Нет, отвечает Нестор. Вернее, да, возможно, у него не все дома, но это и неважно, потому что он своего добился. И он прав. По всем статьям.
Не может быть, возражаю я, неужели он убедил вас
Послушайте, вам не понять, вы неон подбирает слово. Кем вы работаете?
В ресторанном бизнесе, говорю я.
Да, это совсем не то. Вам не понять. Ты всю жизнь уповаешь на свое творческое начало, а потом выясняется, что нет у тебя никакого начала. А есть только конец. И он совсем не счастливый.
Он манипулирует вами.
Я говорю вами, а подразумеваю нами.
Пусть так, невесело соглашается Нестор. Это ничего не меняет. Имея все шансы и условия, образование и опыт, любовь поклонников и деньги, я не могу создать шедевр. Я вообще ничего не могу создать. Кто я после этого? Разве музыкант? По-моему, у этого другое название Знаете, продолжает он после паузы, я даже благодарен ему. Он открыл мне глаза.
Его не отговорить. Это чувствуется по голосу, интонации, наклону головы. Горазд похоронил его заживо. Но это согбенная фигура, эта хромая душа еще больше убеждает меня в необходимости продолжать борьбу. Я не такой, как он.
Вы что-нибудь знаете про него? спрашиваю я.
В каком смысле?
Вы пытались выяснить, кто он такой?
А, вы про это Да, конечно. Пытался. И даже кое-что выяснил. Только мне эта информация никак не помогла. Вернее, я не успел ей воспользоваться.
Что за информация?
Мне удалось выйти на одну из прошлых жертв Горазда.
Уж не тем ли самым способом, которым я вышел на него?
Художник. Довольно знаменитый.
Интересно, что во мне нашел Горазд, раз он специализируется на знаменитостях?
Он каким-то образом разнюхал, что у Горазда есть архив всех, кто ему должен. Контракты, имена, послужные списки и собственно предмет договора: картины, книги, фрески, пьесы, скульптуры, архитектурные сооружения. Все, что так и не воплотилось в культурное наследие. Зародыши великих смыслов.
Я оживился.
И что, вы пробовали проникнуть в этот архив?
Зачем? удивился он.
Но как же? Ведь это возможность лишить его рычагов давления.
Не поймите меня неправильно, но в каком-то смысле Горазд делает нужно дело.
Хватит бред нести! закипаю я, и он отшатывается, пиво чуть не выпадает из рук. Он абьюзер, преступник и террорист. Вы о чем вообще?
Террорист? неуверенно переспрашивает Нестор.
Неважно, говорю я. А где находится этот архив?
Зачем вам это знать? Вы тут не при чем.
Теперь я натурально ненавижу этого музыкантишку. Если он попробует встать у меня на пути
Просто скажите мне адрес.
К тому же, не слыша меня, рассуждает он, он вряд ли допустит, чтобы
Я сталкиваю его с постамента, он валится на землю. Встает, но навязать мне борьбу после двух банок пива сложновато. Я вновь укладываю его на лопатки, нависаю с занесенным кулаком.
Адрес, говорю я.
Он сдается моментально.
Я его не помню. Это заброшенный жилой комплекс. Идиллия. Пятый корпус, последний этаж. Он сочувственно улыбается, потому что все понял. Там смерть Кощеева. Удачи.
Глава тридцать четвертая
Надо же, я смог. Я закончил книгу. Написал ее на одном дыхании. На последнем. Оказывается, я себя недооценивал. А вот Горазд знал все наперед. Странно признавать правоту антигероя. После такого можно и веру в справедливость потерять.
Меня, как вы уже поняли, заманили в ловушку. Не было никакого архива, а музыкант Нестор Махеевочередная марионетка, которую дергал за ниточки сами знаете кто. Я зашел в полупустую комнату, где на столе стояла печатная машинка, соединенная проводами с ящиком неопределенного назначения. Пока я рассматривал эту странную конструкцию и недоумевал, где же архив Горазда, за мной плавно и незаметно затворилась тяжелая непоколебимая дверь.
Я бился в нее минут двадцать, пока не понял, что это бесполезно. Еще с полчаса я потратил на то, чтобы докричаться до кого-нибудь сквозь зарешеченное окно. Затем я решил внимательнее исследовать машинку с проводами. Я нажал клавишу, и спустя несколько секунд на странном ящике загорелся дисплей с обратным отсчетом. Я нажал еще одну клавишуи отсчет оборвался. А затем возобновился. И я все понял.
