Профессор вскочил с места, как ужаленный.
Наконец-то! вскричал он. Вот наконец вы проговорились! Вы обладаете высшей силой. Ну вот, я не прошу у вас иного. Я внутренне убежден, я убежден до глубины души, что эта женщина его околдовала. Вы можете ее обезвредить. Сделайте это!
Но я не могу, возразил Фадлан. Вы мне приписываете могущество
Которым вы владеете, я в этом уверен. Вы много раз говорили мне о могуществе человеческой воли, о могуществе человеческого желания Ну вот, пожелайте же!
Фадлан молчал, как бы застыв в позе глубокого раздумья.
Профессор подошел к нему вплотную.
Не вы ли говорили мне когда-то, что священная наука Востока заключается в особой философии, высшим проявлением которой является братство между людьми? Фадлан, есть два человеческих существа, которых нужно спасти, которых преследует зло!
Он взял доктора за руки и сказал со всей силой нежности, на какую был способен:
Фадлан, если вы обладаете такой силой, неужели вы откажете в просьбе вашего старого учителя?
Фадлан поднял голову.
Хорошо, ответил он с усилием, я попробую Для вас
Наконец-то!
Но не следует думать, что я могу идти с завязанными глазами в страшном потустороннем мире. Мне нужно видеть молодую женщину. Приведите ее ко мне.
Профессор не счел возможным скрывать далее имя и потому сказал:
Вы ее знаете, вы ее видели вместе со мной на балу у Репиных. Припомните розу, о которую вы укололись, оживленные танцы, даму в черном платье разумеется, вы ее знаете!
Я? удивленно возразил Фадлан. Как ее зовут?
Баронесса Варенгаузен.
Услышав это имя, Фадлан склонился, словно сраженный тяжелым и неожиданным ударом. Потом, после долгого молчания, он прошелся по комнате взад и вперед, остановился и проговорил хриплым голосом:
Она?.. Нет, нет!.. И не думайте, я не могу Нет, я не могу!
Он страшно волновался и весь дрожал.
Но почему же?
Если бы вы знали! продолжал Фадлан с рыданием в голосе.
В чем дело, наконец?
Но поймите, ведь я ее любил там Я ее любил! И вы хотите, чтобы я?.. Ах, нет, это выше моих сил!
Он упал в изнеможении в кресло. Моравский, в порыве жалости и сострадания, обнял его и тихо стал гладить его низко опущенную на грудь голову:
Да, проговорил он тихим голосом, да, я понимаю!.. Возвратить ее мужу? Я понимаю это очень тяжело, и я вам сочувствую. Но, мысленно подымаясь к величию добровольной жертвы, жертвы любви, вы ее спасете, Фадлан! Вы ее спасете за то, что вы ее любили.
Но это ужасно, этот выбор! Мой долг и мое чувство! И вы хотите
Профессор поднялся и холодно сказал:
Значит, вы ее не любили и у вас, как и у большинства людей, любовьэто только пустой звук.
Я?.. Не любил?
Тогда спасите ее.
Если бы вы знали, как разрывается мое сердце!
Воцарилось молчание.
Фадлан, сказал наконец профессор, послушайте меня, Фадлан! Разве не должен доктор, позванный к смертельно больному, хотя бы это был его страшнейший враг, испробовать все средства для того, чтобы его спасти? Фадлан, или твое учение менее чисто, чем наше?
Фадлан содрогнулся и ответил:
Хорошо, пусть она придет пусть!
Профессор обнял Фадлана и крепко его поцеловал.
Друг мой, я знал, что вы не откажете мне, вашему старому другу, обратившемуся к вам за помощью. Никто и никогда не узнает, какую громадную жертву принесли вы сегодня в своем собственном сердце. Но та великая сила, которой вы служите, видит ее. Она видит и то уважение, с каким я к вам отношусь: Фадлан, друг мой, вы победили самого себя!
Ах, профессор, я уже забыл ее, я был так счастлив! Но вы снова разбудили старое. Что ж, я отправлю туда, откуда вызвал, сладкий обман, дивный мираж, которым жил!
Что вы говорите, мой друг? Я вас не понимаю.
Какое вам дело, профессор? Я исполню вашу просьбу: приведите завтра баронессу.
Профессор исполнил свою задачу. Он взял свой цилиндр, надел перчатку и встал с кресла:
Мы будем у вас завтра, должно быть, часа в четыре. Пока до свидания. Еще раз от души, сердечно благодарю вас, Фадлан!
