Много дней после этого Леонид ходил мрачный, с опущенной вниз головой, точно вид людей был для него невыносим. Казалось, Ренан опрокинул какого-то светлого кумира в голове его и поднял бурю в груди. Опечаленный и мрачный, он стал прочитывать другого колосса современной мыслиДарвина. Этот ученый ясно доказал ему, что онживотное двуногое, праправнук обезьяны, и после этого всякий свет неба для него погас: очень комичным казалось слышать глаголы с небес и признавать в себе присутствие вечной души одновременно с уверенностью, что он не более как обезьяна, у которой только атрофировался хвост. После этого Леонид стал прочитывать «Религию» Огюста Конта и социологию Спенсера, и оба эти ученых мужа окончательно изгнали из его головы последних светлых ангелов, так что в душе его стали подыматься мрачные тени отрицания, глумления и отвращения к жизни. Бюхнер в своей книге «Сила и материя» заставил его воображать, что все квадриллионы миров несутся в бездне вселенной, повинуясь одним физическим законам, без всякого участия божества, и что если угодно видеть Бога в природе, то онэнергия, заключенная в материи. Материя, таким образомвидимая форма невидимой энергии, произведшей все существа как на земле, так и на других мирах. Молиться, значит, нет никакого смысла: за отсутствием хозяина, по адресу все равно не дойдет, и Леонид почувствовал, что в душе его кто- то как бы отчаянно засмеялся. С мрачно сдвинувшимися бровями, он приступил к чтению новейшего гиганта мыслиНицшеи был окончательно ошеломлен страшным выводом этого философа: оказывалось, что человечество было одурачиваемо две тысячи летпосле Христа, и раньшеразными Буддами и Кришнами, так как полагало, что свет любви, разлившийся по земле из уст этих мудрецоввеличайшая сила, подымающая человека от земли к небесам и от страданий и бурьк миру и счастью. Новейший пророк Ницше философски доказывает, что все этогалиматья, что человечествоогромное стадо животных, на мучения которых настоящему человеку не надо обращать ни малейшего внимания, что для того только и родятся эти миллионы миллионов людей, чтобы их сталкивать лбами и чтобы из среды их мог появиться хоть один сверхчеловекнеумолимый, жестокий, кровожадный, гениальный, прекрасный.
Леонид остолбенел, и не потому, что все это написал немецкий философ, а потому, что христианская Европа, две тысячи лет воздвигая алтари распятому Богу, увенчивая свои храмы крестамисимволами любви и мираэти самые христиане не только не возмутились, не только не посадили философа в сумасшедший дом, но наоборотстали аплодировать ему, а это показывало, что в душе они давно уже стояли на перепутье между двумя дорогами, одна из которых вела к Христу, другаяв царство дьявола. Достаточно было их подтолкнуть легонько и все они закричали: антихристбог, пойдем и будем сталкивать слабых в яму.
Несколько лет назад, когда Леонид думал, что где-то есть Хозяин, по воле которого подымается солнце и совершается движение сфер и что он самбессмертный атом незримого великого духа, как его уверяла скромная, страдающая Клара, в душе его как бы горела незримая лампада, свет которой отражался в его глазах и он испытывал радость жизни, стремление подняться ввысь, сознание своей связи с кем- то незримым и вследствие всего этогосчастье. Теперь, после того, как в его голову перелились холодные мысли философов, прежний свет погас в душе его и в ней как бы кто-то стал смеяться холодно, зло, отчаянно, и с этим вместе лицо его сделалось мрачным, смеющимся, несчастным. И вот однажды ночью, когда студенты собрались в его комнатев гостинице на Тверском бульвареон вдруг поднял руку кверху и глаза его расширились и засверкали мрачным светом. Студенты вздрогнули, точно в теле их пробежал электрический ток, и стали смотреть на него с изумлением и любопытством. Как бы обращаясь к кому-то незримому, он заговорил с видом дикого вдохновения:
Да будет проклят свет, исходящий с неба, потому что он освещает мучеников этой несчастной землимиллионы миллионов людей, которые стремятся, мучительно верят, обращаются, пронзенные скорбью, к пустым и глухим небесам и после длинной цепи страданий уходят навсегда в землю, и их страдальческое «я» не узнает, зачем и кому нужно было это издевательствоникогда, никогда. Солнце, померкни и пусть во вселенной снова подымется хаос, в каком прежде, по словам Лапласа, кружились атомы земли и морских вод. Пусть навсегда разрушатся проклятые законы Ньютона и Кеплера, по которым в вечном круговращении двигаются все миллионы солнц с их спутниками и лунами: ведь и на них проклятая энергия материи порождает окстиллионы мучеников, которые, может быть, теперь, как и я, Леонид Колодников, подымают руки кверху и кричат: «Померкните, солнца и пусть снова водворившийся хаос поднимется и обратит в прах бесчисленные создания», потому что на каждой планете своя кровавая голгофа и на каждой свои ложа страданий, и на каждой свои бесчисленные сумасшедшие, воздвигающие храмы богу, которого нет, посылающие надежды богу, которого изобрели сами, кротко переносящие страдания, издевательство и удары судьбы во имя великого распорядителя, не догадываясь, что ничего нет, кроме одной глухой и слепой энергии материи.
