А! вскричала Аврора, вся дрожа от ненависти, это война? Война без пощады Шеваиот, ты поддержишь твою рабу!
Она снова подбросила новую щепотку куренья в жаровню, дым густым столбом поднялся кверху.
Шеваиот, тебе угодно мое жертвоприношение! О, великий и славный дух, ты будешь удовлетворен вполне!
Не обращая внимания на неподвижное тело Бориса, она зажгла на алтаре три свечи из черного воска, стоявших в высоком канделябре из оксидированной бронзы. Красноватый свет разлился по комнате, тускло освещая алтарь, Аврору над неподвижно лежащим Борисом и отражаясь в черном зеркале.
Она сбросила с себя одежды и молча остановилась нагая пред алтарем, повторяя в уме своем священную букву:
ШИН!
Потом Аврора взяла большой хрустальный кубок и, поставив его на маленький столик и протянув над ним свою левую руку, серебряным кинжалом нанесла себе удар в предплечье. Горячая кровь струей потекла в кристальный кубок и наполнила его почти до половины.
Тогда, взяв в одну руку кубок, а в другую засохший стебель розы, на котором запеклась кровь Фадлана, она высоко подняла их над головой и торжественно подошла к алтарю. Там, наступив ногой на неподвижное тело Бориса и зажмурив глаза, в неописуемом порыве злобного восторга, она проговорила:
Шеваиот! Великий Шеваиот! Я, твоя раба, я пред тобой я принесу тебе в жертву заклятую кровь, и жизнь врага моего будет связана с моею!
Она опустила голову и несколько минут оставалась как бы в полузабытье.
Шеваиот, великий Шеваиот! Благоволи принять приносимую тебе службу и великое жертвоприношение крови!
Аврора опустила стебель розы в чашу с еще дымящейся кровью.
Тебе, великому владыке зла, тебе, победному духу тьмы, тебе, могучему царю горя и слез!..
Она поставила на алтарь чашу и, наклонившись над ней, стала шептать:
Ангел с мертвыми глазами, повинуйся! Крылатый бык, работай! Скованный орел, подчинись! Змей, упади к моим ногам! И пусть вода вернется к воде, горит огонь и дышит воздух, и земля покроет землю. Ози, Озуа, Озия!..
Она подняла руки и высоким голосом нараспев заговорила, заканчивая каждую строку быстрой скороговоркой:
Рабыня зла выше веры, не верит и сама говорит ложь.
Я повелю бледным теням ада, без страха и трепета в сердце своем,
Да будет воля моя им закон!
Абигор и Люцифер, Балан и Мальф, вы, мрачные владыки,
Породите зло без конца, без конца рождайте его.
Великий Шеваиот, слава тебе!
Рабыня злавладычица вселенной, и вселенная служит ей.
Я сойду за бледными тенями в ад без страха и трепета в сердце своем,
Да будет воля моя им закон!
Аман и Мамон, Белиал и Вельзевул, вы, мрачные владыки,
Породите зло без конца, без конца рождайте его.
Великий Шеваиот, слава тебе!
Небо и преисподняя одно, что наверху, то и внизу.
Я повелю безликим без имени, без страха и трепета в сердце своем,
Да будет воля моя им закон!
Гомори и Вельфегор, Айперос и Фурфур, вы, мрачные владыки,
Породите зло без конца, без конца рождайте его.
Великий Шеваиот, слава тебе!
Неудовлетворяемой страстью горят тени в аду.
Злобной забаве отдам я свое прекрасное тело, без страха и трепета в сердце своем,
Да будет воля моя им закон!
Астарот и Аниан, Теймон и Рагуар, вы, мрачные владыки,
Породите зло без конца, без конца рождайте его.
Великий Шеваиот, слава тебе!
Да возжет ночь светильник свой,
Восстань солнце, луна будь бела и ясна.
Я повелю бледным теням ада, без страха и трепета в сердце своем,
Да будет воля моя им закон!
Оробас и Молох, Кледде и Грамма, вы, мрачные владыки,
Породите зло без конца, без конца рождайте его.
Великий Шеваиот, слава тебе!
Их лики ужасны и тела странных форм,
Ныне демоны да будут ангелами святыми.
Я повелю безликим без имени, без страха в сердце своем,
Да будет воля моя им закон!
Силизий и Асмодей, Верит и Мархосий, вы, мрачные владыки,
Породите зло без конца, без конца рождайте его.
Великий Шеваиот, слава тебе!
Великий Шеваиот, слава тебе!
Великий Шеваиот, слава тебе!
