Кружились со звонким щебетом яркие белощёкие синицы. Между высокими раскидистыми елями путались заячьи следы. Совалась из уютного дупла, выскакивала и бегала по крепким ветвям пугливая, но очень любопытная белка. Изредка на белом вспыхивал зловеще лисий хвост.
Вдруг с кустов повалился пух снега, и к нам выбралась куропатка, облачённая в коричневый наряд. Она вытаращила тёмные глупые глаза и, взъерошив перья на боку и хвосте, убежала испуганно прочь за деревья. Мы погнались за ней, слышно поскрипывая синим снежком. Куропатка вскоре привела нас к неглубокому извилистому ручью, через который было перекинуто толстое тяжёлое бревно. Марк первым пересёк быструю воду и, оказавшись на другой стороне, слепил колючий снежок. Он бросил его небрежно в меня, когда я перебрался через ручей и с восхищением окинул глазом сказочный пейзаж, тонущий в лёгких отчётливых звуках. Я уворачивался от крупных снежков и прятался за елями под громадными сугробами. Марк незаметно близко подкрался и швырнул снежок в моё белое мокрое лицо. Я выкарабкался из-под сугроба, более не служащего мне защитой, и, энергично отряхнувшись от комьев снега, поглядел беззлобно на Марка и великолепно почувствовал себя, когда его губы тронула светящаяся улыбка.
Он подошёл к ручью, снял шерстяные перчатки и, зачерпнув ладонями чистой воды, жадно выпил её.
Попробуй. Она вкусная!
Меня не мучает жажда.
Скоро я всё же выпил немного ледяной воды, и мы пошли дальше. Марк спросил о папе.
Сочувствую тебе. Что же произошло?
Жизнь богаче и неимоверно тяжелее смерти, ты так не считаешь? Я уверен в этом. Папа ехал на дело. Спросишь, что за дело? Так я тебе отвечу. Это всё его нудная и монотонная, как по мне, работа. Изготовление чертежей, всяких деталей и прочих мелочей, предусмотренных к сборке. Я знаю, что он был за рулём. Он не пил. Столкнулся с другой машиной по чистой случайности. Мама видела его израненным, еле живым в больнице, куда его доставили. Я тогда не интересовался, кто был вторым водителем.
А теперь выяснил? спросил Марк.
Меня захлестнула волна гнева, и я повысил голос:
Если бы!.. Если бы я только нашёл!
Ты искал?
Спрашиваешь! В интернете не было ни одной статьи об аварии, произошедшей в октябре двух тысяча двенадцатого года. Ни одной слабой зацепочки, представляешь? А мама как объяснит? Она считает, что меня нельзя посвящать в подробности, не может назвать даже фамилии. Конечно, меня это не устраивает! Какой-то придурок до сих пор на свободе гуляет, а папа мой папу-то не вернуть. Как будто его не было в моей жизни, будто воспоминания о нём всего лишь иллюзия
Эх, лучше бы я молчал, правда.
Всё в порядке. Мне приятно, что тебе не всё равно.
Ручей сделался практически незаметным.
Марк остановился под старой елью, снег внизу которой был густо усыпан сухими тонкими веточками.
Ты чего?
Да так, задумался.
Лёгкие наполнял ледяной воздух. Я накинул поспешно глубокий меховой капюшон и встал спиной к ветру, издающему жуткий, душераздирающий свист.
Марк спросил взволнованно:
А каким был твой папа при жизни? Я знаю, что он учил тебя кататься.
Он много чему учил меня.
Вы ходили в лес?
По лесам мы не гуляли.
Разве тебе они не нравятся? спросил Марк с небывалым удивлением.
Нравятся, только я боялся смертельно встречи с медведем. В мультиках они часто бывают весёлыми, обаятельными, не то что в реальности. Как-то мы с папой смотрели передачу, в которой показали, как бурый медведь валит здоровенного лося. Он громко рычал, раздирал жертву когтями и тыкался в окровавленную тушу. Мне тогда вдруг стало так жутко, что я отказался идти на выходных в зоопарк, потому что боялся увидеть чудовище вместо сонного мишки, гулящего по вольеру вразвалочку. К тому же, кроме катка у нас были другие развлечения. Кино по субботам, летний сбор красивого гербария и рисование при помощи шариковой ручки. Папа так хорошо рисовал, что я всегда завидовал ему (это он потом увлёк меня рисованием). Он учил меня логически мыслить, решать задачки. Господи, как мы настрадались оба из-за проклятой таблицы умножения! Он был очень добрым, строгим, конечно, и что уж тут греха таить, временами вспыльчивым. Я тоже вспыльчивый временами.
