Джон Лэнган - Рыбак

Джон ЛэнганРыбак

Лауреат премии Брэма Стокера

«Рыбак»  это необычайно плотный роман, под завязку забитый идеями и образами. Странная, ужасающая и невероятная история с непредсказуемым сюжетом и явно выраженным ритмом.

The New York Times

«Рыбак»  это превосходная работа, мало похожая на все, что было до нее. Головоломная и мрачная история о любви, потере, дружбе и бесконечном ужасе, которая послужит прекрасным дополнением на полке любителя как космического лавкрафтовского ужаса, так и традиционного хоррора.

This Is Horror

Обманчивый, устрашающий и трогательный, «Рыбак»  это настоящий современный эпический хоррор. И книга, обязательная для прочтения.

Пол Тремблэ

***

Часть перваяМужчины без женщин

1Как рыбалка спасла мне жизнь

Не надо звать меня Абрахам. Просто Эйб. Хоть имя Абрахам и было мне дано моей матушкой, я его никогда не любил. Оно звучит столь высокомерно, столь по-библейски, столь патриархальнокажется, именно это слово мне нужно. Если и есть в мире такая роль, какую я не играю и играть не хочу,  так это роль патриарха, этакого былинного главы семьи. Было время, когда я хотел завести хотя бы одного ребенка, но ныне даже вид детей повергает меня в дрожь.

Несколько лет назад (точную дату не назову) я начал рыбачить. Теперь я уже рыбак со стажеми, как можете догадаться, знаю пару-тройку историй с этой нивы. Такие уж мы, водопахари, верно? Сами не свои баечку стравить. Некоторые мои байкииз жизни; иныеиз уст иных. Солидная их доля рассчитана на то, чтобы позабавить слушателя, заставить его улыбнуться, а то и хохотнуть разок-другойи это, поверьте мне, не пустяки: порой немного веселья может вытянуть вас из омута плохих дней. Есть и такие истории, что я величаю странными. Их я знаю немного, но те, что есть у меня в запасе, заставят вас в недоумении поскрести затылок, а то и мурашки по загривку пустят что тоже, по-своему, в удовольствие.

А еще есть у меня такая история, что без всяких оговорок кошмарна. Такая, что рассказывать ее не тянет. Произошла она десять лет назад, в первую субботу июня. К концу того дня я лишился хорошего друга, большей части собственного здравомыслия да что уж там, с жизнью едва-едва не распрощался. Был на волосок от того, чтобы потерять даже больше, чем все вышеперечисленное. Я тогда завязал с рыбалкой на доброе десятилетие. И, хоть сейчас и вернулся к ней потихоньку, никакими силами вы меня не затащите в горы Катскилл, к Голландскому ручью,  в то место, что народная молва нарекла Der Platz das Fischer.

Ручей вы можете сыскать на своей карте, коли проявите толику дотошности. Следуйте к восточной оконечности водохранилища Ашокан, вверх по Вудстоку, а потомназад, вдоль южной береговой линии. Скорее всего, найдете не сразу, но теперь-то видите ту жиденькую голубую ниточку, что тянется от водохранилища до Гудзона, на север от Уилтвика? Вот там-то все произошло, ну а что именномне до сих пор в толк не взять. Могу поведать лишь о том, что видел и слышал сам. Знаю, что воды Голландского ручья глубокизалегают куда как глубже, чем возможно, глубже, чем следует; и не очень-то мне и хочется думать о том, чем они полнятся. Шел я тогда по лесу в обход ручья, к тому месту, что вы не найдете на своей картени на одной из тех, что продаются на бензозаправках или в магазинах товаров для рыбалки, его нет. Я стоял на берегу океана, чьи волны были цветом подобны чернилам, коими я вывожу эти слова. Я смотрел, как женщина с кожей столь бледной, словно лунный свет, разевает свой рототкрывает все шире, шире и шире, обнажая ряды острых зубов, что сделали бы честь акульим. Я держал старый нож прямо перед собой в безумно дрожащей руке, пока трое беженцев из ночного кошмара все ближе подступали ко мне. Я да, вообще-то, я тороплю события, забегаю вперед собственному рассказу. Придется поведать вам еще кое о чем. Например, о Дэне Дрешерестаром бедном Дэне, что отправился со мной в горы в то утро. Пересказать вам историю Говарда, которая ныне имеет для меня куда больше смысла, чем имела тогда, когда я впервые услышал ее в закусочной Германа. Научить вас рыбалке, в конце концов. Всему свое время. Плохо сложенных историй я не приемлю. Истории лучше идти своим путемее нельзя взять и поставить, как туристическую палатку. История должна литьсякак река, как песня даже если в ней, как в этой, так много беспроглядной тьмы.

