Кук все реже появлялся на ферме, налегая на свой ненаглядный английский и готовясь к отъезду. Ни о чем другом теперь он ни говорить, ни думать не мог. Принимать работу по вечерам теперь приезжал его отец, иногда он передавал мне привет от их семьи и пакет свежих ароматных яблок, огурцов или пару кабачков. Бывало, мы разговаривали о будущем, которое ждет его сына, о том, как нам обоим хочется, чтобы большой мир его не отверг, и в эти минуты я снова чувствовала себя счастливой. Но, пожалуй, только в эти моменты и ни секундой больше.
Этими мелочами день за днем напитывалось и крепло мое одиночество, отвращение к собственной жизни и страх сумасшествия. Кто-нибудь скажет, что я просто слабая и глупая девчонка, которая позволяет себе проваливаться в отчаянье. Но это состояниеэто не то, что можно выбрать сознательно, не то, что ты позволяешь себе чувствовать по какой-то причине. Оно чувствует себя само, ни у кого не спрашивает разрешения появиться на свет. Как клетка, прутья которой каждый день становятся выше и сильнее, сильнее отгораживают от мира и нормальной жизни. И только голос, который я слышала внутри этой тюрьмы, оставался мне верен, только он не покидал меня, ни в чем не обвиняя и во всем поддерживаяи могу ли я быть виновата, что доверилась ему?
* * *
До конца августа оставалось всего две недели, лето тоже готовилось меня покинуть. Холодные грязевые капли разлетались прямо из-под колес велосипеда и оставались на моих лодыжках, тут же смываемые дождевыми потоками. Я на всех парах неслась сквозь водную стену по родному для меня пути. Показался невысокий деревянный забор. Дом стоял на небольшом холме, дорогу размыло, так что я бросила велосипед прямо у ограды и бегом пересекла участок.
За по обыкновению открытой дверью было темно и тепло, а главноесухо. На перилах лестницы меня ждало полотенце, ни наверху, ни в гостиной и кухне свет не горел. Я толкнула дверь в маленький кабинет. Ян развалился в кресле, он закинул ноги в красных шерстяных носках на письменный стол и сосредоточенно грыз кончик карандаша, глядя в какие-то листы. Пахло сушеным табаком, медом и древесиной, которая трещала в камине.
О, привет, он посмотрел на меня, опустив свои листы, так и думал, что ты вымокнешь.
Я ехала на велосипеде и нас с ним чуть не смыло. У тебя много работы? я бросила рюкзак и полотенце на пол у двери, забралась под плед в одно из двух глубоких бардовых кресел, стоявших поближе к камину, и вытянула замерзшие ладони.
Да, лето кончается, заказы растут, мне нужно больше рук. Я вот думаю, где их взять и деньги на них заодно. Скоро что-нибудь придумаю, и мы можем поужинать или попить чаю.
Он снова принялся считать, а я молча смотрела на огонь, страстно желая насладиться минутами уюта и покоя, отключив каждую мысль в голове. На каминной полке, среди фотографий и бесчисленных стеклянных фигурок, я заметила изящный флакон женских духов.
Где Амелия?
В городе, у них в кафе какие-то проблемы.
Она здесь ночевала? я постаралась задать этот вопрос как можно спокойнее, и от моего голоса стены едва не покрылись льдом.
Да, она уехала утром, Ян ответил не сразу и с осторожностью. А что такое?
Ничего. Просто.
Я пыталась уговорить себя не злиться, но эта женщина меня бесила. Причем меня злили не её внешность, репутация, скандальный и капризный характер, и даже не отношение Яна к ней. Меня сводил с ума сам факт её существования. Она, неспособная оценить уют и великую значимость этого дома, ходила по нему изнеженными белыми ножками, трогала тут все наманикюренными пальчиками и трясла в спальне Яна своим белокурым конским хвостом. Пока я проводила часы в невыносимом тягостном одиночестве, слушая замогильный голос, пока чувствовала, как чудовища в моей голове откусывают куски от моего больного мозга, и отчаянно пыталась спастись от осознания бесполезности собственной жизни. В эти самые минуты мой близкий друг обнимал человека, который, по моему глубокому убеждению, был не в состоянии кого-то полюбить. Ничто не мешало ему наслаждаться жизнью во всей многогранностис Амелией, всеми этими стекляшками, лошадьми и морковками, с собственноручно выращенным табаком и бесконечными страницами фантастических книг. Ни одно его чувство не было похоже на моё, и его мир не обрушится, если я уйду.
