Ужас маленького существа передавался мне и возбуждал меня. Такое сладостное ощущение. Я оскалился, наблюдая, как мой оскал, внушает человечку сильнейший ужас, зубами впился ему в руку и отгрыз ее. Он закричал от боли, я же почувствовал, как по моей руке, свободной в тот момент, ползет онемение, а мое тело раскаленной иглой пронзает жуть, такая осязаемая, нервно-кровяная, словно то был не психологический аффект, а чисто телесное явление, вроде жжения или зуда.
Отгрызая человечку руки и ноги, я чувствовал, словно в меня самого впиваются какие-то огромные челюсти, выползшие из кромешной тьмы.
У четвертованного, но еще живого тельца, я отгрыз сперва нижнюю часть, под грудную клетку. Искалеченный обрубок человечка продолжал жить. Затем верхнюю половину его проглотил целиком, слыша, как слабый крик, скорее хрип, проваливается в глубину моего тела.
Одновременно мне показалось, что пол уходит из-под ног, и я сам проваливаюсь в страшную глотку пустоты, словно бы измельчаемый в падении острыми зубцами и колесами разверстого ужаса. Тьма всасывала меня в себя, и, чем глубже я осыпался в нее, измельченный, фрагментированный, но все еще мыслящий, тем черней она становилась, словно за крайней чернотой раскрываются какие-то более черныеглубинныеуровни тьмы.
Как выбрался из квартиры старика, я не помнил. Было лишь ощущение, что квартира выплюнула меня, будто скорлупку от семечки. Кое-как я спустился по ступенькам, норовившим выскользнуть из-под ног, и, пошатываясь, вышел, во двор.
В небе разлился мрак позднего вечера.
Когда вернулся домой, оказалось, Игорь давно уж там. Как ни в чем не бывало, спросил меня, где я шлялся? Отвечать не стал. Мать разогрела мне остатки ужина. Но я смотреть не мог на еду, к горлу подкатывали рвотные спазмы.
А недели две-три спустя Кольян открыл мне кое-что.
Игорь ведь умолчал о тех инструкциях, которые получил от Кольяна. Откуда сам Кольян все это взял, я не спрашивал. Короче, Кольян на что-то обменял Игорю магический амулет, выточенный из дерева, который следовало повесить на шею перед тем, как входить в квартиру старика. Этот амулет был якобы проверенным средством, защищал от гипноза, а возможно и от магии, если старик и впрямь ею пользовался; защита не позволяла чужой воле овладеть тем, кто носил амулет на себе. Только нательный крестик, если был, обязательно следовало снять и положить себе в обувь, под пятку.
Похоже, Игорь сделал так не только со своим крестиком, но и с моим. Когда я поднимался по лестнице спиной к Игорю, у него была возможность незаметно вложить полученный от меня крестик себе в кроссовок. Могу представить, как поджаривался Игорь на жгучем желании проверить, что случится в квартире старика с ним, защищенным с помощью амулета, и со мной, лишенным всякой защиты.
Когда я припер брата к стене, потребовав честно рассказать, как все было, Игорь ответил, что ни в какую квартиру к старику мы не входили«Неужели, не помнишь?»но, поднявшись на этаж, увидели, что там заперты все двери. Тогда Игорь ушел на троллейбусную остановку, а я, дескать, сказал, что зачем-то задержусь.
Говорил Игорь с такой искренностью, что хотелось ему верить, но я-то ведь помнил Впрочем, сказанное Игорем звучало правдоподобно, мои же воспоминания были каким-то бредом.
Я видел, как ты входил в ту комнату, ну, во вторую комнату. Что там было? допытывался я.
Дурак, что ли? Я тебе говорю, никуда я не входил. Какая, нафиг, вторая комната?! Я и в первой-то не был. У тебя, походу, крыша сдвинулась.
В итоге, я оставил Игоря в покое. Подумал, может, я, и правда, помню то, чего не было? Или же Игорь, войдя во вторую комнату, столкнулся там с чем-то таким, о чем настолько не желает говорить, что теперь отрицает даже и то, что, вообще, заходил в ту квартиру.
Крестик я, кстати, потом нашел у себя в комнате на полу.
После этого случая доверять Игорю я перестал. И сам Игорь как-то странно изменился: взгляд потяжелел, ухмылка стала более желчной, в общении часто затормаживался, словно думал о чем-то своем, невыносимо долго тянул с ответами, когда его спрашивали, вообще, стал как-то мрачно рассеян.
