Почему ты вечно туда заглядываешь? Сколько уже раз я тебе говорил, чтобы ты играл здесь, на солнце? Ох и непослушный же ты, Адась.
Бледное нервное лицо мальчика омрачила тень обиды. Он тихо поцеловал руку отца и скрылся в глубине дома.
Собственно, не понимаю, почему ты запрещаешь ему сидеть в беседке?спросил я его после короткой паузы.Ведь там так приятно, особенно при нынешней жаре.
Я опасаюсь, чтобы именно там ему не было слишком холодно. В том углу, под стеной, очень сыро. А он, как тебе известно, к такому весьма восприимчив.
Он произнес это быстро, не глядя на меня, видимо, недовольный моим вмешательством. Заметив раздражение, я оставил его в покое и сменил тему разговора. Мы начали рассуждать о литературе, о ее новейших течениях и зарубежных веяниях. Рышард оживился и с воодушевлением посвятил меня в литературные явления последнего времени, не забыв при этом упомянуть и о себе. В конце концов он предложил мне послушать несколько его произведений. Я согласился с неподдельным удовольствием. Через минуту он вынес из комнаты связку рукописей и начал читать.
Это были стихи. По правде говоря, я не знаток, но когда-то много читал и достаточно глубоко чувствовал поэзию. Сочинения Рышарда произвели на меня неизгладимое впечатление. Форма была безупречной. Эталонные секстины ложились плавно, ритмично. Их суть была преимущественно идейной. Однако интересное дело: мне показалось, что подобные сюжеты я уже однажды где-то встречал.
Поэмы Рышарда как бы последовательно развивали откуда-то давно знакомые мне мотивы. Это было не то же самое, однако казалось будто бы стилистическим продолжением.
Хотелось бы надеяться, что так будет творить кто-то, кого я когда-то давно читал. Однако между этими двумя людьми существовала принципиальная разница: тот, чью фамилию я пока что не мог вспомнить, писал от сердца, и поэтому его лирика непроизвольно трогала; произведения же Рышарда сверкали, будто бриллиантовый клинок, холодным, леденяще-искрящимся блеском; от них веяло изысканным холодом. Это был совершенно иной человек. Но кем же был тот, второй?
Желание вспомнить было настолько сильным, что я невольно перестал внимательно слушать Рышарда и напряг всю свою память в поисках утраченной фамилии. Внезапно она вспыхнула на туманном экране прошлого алыми буквами: Станислав Прандота.
Да! Это он!
Явление этой фамилии из сумрака забытья потрясло меня до глубины души, наводя на мысль о его преждевременной смерти.
С Прандотой я познакомился когда-то лично, посредством Рышарда, с которым его связывали будто бы дружеские отношения. Утонченный, исполненный высокой культуры разум молодого человека изумлял меня уже тогда, и он подавал большие надежды. Он сумел причудливо соединить склонность к философской рефлексии с глубокой сердечной чувственностью, которая струилась из его глаз, подернутых тихой меланхолией.
В последний раз я видел его много лет назад у Рышарда, в день моего прощания с кузеном. Больше мы с ним не встретились ни разу в жизни. Через месяц он утонул во время шторма на «Ласточке»пароходе, которым путешествовал к берегам Южной Америки. В списке пассажиров, оставленном капитаном судна в гавани, его фамилия была помещена в самом начале. Правда, как позже сообщали газеты, несколько особ не явились вовремя на палубу отправляющейся «Ласточки», однако их фамилии не приводились. Во всяком случае, с тех пор никто и никогда не видел Прандоты. Поэтому весьма правдоподобным, практически достоверным, было предположение о том, что он погиб в море во время шторма. То же единогласно твердили и все издания.
Он погиб молодым, пробудив всеобщую скорбь в сердцах тех, кто сумел разглядеть в его произведениях превосходный талант.
И сам не понимаю, как так случилось, что об этой трагической кончине я до сих пор не обмолвился с Рышардом ни единым словом. А ведь именно от него я должен был услышать многое о Прандоте, в особенности же то, что он ступил на борт именно в здешнем порту, в бытность Норского.