Я сидела, уставившись на огонь, и задумчиво наматывала тонкую каштановую прядь волос на кончик носа. И только когда эта прядь намокла, я вдруг поняла, что плачу, и громко всхлипнула.
Ты чего? Ян поднял голову.
Скажи, мой захлебывающийся голос сквозил подступающей истерикой, ты когда-нибудь думал уехать отсюда? Куда-нибудь далеко, в большой город, где много людей? Или ты навсегда решил приковать себя к этим лошадям и грядкам?
Ну, Ян положил карандаш, скорее нет, чем да. Это дело моего отца, здесь моя земля и мой дом. Настоящий дом, понимаешь? Здесь я могу осознанно использовать свою способность и помогать людям, которых хорошо знаю. Я люблю все это и вряд ли когда-нибудь захочу жить в другом месте.
Я я говорить стало тяжело, из меня, словно из переполненного колодца, со слезами выкатывалась боль, заглушая слова.
Ян смотрел на меня очень внимательно и напряженно.
Что? Ты слышала голос, опять?
Нет, я просто солгала я, пытаясь успокоиться и ухватиться за мысль. Я не могу здесь быть. Не могу нигде быть. Родители занимаются собой и своими работами, Кук уезжает, Филя словно на другой планете, и я я хочу быть с ними со всеми, быть с людьми, которых люблю, но никто из них в этом не нуждается. Все вокруг знают, чего хотят, куда им идти и чем заниматься, у каждого есть какая-то цель. И я чувствую себя лишней в этом мире, ненужной ни другим людям, ни себе самой. Даже в те моменты, когда мне хорошо, когда я счастлива, я ощущаю, насколько это мимолетно и что меня ничего здесь не держит.
Ян молчал. Он долго смотрел куда-то в стол, потом открыл потертый портсигар, достал оттуда самокрутку и закурил.
А как же я?
Что ты? У тебя есть Амелия, лошади, ферма. Ян, просто посмотри, во что превратились наша жизнь и наша дружба! Ты все время чем-то занят, а даже если не занят, я не могу просто прийти к тебе и поговорить или побыть с тобой вдвоем, потому что она все время рядом! Да и без неё мне больше не хочется рассказывать тебе о своих мыслях, я не могу делиться своей и чужой болью, которая тащит меня на тот свет.
Я вижу это уже давно, Лося, но я не понимаю, почему? Наши жизни, твоя и моя, меняются, и это нормально. Мы взрослеем, идем вперед, делаем свое дело
Это ты делаешь свое дело! Ты везде преуспел! А я нет, я понятия не имею, что мне делать и гожусь ли я хоть на что-нибудь! я снова заплакала. Я только целыми днями слушаю мысли о смерти и пытаюсь убедить себя, что мое существование кому-нибудь нужно, что мое появление на свет не ошибка природы. Но каждый день только доказывает мне обратное, каждый день я все больше хочу окончательно остаться одна, чтобы не мучиться всем этим Я подняла голову, посмотрела прямо на него и сказала это: Я больше не чувствую, что ты мой друг, Ян. Я больше вообще не чувствую, что мне нужен друг.
Лося так привычно звучал его удивленный и тихий голос, будто предостерегающий от чего-то опасного. Ян затушил окурок, быстро подошел и, опустившись во второе кресло, нагнулся ко мне. Послушай, какую ересь ты несешь? Хочешь, давай остановим твою истерику и поговорим спокойно он взял стеклянную фигурку с каминной полки, но я испуганно вскочила с кресла и отошла в глубь кабинета. Слезы стали постепенно отступать, оставляя меня, как берег после шторма.
Нет, не нужно этого со мной делать, я говорю не только от порыва эмоций. Я много недель думала об этом, и я действительно не понимаю, зачем мне друзья. Этот разговор должен был произойти, не сегодня, так завтра.
Уверена? Олеся, ты точно все обдумала и твердо решила, что хочешь отказаться от всего, что нас связывает, только потому что по-твоему, для тебя в моей жизни нет места?
Я никогда и ни в чем не уверена, ясамо воплощение сомнений в своих решениях. Я только пытаюсь себя спасти.
Да, тихо сказала я.
Молчание, повисшее в комнате, длилось чуть меньше вечности. Ян не моргая пожирал меня потрясенным и неверящим взглядом, уперев локти в колени и неестественно высоко подняв подбородок. Тени от огня танцевали на его лице. Он ждал, что я скажу что-нибудь ещё, но я не сказала. Мне было нечего сказать.