Она склонилась до земли, затем, выпрямившись и взяв обеими руками чашу, высоко подняла ее над своей головой и в диком исступлении почти закричала:
Гемен-Этан! Гемен-Этан! Гемен-Этан! Эль, ати, титэ-ин-азиа, Хин, Теу, Минозель, Ашадон, валь-ваа, Ейе-Ааа, Эйе-эксе, ЭЛЬ, ЭЛЬ, ЭЛЬ! А, ХИхау-хау-хау, ва-ва-ва-ва! Шеваиот!
Айе-Зарайе, айе-Зарайе, айе-Зарайе! Властью Элогимов, Аршима, Рабура, Батхаса, через Абрака владычествующих, появись, Абегор через Аберера! Шеваиот! Шеваиот! Шеваиот! Я тебе повелеваю печатью Соломона и великим именем Семхамфораса, прими в жертву нашу смешанную кровь!
Громадный клуб дыма вылетел из курильницы и окутал Аврору, ласково обволакивая плотным кольцом ее конвульсивно вздрагивающее тело. Гуще и гуще становился дым и резче благоухали одуряющие ароматы; черные свечи вспыхнули в последний раз и с треском погасли.
Блистала хрустальная чаша, высоко поднятая белевшими во тьме прекрасными руками валашки.
Но вот густое облако душистого дыма заволокло и эти белые руки Аврора без чувств рухнула на неподвижно лежавшее тело Бориса. Чаша выпала из ее рук и с жалобным стоном разбилась на мелкие кусочки, густеющая кровь темной лентой медленно потекла по ковру.
Так лежали у подножья черного алтаря, бок о бок, два недвижных человеческих тела, одно в свободных одеждах, другое блистая своей наготой.
И черный дым крутился над ними и чудились в этом дыму необычные и страшные образы
XV
Ранним утром Фадлан поехал за помощью к учителю.
Он знал уже, что его личное дело погибло, и, спасая других, он губит самого себя. Так выходило, смотря с земной точки зрения. Но именно то земное, что еще обитало в нем, говорило, что, может быть, остался какой-нибудь иной путь. Может быть, в борьбу с победной злой силой вступит другой и прикроет его могуществом своего знания и силы. Старый Махатма, направляя Фадлана на север, говорил ему, что там обитает некто сильнейший, и дозволил прибегнуть в тяжкую минуту к его помощи и покровительству. Однажды Фадлан уже обращался к нему мысленно, то было перед опытом воскрешения, но не получил ответа. Теперь он дерзнул лично отправиться к нему, это была его последняя надежда, последняя соломинка утопавшего.
Ночью прошла гроза. Ливень смыл городскую пыль и грязь. Прямые улицы, дома с чистенькими крышами и словно лакированные мокрые вывески закрытых магазинов, омывшись дождевой водой, приняли совсем свежий вид и сияли на солнце, как новые. Но в теневой стороне еще таилась ночная свежесть, порывы ветра несли с собой холодное дыхание минувшей непогоды и по небу еще неслись клочья разорванных облаков.
На вокзале было совсем пусто. Взяв билет у сонного кассира, Фадлан очутился в пустом дачном поезде. Никто не ехал в будни на дачу в такую раннюю пору. Один только Фадлан спешил вон из Петербурга за помощью и советом к учителю, жившему у моря лето и зиму, вдали от городского шума и суеты.
Колокол ударил три раза. Кондукторский свисток залился долгой трелью, в ответ где-то далеко впереди гукнул паровоз. Звякнули цепи, в окне мелькнула красная фуражка начальника станции, усатое лицо жандарма в серой шинели с медалями и значками на груди; потом потянулась длинная досчатая платформа и побежали вправо и влево кладбища, поля и огороды.
Фадлан, забравшись в угол мягкого дивана, рассеянно смотрел в окошко и ничего не видел: в его сердце бушевала бур я, а мысли вихрем крутились в разгоряченной голове.
Что ж, неужели это конец всего, всего, всех знаний, работы напряженного труда на тернистом пути посвященного? Видел ли он счастье? Испытывал ли он радости бытия, легко доступные каждому, обладавшему его средствами и счастливыми условиями его независимого положения?
Он шел уверенной стопой по дороге знаний, недоступных большинству людей, и знания эти делали его почти свободным. Но обаяние женщины, неизмеримо низшей, чем он, и глупые предрассудки чуждой среды едва не погубили его.
Победа? Что толку в этой победе, когда счастье навсегда закрылось от него. Правда, земное и непрочное счастье, но это счастье было бы так обаятельно сладко! Благоухание цветка, живущего только один день прекрасная заря, умирающая с наступлением ночи, капля благодатной росы, упавшая на ссохшуюся землю!