Тогда, пользуясь небольшой паузой в чтении, я обратился к Рышарду с вопросом:
Когда ты встречался с Прандотой в последний раз? Быть может, незадолго до катастрофы? Вроде бы он отчаливал от здешнего берега?
Норский внезапно оторвал взгляд от рукописи и, со странным выражением лица, вперил его в меня. Очевидно, вопрос застиг его врасплох, и в первую секунду он не понял, откуда тот возник. Но вскоре он, видимо, сориентировался, и тогда на миг на этом мраморном лице появились какие-то странные, загадочные проблески. Что означали эти необузданные линии внезапно сократившихся мышц, какие им следовало подыскать эмоциональные аналогимне было трудно определить. Но это длилось лишь неуловимо крохотное мгновениес помощью огромного усилия воли он овладел собой и возвратился к своей привычной непроницаемости. Только слегка побледнел и печально ответил:
Да. Твоя догадка верна. Действительно, он навестил меня перед отъездом. Даже
Он замолчал, будто бы задумываясь, а стоит ли завершать фразу. Но вскоре сомнения рассеялись, и он едва ли не с вызовом произнес:
Ты даже не поверишь Он заглянул сюда на часок перед тем, как ступить на борт. Мы съели легкий обед на двоих, после чего я проводил его в порт. Бедный парень! Ему было так к лицу то небольшое синее кепи, которое он надел в свое путешествие.
Последние слова прозвучали несколько странно. Разве прекрасное кепи не было главным украшением Прандоты? И к тому же я не смог удержаться, чтобы не отметить того, о ком шла речь.
Невосполнимая потеря. Я глубоко убежден, что в этом светлооком добром юноше однажды проявился бы первоклассный лирик. Какая душевность, какая глубина чувств!
В глазах Рышарда тлели какие-то желтые огни.
Когда он заметил, что я за ним наблюдаю, то легонько сомкнул веки и, выдыхая густой клуб дыма, спокойно процедил:
Быть может. Однако мне кажется, ты преувеличиваешь. Хотя он и был моим задушевным другом, я никогда не превозносил его талант слишком высоко. Он был чересчур сентиментален. Нет ли у тебя желания немного прогуляться перед закатом по пляжу? Сейчас дивная пора, а до ужина у нас еще много времени.
Он докурил сигару и, стряхнув остатки пепла, бросил окурок на дно перламутровой раковины.
Охваченный досадой, я все же сделал вид, что все в порядке, и с напускной готовностью проследовал вместе с ним к выходу.
Когда мы вернулись под вечер домой, он был в превосходном расположении духа и во время ужина постоянно шутил с Адасем. Однако я заметил, что время от времени мимолетная тень мелькала на его прекрасном, мужественном лице, и несколько раз я перехватывал его взгляд, покоящийся на мне с особым вниманием.
С того дня прошло несколько недель.
Внешне ничего не изменилось в моем отношении к Рышарду, с которым я, как и прежде, вел долгие беседы, совершал совместные прогулки и поездки по морю. И все-таки мы оба чувствовали: что-то произошло, какая-то тень клином пролегла между нами и разделяет нас все сильнее. Чувствуя это, мне, собственно, следовало бы проститься с ним и покинуть виллу. И если я этого не сделал, то лишь благодаря особой связи с этим человеком, который уже долгое время был для меня неразрешимой загадкой.
И я его, очевидно, обременял своим присутствием на вилле, хотя он упорно пытался замаскировать всяческие следы недовольства. Однако я отчетливо видел их в выражении его лица, беглом взгляде, в наших осторожных разговорах. Норский вообще помрачнел и в последнее время очень изменился. Часто он глубоко над чем-то задумывался, на вопросы отвечал неохотно, постоянно избегал определенных тем; а еще с того памятного дня мы с ним ни разу не заговорили о покойном Прандоте. Также с тех пор мы не касались и литературных проблем; когда я случайно уводил нить разговора к данной теме, он ловко переходил к вещам, лишь косвенно связанным с литературой, после чего поспешно все дальше отдалялся от нее.
Впрочем, банальность наших диалогов мне с лихвой компенсировала превосходная хозяйская библиотека, которая в любое время была для меня открыта. К тому же я на целые часы, особенно утром, погружался в чтение.