Его мысли медленно раскатывались в сторону согласия, но глупый аргумент всё же прозвучал:
А вы меня не пристрелите потом, когда я паспорт отдам?
Если бы хотел, давно бы пристрелил. В подъезде. Или другом месте поглуше. А паспорт у тебя лежит в левом боковом кармане плаща, идиот.
Я и впрямь с самого начала не собирался его убивать. Потому что охотник, а не палач. Сама его жизнь висела на нём медленной казнью. А вдобавок, где-то во мне подспудно теплилось что-то вроде сочувствия к этому существу, так, возможно, похожему на прежнего меня, к этой баранисто-незамысловатой добыче.
Обменявшись ещё несколькими фразами, мы пришли к соглашению. Я вынул и выложил на телефонный столик слегка тощую пачку денег. Он протянул мне скользкой рукой свой паспорт, и я невольно обтёр его обложку о полу куртки.
Уходя, я сказал просто и веско:
Смотри, я знаю, где ты живёшь.
Он наблюдал в глазок двери дрожащим глазом, как я садился в лифт. И сердце его замедляло свои удары. Я видел, что он не обманет. Он уже начинал понемногу радоваться полученным деньгам. Он не имел гамлетовской сути. Но, окажись он на моём месте, крючок пистолета давным-давно уже был бы им нажат, а яуже остывал бы мёртвый.
В свете уличного фонаря я рассматривал страницы гербовой книжицы, запоминал своё новое на некоторое время имя. Я вглядывался в лицо с паспортной фотографии, и мне казалось, что я смотрю на лицо прежнего себя. Этот прежний я не имел в себе ни капельки настоящего меня. И может быть я зря не освободил его от этой жизни.
На ночь меня принял по новому паспорту попавшийся в каком-то переулке отель, весь пропахший хозяйственным мылом и освежителями воздуха.
Глава 24. Возвращение в город
Человек, чьим телом я овладел, не жил постоянно на берегу тёплого океанаон тут «отдыхал», «проводил отпуск», «наслаждался». «Наслаждаться отпуском» в понимании людей значило высыпаться, свободно бродить по берегам, греться на солнышке, плавать в океане, есть, когда голоден, пить, когда хочется, не думать о суете и условностяхто есть собственно и жить-то нормальной жизнью. Но всё дело было в том, что представления о нормальной жизни у людей окончательно оказались извращены. Отпуска случались нечастомой человек приезжал на океан всего-то во второй раз в жизни, ему «не хватало средств». «Не миллионер». Поэтому-то через несколько дней я в образе человека должен был «вернуться домой» к «привычному» для меня «жизненному ритму», куда-то в северный город. Я толком не понимал, что такое «город», в багаже унаследованных от человека воспоминаний тут лежала какая-то бесформенная куча понятий и определений, но решил, что увижуразберусь. Между прочим, я должен был «лететь на самолете», хоть даже и не представлял себе, как это я смог бы «лететь». Летают птицы. Полёт без крыльевпадение.
Одно время меня очень интересовали птицы, все эти чайки, носящиеся над водой. Я учился метать в них камни. По-настоящему что-то метать или бросать можно только в воздухевода слишком плотна для этого, в воде инерция любого движения мгновенно затормаживается, брошенный камень не летит в цель, а почти сразу начинает падать на дно. В воздухе совсем иное дело, в воздухе можно прицеливаться и попадать. Я, когда охотился на чаек, набирал на дне камней, всплывал, поднимал щупальце в воздух, сжимал его, как пружину, прицеливался и выстреливал камень распрямляющимся щупальцем. Очень часто попадал. Сбитую птицу я сначала не торопясь разбирал по пёрышку, по косточке, узнавал, как птица устроена, и только послесъедал. Мелькала у меня мыслишка тоже отрастить себе крылья и полетать, но я сразу отказался от того сумасбродства: чтобы поднять своё тяжелое тело в воздух мне пришлось бы отращивать колоссальные крылья, да ещё и вырастить себе скелетпустая трата сил, я и так неплохо летал в толще вод океана.
Но, оказалось, что люди летают в открытом небе, так же, как и плавают в открытом океанев брюхе самодвижущегося металлического искусственного сооружения. На «самолётах» или «аэробусах». Настоящим полётом такое назвать нельзясобственно поддерживалось постоянное состояние падения. Я очень чувствовал это падение в самолёте. Зачем я полетел? Хотел испытать, наверное, что такое «город», каково это, когда много-много людей вокруг и близко. Ну и что-то ещё, невнятное
За кусок картона, за который ещё раньше мой человек отдал несколько цветных бумажек-«денег», меня пустили внутрь самолёта. Я сел в почти удобное кресло, и меня повезли по небу туда, куда мне было нужно. Хоть, собственно, мне никуда и не нужно было. Мне оставалось только регулировать внутреннее давление во время двух взлётов и посадокв дороге была одна пересадка, где-то посреди перелёта.
Наконец, после шести часов пути, я вышел на площадь перед зданием аэропорта. С неба падал снег. Я никогда не видел снега, слышал о нём только из разговоров касатокизвестных любительниц льдов, а тут вдруг увидел наяву лежащий подтаявшими грудами снег. Повинуясь какому-то странному человеческому импульсу, я захватил руками пригоршню белой холодной массы, слепил ком и метнул в стену аэропорта.