Я провел здесь почти двое суток, сейчас, когда близка последняя строчка и последний выдох, я задумался: ну как? Какой получилась эта книга? Есть ли у нее шанс занять верхние строчки хит-парадов, попасть в списки школьной литературы, выдержать десятки переизданий?
Прошу прощения за очередное отступление от канона. В обычной (нормальной) книге не встретишь рассуждений о том, сможет ли она стать бестселлером. Но раз уж четвертая стена лежит в руинах, то позвольте мне поведать свои соображения на этот счет. Тем более, что они могут подсказать нам, кто победилдобро или зло.
Ну то есть, да, я все понимаю, я на краю гибели, и если мерилом победы делать жизнь, то, конечно же, я проиграл, так как вскоре буду ее лишен. Но что если заглянуть глубже? И вот тут для Горазда начинаются невеселые деньки. Больше того, куда ни киньвсюду клин. Если Горазд ставил на то, что я никто и звать меня никак, то эта книгадоказательство обратного. Хоть и не гениальное, но какое есть.
Я, знаете ли, придерживаюсь того мнения, что способность написать книгууже признак гениальности. И если у вас возникает вопрос почему, то мне с вами не о чем разговаривать. Если вы спрашиваете почему, значит, вы никогда не писали книг. Не бросались на замысел, как голодарь на стол, что ломится от яств. Не раздумывали над каждым предложением, как сапер над коварной бомбой. Не отшатывались от своего собственного текста, который в моменты скуки или меланхолии покажется безнадежным. Не чахли над главой, которая не хочет сдвинуться с мертвой точки.
Способность решиться на испытания, муки и разочарования дорогого стоит, вот я к чему. И уж если книга написана, то поздравляю, вы, мать вашу, гений. Грандмой единственный союзникговорил о том же. Самая главная книгаэто ваша книга. И вот она передо мной. Я доволен лишь тем, что она существует. Простите, если она встала вам поперек горла.
Так вот. Если Горазд намеревался доказать, что даже перед лицом смерти я спасую и откажусь от своего призвания, то у него ничего не вышло. С другой стороны, если он рассчитывал получить от меня шедевр, то снова промахнулся. Эта книга является шедевром для меня самого, и это нормально. Все прочие, думаю, сочтут ее не очень. Не очень фантастической, не очень детективной, не очень мелодраматичной, и вообщене очень. И это тоже нормально. Потому что шедевры не пишутся под дулом пистолета. Или в ожидании взрыва бомбы. Или что там в этом ящике.
Короче, Горазд, если ты это читаешь, то это был дохлый номер. Ну, правда.
Что касается моей жизни, то вопрос тот же: ну как? В этом смысле книга и жизнь схожи: я сам не знаю, что я написал, и сам не знаю, что я прожил. Да, у меня есть примерное представление о событиях, персонажах, которые двигали эти события, общей интонации и развязке, но я абсолютно не в курсечто это было. Вот такая вот метафора: жизнькак книга, которую нельзя переписать или перечитать.
Процесс написания Пленника позволил мне примириться и с этой несправедливостью. Жизнь удалась? Жизнь прекрасна? Жизнь прожитьне поле перейти? Черт его знает. Наверное. После всего я выучил только, что она конечна и всегда была такой. А кроме прочеговосхитительной, травмоопасной, ревущей, страшной, мерзкой, жалкой, приятной, простой, сложной, красивой, непознанной, грандиозной, разной, одинаковой, непочатой, раздражающей, вдохновляющей. Моей.
Она была моей. Моей и останется. Даже если ее у меня отберут.
И словно чувствуя эти слова, будто своим совиным слухом уловив мажорный аккорд и намереваясь немедленно его пресечьв комнату входит Горазд.
Глава тридцать пятая
Что ты здесь делаешь? мне приходит в голову только эта идиотская фраза.
Признайся, Стеблин, парирует он, ты рад меня видеть. Ведь ты уже не ждал, что за тобой кто-нибудь придет.
Я впечатываю наш диалог в бумагу. Я по-прежнему в ловушке. Но он так близко. Тот, кто приговорил меня к этому. Он так близко.