Он, крепко пожав руку Фадлана, вышел из кабинета.
Фадлан остался один.
Долго сидел он, опустив голову на руки, недвижимый и бледный. Крупные слезы катились из его глаз, но он не замечал их в страданиях тяжелой борьбы с самим собой. Старая любовь воскресла с новой силой. И все его знания, вся его сила, могущество воли и власть над физическим своим существом остались где-то далеко. Одна воскресшая любовь победно царила в разбитом сердце: он весь был поглощен ей, ни на минуту не забывая, что должен подавить ее в себе до конца своих дней. Мысли вихрем крутились в голове, и ни одна не выливалась в ясное и сознательное представление, и кругом была темнота, беспросветная темнота
Так прошло много времени; большие часы в кабинете глухо пробили один раз, два и три, шел уже четвертый час ночи.
Наконец Фадлан одержал победу. Он поднялся с бледным и расстроенным лицом, но полный твердого и незыблемого решения. В нем воскресло лучшее и высшее, что он имел в своей душе. И он теперь стыдился самого себя, так как не смог сразу покорить низменную страсть земной любви священным сознанием того, что было его обязанностью. Мог ли он, посвященный Махатмами, адепт высших питрийских знаний, он, которому мудрецы передали в священных мистериях владычество над великими силами, мог ли он пасть так низко и стать рабом самого себя?
Он понял, что его минутная слабость, быть может, повлияла уже на высшую и божественную силу, которую он приобрел долгими годами невыразимой борьбы и гигантских усилий.
Он упал на колени и, закрыв глаза, обратился к Началу всех начал, к Высшему, с горячей просьбой поддержать его колеблющийся дух. Он просил Его снизойти в его сердце, чтобы просветить и укрепить его, и просветленная его воля снова явилась в нем и он вполне овладел самим собой.
Фадлан поднялся с колен.
«Случай! подумал он. Случай, бог глупцов, ты для мага не более, как маска, под которой проявляется высшая воля. Случай, покажи мне твое лицо и ответь мне!»
Он подошел к шкафу и взял с нижней полки книгу.
Махгабарата, пробормотал он, глядя на заглавие.
Наудачу развернув книгу, он прочел:
«Мудрец, который хочет любить, более не мудрец, если только он не приносит своею любовью в жертву самого себя».
Он взял другую книгу, посмотрел на заглавный лист:
Спросим здесь.
И он прочел:
«Все жертва, все самозабвение в восторженном самоотвержении любви».
Он перелистал еще несколько книг и в одном из запыленных томов ему попалась строчка:
«Нет истинной любви без самоотвержения и жертвы».
Он опустил голову и склонился пред таким образом выраженной высшей волей и губы его прошептали священное слово:
ОУМ
И в сердце его, среди развалин всего, что было земным и дорогим для него, зажглась яркая звезда, и душа в сладком порыве потянулась к Высшему Добру
Ему стало легко, легко, как никогда.
ОУМ!
Фадлан окончил молитву и, просветленный и успокоенный, снова сел в свое кресло у письменного стола.
Да вот еще вот что еще нужно сделать, пробормотал Фадлан. Одно последнее усилие. Но как же иначе? Лемурия, чудное мое создание и проявление воли, подарила мне много счастливых минут! Имеет ли право мастер разрушить свое собственное произведение? Конечно, да. Да и кому я ее оставлю? Чьему духу она будет так же покорна, как была покорна моему? Исполним же скорее этот печальный акт.
Он нахмурил брови, закрыл глаза и, вытянув вперед обе руки, проговорил три раза:
Лемурия! Лемурия! Лемурия!
Дверь в глубине комнаты медленно открылась и на пороге показалась Лемурия, бледная и прекрасная, как всегда. Белая ее одежда длинными складками ниспадала вокруг высокого стана; флуоресцирующее сияние светилось больше обыденного, она волновалась.
Ты меня звал, господин? Я пришла.
Фадлан с печальной улыбкой смотрел на прелестное создание:
Ты послушна, Лемурия, благодарю тебя! Садись вот здесь, против меня, я хочу тебе сказать я хочу тебе сказать
Фадлан замолк, собираясь с силами: он жалел Лемурию.
Вы расстроены, господин. Отчего вы не жалеете свою рабу?