Когда такси увозило меня от аэропорта, от серой стены с белым снежным пятном, я решил, что стану больше доверять человеческим воспоминаниям. Ведь доверял же я, пусть и невольно, всем этим людям: поварам, кормившим меня, летчикам, возившим меня на самолётах, шоферу, управлявшему тем такси. А уж самому-то себе доверять совсем нетрудно. И мне в самом деле хотелось видеть весну: вылупляющиеся на деревьях листья, траву на незаасфальтированных пространствах, греющее солнце.
Человеком я жил в небольшой холостяцкой квартире где-то на многоэтажной окраине города, на морской набережной: улица лишь с одной стороны застроенная домами, строй фонарей бледного света, за которымиматовые мелкие неуютные волны. Во всей квартире окно спальни единственное выходило на простор залива. В остальные окна с любопытством заглядывал город. Что-то в этом моём жилье напоминало пещеру, уютную такую пещерку в холодном городе под мокрым снегом. Всюду серым порошком тонко-тонко лежала пыль. А в вазе на шкафу поселился паук. Эту вазу человек привёз со своей старой квартиры, где он жил ещё с мамой и папой. Их фотография в рамке под стеклом стояла рядом с вазой. На фотографии тоже лежала пыль. Я стёр пыль со стекла пальцами и почему-то долго рассматривал этих знакомых и в то же время незнакомых мне людей. Вспоминал. И забывал. Одновременно.
Глава 25. Казнь предателя
Но приобрёл землю неправедной мздой, и, когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его.
Предавший меня лежал у моих ног. Он стал добычей пяти часов засады. Я поймал его, когда поздним вечером он входил в свой подъезд беспечно и весело опьянённый. Тех троих, что шли вместе с ним, я просто застрелил шестью выстрелами с двух рук и добил контрольными пулями в головы. Надёжно. В их карманах я нашёл и забрал пару пистолетов и ножи. А его я оглушил ударом рукоятки мрачного, в плохом настроении, пистолета по голове, связал по рукам и ногам, заклеил рот и понёс через двор детства моей прошлой человеческой жизни. Фонари на своём пути я разбил заранее, хоть и не очень-то опасался, что меня увидят. Целые стада добычи смотрят, лениво жуя, как хищник уносит свою жертву, но это ничего не меняет для жертвы.
Осину для казни и сук покрепче я выбрал ещё днём за ближайшим забором, на какой-то стройке, наклонил дерево и так, склонённым, подвязал за крону, чтобы не выпрямлялось. Осинадерево для повешенных. Не помню, откуда я это взял, с чего вдруг решил именно повеситьпо-особому повесить. И не представляю, откуда взялось то внутреннее чувство неизбежно необходимого равновесия: моя свершившаяся гражданская смерть требовала противовеса. Хотя бы казни предавшего меня друга детства из прошлой жизни.
Сначала я надел прозрачный полиэтиленовый плащик почти до пят и такую же шапочку, будто собирался получше спрятаться от дождика. Потом я вынул из чехла нож и неспеша осмотрел лезвие, пощупывая пальцами еле заметные зазубрины. Именно такнеторопливо и, смею надеяться, изящно. Суеты не хотелось. Я лёгкими взмахами срезал ножом пуговицы на животе предателя, оголил его белый, круглый и тугой живот и грудь в синих наколках. Один конец верёвки я привязал к избранному суку осины, а другой конец свился в петлю. Пухлая почка осины раздавилась в пальцах зелёным пятнышком: «Скоро распустятся листочки. Хорошо». Я надел резиновые перчатки. Я надеялся, что когда я их сниму, терпкий запах раздавленной почки ещё сохранится в ладони.
Запах нашатырного спирта вырвался из флакона и заставил предателя поморщиться и очнуться. А ему страшно не хотелось возвращаться в сознание.
Он заизвивался, тоненько завыл, но лезвие быстро прочертило по его животу сверху вниз линию раны, рассекая кожу и жир, но не трогая глубоко слои брюшных мышц, а лишь слегка их надрезая. Он завизжал заклеенным ртом. Его глаза тупо и дико косились на петлю, которую я одел ему на шею.
Умри, прошептал я ему в ухо, и лёгкое лезвие рассекло путы, гнувшие дерево.
Казнённый взлетел на восставшей осине и заболтался на верёвке, дёрнувшись всем теломверёвка сдавила и разорвала связь его позвонков. Его пузо с треском лопнуло по разрезу, как спелый арбуз. Внутренности предателя упали под осину со звуком вываливаемой из ведра свежепойманой рыбы: «шлеп, шлеп». Крови оказалось немного, зато выпавшие кишки сразу завоняли дерьмом. Я долго вытирал нож, хоть его сталь ничего, кроме крови, не испачкало. Изящно палачествовать не получалось.