Лицо его, обращенное вверх, странно засмеялось, причем маленькие губы забились в нервной судороге, а прекрасные глаза косо пробежали по лицам присутствующих.
Это чересчур, черт побери, закричал самый высокий студент, охватывая Леонида за плечи и усаживая его в кресло. Что с тобой, голубчик? Ты болен и говоришь всю эту чушь в бреду каком-то. Право, болен.
Леонид приложил руку к сердцу и проговорил:
Вот здесь прежде было так много надежды, веры и любви. Теперь там хохот бесов.
Чересчур сильно ты отзываешься на все это, говорил высокий студент, внимательно всматриваясь в его лицо. Да в этом случае лучше уж выпить мадерочки. Веселее будет.
С минуту Леонид смотрел загадочно-печальными глазами на ряды бутылок, стоящих на столе. Вдруг глаза его, расширившись, дико засверкали, и с этим вместе он так быстро поднялся, точно его подняла внутри его находящаяся сила.
Ээ-х, господа, теперь я оправдываю всех испившихся, всех опустившихся на дно бездны порока, разбойников, предателей, Искариотов, всех счастливых и несчастных, потому что судьи над нами нет, потому что и гений, и дурак, добродетельный и разбойник одинаково подлежат уничтожению, а когда их тела будут разлагаться, никто не скажет: этот вот череп был на плечах святого, а этотразбойника. Нет вечной жизни, а из этого вытекает, что добродетель, любовь, веравыдумка, и я, Леонид Колодников, первым опускаюсь на самое дно вонючей ямы порока.
Он налил стакан какого-то вина и поднял его над головой с нервным смехом в лице.
Хотел бы я, чтобы на дне этого стакана лежали все одуряющие страсти, все зловонные пороки, и пусть царствует хаос.
Он поднес бокал ко рту и залпом его выпил.
Студенты, которые смотрели на него с жадным любопытством, хотя и видели, что в душе их товарища происходит что-то роковое, тем не менее обрадовались, что наконец он покинул свое, как они говорили, «девственное пребывание на высоте идеала» и громко закричали: ура. После этого кто- то предложил отправиться к женщинам и Леонид закричал:
Под знаменем дьявола, хотя его тоже нет, идем совершать распятие женщин на кресте наслаждений и порока.
II
Природа души столь глубока, что она не подлежит определению, какими бы путями мы ни пытались узнать ее.
Толпа студентов помчалась вниз по лестнице, а немного спустя они с шумом и смехом шли по переулку, все дома которого были освещены красными фонарями. Со всех сторон доносились звуки рояля, скрипок и топанье ног и все это сливалось в один общий гул, среди которого минутами слышались вскрикивания женщин.
Всей толпой студенты ворвались в один из домов и на минуту остановились у широко раскрывшейся двери. Вдоль освещенной люстрой залы, под звуки скрипок и флейт нескольких музыкантов, сидевших у рояля, неслись девицы, быстро размахивая платьями, концы которых они держали кончиками пальцев. Их лица развратно смеялись при этом и глаза щурились в то время, как канканирующие против них мужчины выделывали руками цинические жесты. Одна из девушек, в красном платье и с красным цветком в черных волосах, одиноко стояла в стороне, задумчиво глядя печальными темными глазами на все происходящее здесь, и можно было думать, что мысли ее далеко унеслись от этого дома оргий.