Они погибли, отвечает Майлз. Это был несчастный случай.
Это его единственная ложь для дочери; он просто не в силах сказать правду. Эве нравится фотография бабушки, которая стоит над верстаком Майлза.
Как думаешь, я похожа на нее? однажды спросила Эва.
Может быть, немножко, сказал он. В основном ты похожа на маму, и это очень здорово, потому что она самая прекрасная женщина на свете.
Эва наморщила носик.
Мама хорошенькая, но бабушка похожа на кинозвезду.
Теперь Эва указывает на аппарат в углу верстака, по-прежнему покрытый брезентом.
Я слышала голос.
Две пряди рыжих волос выбиваются из-под ее желтого плаща. Дождь капает с лица. Зеленые глаза кажутся огромными. Она всегда была зачарована аппаратом, но в последнее время побаивалась его. А теперь она просто в ужасе.
Что он делает, папа? спросила она однажды, когда была помладше.
Ну, Эдисон полагал, что это особенный телефон. Такой, который позволяет разговаривать с мертвыми.
Это невозможно, заявила она.
Наверное, ответил Майлз. Но, если помнишь, люди когда-то считали чудом электрическую лампочку. И кино. И телеграф.
Он подходит к верстаку, снимает брезент, и Эва приглушенно вскрикивает.
Машина включена, трубки светятся. Она ровно гудит, в динамике потрескивают статические разряды. А потом возникает голос, не случайный радиосигнал, какая-нибудь ведущая музыкальной программы, нет, этот голос Майлз узнает сразу.
«Опасность, говорит его мать. Вы в опасности».
Майлз поворачивается и смотрит на Эву, которая тяжело дышит открытым ртом, вне себя от страха.
Потом Элизабет говорит снова, и ее голос звучит громче и настоятельнее: «Он здесь!»
Сигнал пропадает, и не остается ничего, кроме слабого гула.
Кто здесь, папа? спрашивает Эва странно безжизненным и тихим голосом.
Не знаю, говорит Майлз. Он возится с настройкой, потом хватает трубку и говорит туда: Алло? Алло? Мама, ты еще там?
С трубкой в руке он глядит в окно над верстаком в сторону подъездной дорожки, где Эррол стоит перед автомобилем и смотрит на ветровое стекло. Там, под щеткой стеклоочистителя, застряло что-то похожее на кусок мусора, принесенного штормом; что-то яркое и разноцветное, красное и желтое, почти блестящее на фоне серого выцветшего пейзажа. Эррол берет предмет, и Майлз сразу же понимает, что это такое.
Не может быть, говорит он и опускает трубку. Тихое шипение статики волнами накатывает на него.
В окне Эррол поднимает резиновую маску цыпленка, вертит ее в руках, разглядывает.
Человек-Цыпленок мертв: Майлз знает это точно. Знает, потому что сам убил его.
Что это такое, папа? спрашивает Эва.
Майлз поворачивается к ней.
Милая, ты должна бежать в дом и запереть все двери. Сделай это быстро, но тихо. Не потревожь маму. И не открывай дверь никому, кроме меня или Эррола!
Но кто
Иди! велит он. Скорее!
Она бежит из мастерской к дому, мимо Эррола, который спешит в мастерскую с цыплячьей маской в руке. Когда он вламывается в дверь, то тяжело дышит и стряхивает капли дождя.
Папа
Майлз резко кивает.
Я знаю.
И река залила дорогу, говорит Эррол. Пока еще неглубоко, но уровень быстро поднимается. Правую обочину уже размыло.
Майлз берет в руки резиновую маску и смотрит в пустые глазницы.
Это все я виноват, говорит Эррол. Он плачет, его плечи трясутся, когда он пытается сдерживать рыдания.
Нет, ты не виноват, говорит Майлз.
Майлз смотрит через открытую дверь на дом, потом на реку. Он кладет маску на верстак, затем подходит к наковальне в углу и берет самый тяжелый железный молот.
Эррол, я хочу, чтобы ты разрушил все, что есть в мастерской.
Но ты не можешь
Разбей все на куски.
Но твой аппарат!
Я могу снова собрать его. Схемы находятся в надежном месте.
Где? спрашивает Эррол.
Твоя сестра знает, где их найти.
Эррол таращится на него, испуганный и озадаченный. Несмотря на рост и крепкое телосложение, он больше похож на мальчика, чем на молодого мужчину.
