к себе левую руку и озадаченно уставилась на царапины, из которых выступила кровь.
Вдруг под аккомпанемент сыплющегося оконного стекла в дальнюю часть мастерской влетел кирпич. Тут же в оконной раме замахала лопата, сшибая оставшиеся осколки, потом показались рука, нога, а за ними и весь остальной Ян.
Лося! он пролез внутрь и, ногой оттолкнув с пути большой железный стол, с которого со звоном посыпались инструменты, бегом направился ко мне.
На нем были садовые резиновые галоши прямо на босую ногу, домашние штаны и рабочая куртка, накинутая на голое тело. И свирепый, свирепый взгляд. Я смотрела на него сквозь дым, давясь слезами и почти была готова физически ощутить его злобную ненависть. Ян закрыл лицо рукавом, перепрыгнул через дверцу шкафа и останки стула, под его ногами заскрипели осколки стеклянных поделок. Однако он, кажется, не обратил на них никакого внимания.
Мне не страшно, прошептала я, или мне показалось, что прошептала.
Лося! Пошли отсюда! Ян потянул меня за локоть, но я, словно тряпичная кукла, скользнула обратно на пол, уставившись на него в упор и слабо качая головой. И, может быть, впервые в жизни в моем взгляде было заметно настоящее, живое безумие. Не выражающееся в действиях, словах или даже чувствахв эту минуту он видел меня такой, какой всю свою жизнь видела себя яотвратительным и недостойным, жалким человеком, способным только разрушать уже созданное. Или мне только казалось, что он это видел?
Лося, Ян присел и обхватил меня руками, нам нужно уйти. Вставай, нужно уйти.