Вам, наверное, интересно, почему я так за нее трясусь. Некоторые вещи настолько плохи, что, просто находясь рядом с ними, вы портитесь, в вашей душе остается пятно злакак голый участок в лесу, на котором ничто уж не произрастет. Возможно ли подобное зло сокрыть в истории? Знаете маленькие жизненные невзгоды, может, и можно превратить в безобидные анекдоты, рассказанные на вечеринках, но тот случай у ручьяс ним всё по-другому. Он не превратится в анекдот никогда. Он будет нести свою мрачную печать дальше.

Но есть еще кое-что. Есть байка, что мы с Дэном слышали в закусочной Германа. С тех пор как Говард рассказал, что случилось с Лотти Шмидт и ее семьей около девяноста лет назад, я до сих пор не могу выкинуть эту историю из памяти. Сказать, что она мне в мозг въелась,  не сказать ровным счетом ничего. Я могу вспомнить рассказ слово в слово: точно так же, как мог вспомнить Говард, которому обо всем, в свою очередь, рассказал один церковник. Без сомнения, одной из причин живости моей памяти является то, что история Говарда, кажется, объясняет многое из того, что случилось с Дэном и мной позже, в тот же день. Байка о строительстве водохранилища и о том, что покоится на его дне, беспокойно блуждает по лабиринтам моей памяти. Даже если бы мы прислушались к совету Говарда и не пошли на ручей в тот проклятый день, даже если бы мы развернулись и дали бы стрекача, как, определенно, следовало сделать, услышанное все равно клеймило бы наше дальнейшее бытие. Может ли простая история стать наваждением для слушателя, овладеть им? Порой я думаю, что рассказ о событиях той июньской субботылишь повод для того старого случая еще разок напомнить о себе миру.

Опять же, однако, я забегаю вперед. Всему свое времяи Лотти Шмидт, и ее папаше Райнеру, и человеку, которого он называл Der Fischer. Так что давайте-ка вернемся к истокам, и я поведаю вам о величайшей страсти моей жизнитаковой я ее полагал в то время: о страсти к рыбалке.

Рыбачить я научился не в детстве, как многие. Отец брал меня с собой раз-другой, но беда была в том, что он и сам не шибко хорошо управлялся с удочкой, так что предпочитал обучать меня тому, что у него самого выходило хорошо: бейсболу и игре на гитаре. Прошло где-то двадцать пять или даже тридцать лет после нашей с ним последней рыбалки, когда я проснулся однажды ночью и понял, что хочу пойти и закинуть удочкужелание в той же степени сильное, что и жажда, порожденная изнуряющей июльской жарой. С чего вдруг мне потребовалось порыбачить? Да если б я только знал. Конечно, положеньице мое было не из легких: я похоронил жену, с которой мы не прожили вместе и двух лет, жил скучной жизнью, о которой снимают дурацкие сериалы с закадровым смехом, заслушивал до дыр пластинки с кантри. А еще я много пил, и так как отец не научил меня обращаться с бутылкой как следует, ничего хорошего из этого не выходило: сначала полбутылки шотландского виски, потом полбутылки вина, потом судорожные объятия с унитазом. Моя работа тоже медленно, но верно шла коту под хвост: я был системным аналитиком «IBM» в Покепси и всяко заслуживал увольнения, но мне повезло с начальствомменя отправили в длительный отпуск по болезни. В ту пору айбиэмовцы еще держались достойноутвердили три месяца отгула с полной оплатой; скажи кому сейчас, не поверят. Почти весь первый месяц я потратил, ловя что-то на дне бесчисленных бутылок. Я ел, когда вспоминал о том, что так надото есть довольно-таки редко; основу моего рациона составляли бутерброды с арахисовым маслом и джемом, перемежаемые жареной картошкой. Второй месяц во многом походил на первый, если не считать визитов моего брата и родителей покойной жены, ни один из которых не прошел в должной степени хорошо, чтобы вспоминать в подробностях. Все мы страдали. Мэри была особенной, не похожей на других. Боль от ее утраты била по нам с той же силой, как боль от коренного зуба, грубо вырванного плоскогубцами: рана открытая и чрезвычайно болезненная, и мы постоянно тормошили ее разными воспоминаниямипросто не могли сказать себе «хватит».