Уничтожь здесь все, и поскорее, повторяет Майлз. Потом подготовь лодку. Возьми в гараже весла и спасательные жилеты. Убедись, что в навесном моторе есть бензин. Мы встретим тебя у причала через пятнадцать минут. Если мы не придем, залезай в лодку и поезжай к Миллерам. Позвони от них в полицию.
Но я
Делай, как я говорю, командует Майлз, окидывая мастерскую последним взглядом. Он открывает дверь как раз в тот момент, когда раздается звук разбитого оконного стекла, сопровождаемый криком Лили.
С молотом в руке Майлз пускается бежать.
Потом
Некко
Мальчики из католической школы на другой стороне улицы приходят посмотреть на нее, распевая куплеты и шастая вокруг, словно игривые щенки в синих блейзерах и красных галстуках. Они верят в Иисуса и Отца Небесного. Они верят, что тело Христово обитает в безвкусных, бумажно-тонких облатках, а его кровьв разбавленном вине, которое покупают галлонами. Вот и слава богу. Аллилуйя.
Некко любит вино. Иногда мальчики приносят ей немного вина. Они называют ее Дикой Розой Ирландии. Буревестницей. Сладкой, как «Кул-Эйд». Иногда они приносят пиво. Теплое пиво в мятых банках, которое целый день носили в кармане. Когда она открывает банки, они брызжут, как гейзеры, заливая ее и мальчишек, отчего они хохочут.
Эй, Огненная Дева! кричат они. Ты дома?
Она не знает, как долго они приходят к ней. Она даже не знает точно, как долго она живет во Дворце. Четыре месяца? Может быть, уже полгода? Она стала жить здесь после того, как умерла мама, сразу же после того, как сошлась с Гермесом. Она просит Надежду рассказать ей, но кукла не в ладах со временем. Когда папа только сделал ее, она умела петь, но в какой-то момент утратила эту способность. Некко до сих пор помнит ее забавный высокий голосок, напевающий «Баю-бай, крошка».
У Надежды тогда было другое имя. Но это имя осталось позади, как и старое имя Некко. Она постаралась все забыть.
Дворец представляет собой ржавый «Понтиак» без покрышек, брошенный на пустыре. Раньше тут был кирпичный дом, типография со старым печатным прессом, но от дома остался лишь кусок выкрошенной стены высотой не более шести футов, увитой плющом. Участок зарос кустами сумаха, пасленом, цикорием, тысячелистником и молочаем: природа отвоевывала то, что было отобрано у нее. Здесь годами сваливали всякий хлам, и к кучам кирпичей и гнилых досок прибавились посудомойка и сушилка, бак для мазута с пулевыми пробоинами, сломанная магазинная тележка, старые покрышки и ржавые пружинные матрасы. Теперь все это обеспечивает превосходное укрытие, и «Понтиак» сливается с пейзажем, как еще одна выброшенная и загубленная вещь.
Некко находит среди хлама и другие предметы: маленькие металлические буквы, шестеренки от механизмов. Она хранит эти вещи и складывает их отдельно. Они напоминают об отце и о его мастерской, полной разных приспособлений и механизмов. Она приходила к нему и часами сидела на табурете, наблюдая, как он работает над своими изобретениями, и передавая инструменты с чудесными названиями, вроде разводного ключа или круглогубцев. Она заводила его зверушек, смотрела, как они ходят и парят, тщательно проверяла их в поисках тайников, где иногда скрывались сюрпризы: шарики жевательной резинки, круглые вишневые леденцы, искристые мятные конфеты. Она поддерживала огонь в его кузнице и смотрела, как отец гнет и формует горячий металл, словно речную глину. Отец носил кожаный фартук и насвистывал за работой. В основном старые джазовые композиции.
Огненная Дева, Огненная Дева! кричат мальчишки, распевая импровизированную песенку, обходят кирпичную стену и зигзагами пробираются через кучи хлама. Они суют голову в ее парадную дверь, которая на самом деле представляет собой выбитое ветровое стекло, закрытое ветхой занавеской. Такие занавески были в старых фургонах с маленькими ковбоями и лошадьми. Проснись и пой.
На приборной панели находится часть постоянно растущей коллекции сокровищ: крошечный птичий череп, шестеренки и буквы от печатного пресса, донышко бутылки, которым Некко иногда пользуется как увеличительным стеклом для разжигания огня, и мотоциклетные очки, полученные от Гермеса.