В стороне я снял плащ, шапку и перчатки, с отвращением свернул забрызганный вонючими каплями полиэтилен, чтобы выбросить где-нибудь подальше, и оглянулся. Осинка весело шевелила тоненькими веточками, чёрно-серебренными в свете фонаря, и ей совсем не тяжело было держать на самом толстом суку повешенного, казненного мной некрасиво, зато как полагалось по главному закону равновесия.
Очередная гостиницане лучше и не хуже вчерашнейравнодушно приняла меня на ночь. Мне было всё равно, где получить порцию сна.
Глава 26. Когти гнева
Каждое утро я должен был ходить на «службу». Я «работал» рядовым технологом в мелком отделе с крошечной зарплатой в одной из солиднейших компаний большого города. Работать оказалось совсем нетруднописать на бумаге слова, вырисовывать чертежимоё тело отлично это умело. Но такая служба приносила совсем немного денег. Явный неудачник. В человеческом же мире условностей положение и возможности человека определяются деньгами, точнееих количеством. И я решил для начала сделать себя богатым быстро и просто. Чтобы зажить нормальной жизнью там, где нормальная жизнь возможнане в этом городе, похожем на сюрреалистическую декорацию, где хорошо приживалась только суетящаяся двуногая добыча с незамысловатой геометрией мысли. Разумеется, я бы приспособился, я бы даже нашёл для себя некую систему удовольствийя мог бы неплохо прижиться где угодно и как угодно. Да только такое существование в городе грозило бы явной деградациейи мне никак не подходило. Я быстро осваивался в человеческой шкуре. Только потом, гораздо позже, нашлась в слоях моих сомнений мысль, что, может быть, я тогда зря поторопил самого себя.
Искать варианты долго не пришлосьв ту компанию, в которой я работал, каждую неделю привозили крупную сумму денег для текущих неучтённых расходов, целый мешок цветных бумажек«чёрной наличности». Всех сотрудников вежливо удаляли из коридора и три охранника проносили деньги от лифта в кабинет на третьем этаже. Я работал на пятом. И хорошо, что на третьем этаже меня никто не знал.
Готовился я недолго: с секундомером прохронометрировал время прохода охранников по зданию. Время и возможность его контролироватьизобретение людей, условность, которая, однако, иногда бывала полезной. Я подготовил пути отхода, ближние и дальние. А самое главноея сделал себе оружие. От правильно подобранного оружия зависел весь успех дела. Оружию предстояло стать естественным продолжением тела, и не какого-то там отвлечённо представленного «тела вообще», а определенного теламоего человеческого. Оружие должно было подходить к движениям этого тела, а иначе становилось обузой. А моё вялое тело быстро и мощно двигаться не могло. Никакие тренировки не смогли бы быстро справиться с естественной неразвитостью моего организма.
Я изготовил оружие для нескольких резких, точных и сильных движенийуж на это меня хватить могло. Из кухонных тесаков я сделал два лезвия, широких и острых, как бритвы, в форме полудисков. С одного конца лезвий я вывел недлинные острия, назвал их «когтями гнева». Рукояти располагались у лезвий сбоку, а потому эти своеобразные ножи одевались на кисти рук, как кастеты. Пришлось сверлить в плоскостях лезвий отверстия для пальцев, а потом вырезать из досок деревянные рукояти. Вот это была настоящая интересная работа. И результат этой работы лежал на моём столедва отличных боевых ножа. Я принес из парка кусок бревна и несколько дней учился на нём ударять лезвиями, а потом внимательно посмотрел внутрь себя и решил, что готов к делу.
В день выполнения задуманного я приехал на работу не на машине, как обычно, а на трамвае. Я уже не работал в компанииуволился накануне, но меня всё равно пропустили в зданиея показал несданный пропуск. Не пользуясь лифтом, поднявшись по лестнице, я сел на подоконник и стал ждать. Тоже хорошая работаждать в засаде. Во всём моём теле работало только зрение, а мысль гуляла в океане, свободно расправляя своё тело, до самых кончиков щупальцев. Я мог пребывать в ожидании сколько угодноприятное занятие.
Но машина охраны подъехала по графику, я постоял на лестничной площадке, сколько нужно, и двинулся к выходу на третий этаж.
И славно поохотился там на охранников. Они оказались опасной добычей. Если бы я хоть чуть промедлил в ответственный момент, меня пристрелили бы. Но человеческое тело на удивление хорошо справилось. И оружие я выбрал правильноножи. Ничто другое не сгодилось бы. И запаха опасности охранники не учуялия старался излучать самые невинные запахи. Хорошо, что настоящий хищник в моём теле умел просчитывать поведение даже самой опасной добычи. Отрезанная голова охранника очень красиво ударилась о стену. Я начинал проникаться человеческой эстетикой.
А в то же самое время в своей долине в океане я охотился. В тот момент, когда моё человеческое тело резало шеи врагам, я бросался из засады на большую вкусную рыбу. Когда на суше я ехал в трамвае с добытым мешком денег, в океане я с аппетитом ел.
И всё было хорошо просто замечательно до тех пор, пока я не увидел свей мыслью морского змея, вновь нашедшего меня, на этот разв моей долине. Кольнула тревога. Человек в трамвае очнулся от вялой задумчивости и беспокойно посмотрел вокруг.