В армии я почувствовал, как же это хорошо, когда нигде рядом не маячит даже тень моего брата. И потом, съехав на съемную квартиру, я вздохнул с таким облегчением, словно с головы моей сняли целлофановый мешок, в котором задыхался годами.
Пятнадцать лет дышал свободно. Успел и жениться, и развестись. Детей, правда, не завел. Сменил работу, из своей сюрвейерской компании ушел в другую компанию, занимавшуюся контейнерными перевозками, где зарплата повыше.
И вот, позвонил отец, сказал, что Игорь мертв.
Убили его, подумал я, или же он сам себя прикончил? Оказалосьвторое. Меня это ничуть не удивило. Самоубийство Игорю шло. Такой патологичный любитель экспериментов, как он, пожалуй, мог прикончить себя из любопытства, ради опыта. Игорь, когда впадал в экспериментаторский раж, делался просто одержимым.
Хоронили его без церковного отпевания, свечей и молитв. Самоубийц ведь, даже крещенных, не отпевают. Есть, правда, какие-то исключения на этот счет, только к Игорю они не относились.
Он вспорол себе живот остро заточенным кухонным тесаком. Не из самурайских соображенийяпонской культурой брат не увлекался, а черт знает из какой прихоти. Его нашли уткнувшимся лицом в собственные изгрызенные кишки. Умирающий, он занимался самопожиранием.
И делал это в бывшей моей комнате; родители всегда держали ее приготовленной к моему возможному возвращению, надеяться на которое не переставали.
Когда отец рассказал мне все это, я сразу подумал, что Игорь вовсе не спятил, как решили родители, но, наверняка, совершал какой-то магический ритуал.
В школе Игорь увлекся магией, читал распечатки с какими-то оккультными инструкциями, которые дал ему Увельцев, но потом пришел к убеждению, что магические ритуалы следует изобретать самому, с нуля, а не пользоваться чужими схемами. Не знаю, насколько продвинулся он в самопальной магии, на эту тему брат со мной не откровенничал. К тому же на отношениях наших как раз тогда и выступил иней. Но я почему-то был уверен, что вспоротый живот и пожирание собственных внутренностейэто ритуал или часть ритуала, изобретенного Игорем для только ему ведомых целей. Просто так, без расчета на результат, на отдачу, брат никогда ничего не делал.
В гробу он лежал красавцем: спокойный, благообразный. Как раз про таких покойников и говорят: «Словно спит». До жути похожий на меня. Мама на похоронах пару раз назвала меня Игорем, не заметив ошибки. Быть может, в ее пошатнувшемся сознании что-то перевернулось, и она сочла мертвым не того сына?
Я переехал к родителям, чтобы поддержать их после похорон. Сказал себе, что переезжаю временно. Но подспудно шевельнулось предчувствие, что, скорей всего, больше не вырвусь от них.
Выбирал, какую комнату занятьмою или брата? Впрочем, теперь обе комнаты стали его: в одной он жил, в другой устроил этот кошмарный суицидальный акт. И там, и там оставил след, только след смертельный был, конечно, глубже. В итоге, я перетащил мебель из одной комнаты в другую, и со своей старой мебелью обосновался в бывшей комнате брата.
* * *
Отец рассказал, что Игорь, жениться принципиально не желавший, за все эти годы, что мы жили врозь, сменил множество подружек, со счета можно сбиться, но последняя из них была особенной. Марина. Она единственная, которая забеременела от Игоря.
Родила? спросил я, взволновавшись; неужели, подумал, у меня теперь есть племянник или племянница
Нет, отец покачал головой, аборт сделала.
Закурил. Пальцы его, державшие сигарету, чиркающие спичкой о коробок, заметно подрагивали.
И, ты понимаешь, процедил зло, она ведь хотела родить, но Игорь Этот говнюк заставил ее аборт сделать. Правильно, потому она и на похороны не пришла, возненавидела его. Младше Игоря на двенадцать представь только, на двенадцать лет! И как же он этой девчонке сломал жизнь! Ты бы ее видел, эту Маринку. Мечтательница, фантазерка, глазищи на пол-лица, Дюймовочка такая Черт! Знал быприбил бы говнюка своими руками. Он мне потом сам все рассказал. Рассказывал и наслаждался эффектом. Я тогда еле сдержался, чтобы не врезать ему по наглой морде. А он видел, что я закипаю, и, представляешь, ухмылялся. Нравилось ему за нитки меня дергать. Сказал, что предложил Маринке повеситься. Вот как это?! Подталкивал ее, подлец. Слава Богу, она удержалась.