Заметил.
Марк задрожал от холода и, сняв промокшие перчатки, спрятал руки по карманам
Пойдём домой.
Я не замёрз, ответил он. Тебе не холодно?
Очень холодно.
Ветер не утихал. Он налетал стремительно на землю яростными порывами и нёс по ней, взметая куда-то вверх, острые снежинки и зелёные иглы.
Мой взгляд был затуманен, и я не мог разглядеть сквозь бурю течение быстрого ручья. Я шёл медленными решительными шагами и держал рукой спадающий капюшон. Ноги проваливались в наметённые чёрные сугробы, и я злился на свирепствующую мглу вьюги, которая смыкала резко губы. В смазанных хлопьях утопали остроконечные силуэты елей, за ними вырастали необъятные громады гор, а ещё дальше, за тучами, возвышающимися над землёй, за небосклоном, удивительно ясным, тёмно-сиреневым, сверкали вспышки первых робких звёзд.
Марк тащился без оглядки, всё больше отдаляясь. Я ускорился, сильно встряхнул его за равнодушные плечи, и он, точно очнувшись от глубокого сна, побрёл неуклюже вперёд, пригибаясь к серебряному месиву. Он был бледный как смерть. Его круглые изумлённые от чего-то глаза поразили меня. Я ненадолго растерялся, от усталости чуть ли не упал в бурно вздымающийся снег. Я закричал что есть силы на тускло пробивающееся солнце, и крик мой показался мне до ужаса непривычным. Солнце хранило неловкое молчание. Я дотянулся рукой до Марка, и мы заковыляли к брезжившему просвету. Он привёл нас вскоре к ветхому дому с обтрёпанной крышей, украшенной куском заснеженного конька.
Я поднялся по лестнице и стукнул слабо в дверь. Тогда, не обнаружив признаков жизни, я шагнул первым в полутёмную комнату с закрытыми окнами и тотчас же скатился на пол. Марк плотно затворил дверь и, спотыкаясь, заходил взад-вперёд. Он трещал беспрерывно досками и ощупывал в лихорадочном нетерпении размытые предметы, пока не остановился за самодельным абажуром с бахромой.
Но мы были рядом, как же так? Ненавижу вьюгу!
Ты пока найди, чем можно согреться, проговорил я и дрожащими пальцами вытащил телефон. Вот, держи фонарик. Проверим заодно, как дела с сетью.
Хорошо. Я быстро.
Он распахивал ящики и дёргал в отчаянии за шкафы, всё переходил к новым тумбам и проверял их содержимое, пока не прошмыгнул на второй этаж.
Вконец продрогший, я пересел на облезлый диван, где сжался в комок и загляделся на стёкла, разрисованные ажурными узорами.
Марк вернулся с телефоном и толстым клетчатым одеялом, что пестрело неровными заплатками.
Оно лежало на кровати. Хозяева, надеюсь, не рассердятся на нас.
Их, кажется, не бывает зимой, прошептал я еле слышно. Еды же нет?
Не-а. Там одни пустые бутылки, банки и картонные коробки. Сети нет.
Мы не можем позвонить.
Что делать, Паша? спросил он растерянно.
Давай подождём. Накрой скорее, а не то я окочурюсь!
Мы закутались покрепче одеялом.
Незримые иглы стали вонзаться в значительно потеплевшие пальцы, я маленько согрелся.
Наверху стоит лампа. Здесь одна такая же есть. У нас всего один фонарик.
Ты тщательно всё осмотрел?
Да. Мы не останемся здесь надолго, это точно, проговорил решительно Марк. Родители будут тревожиться, если мы не вернёмся к вечеру. Не стоило нам уходить так далеко. Ой, не стоило!
Ты никогда не был в этом доме?
Куда там? Я даже за ручей не ходил. Мне было скучно одному любоваться им, признался он и положил усталую голову на спинку дивана. Не играл так весело в снежки. А я их обожаю!
Потому что у тебя фамилия снежная, вот ты и любишь снежки. Дом, кстати, как из сказки о чародейке.
Откуда знаешь о ней?
От мамы. Видишь ли, мы были когда-то дружными, болтали о том о сём. А впрочем, неважно
Задремал и проснулся, когда за окном сгустилась могильная, сырая темень. Вьюга бушевала за хлипкими стенами, и ледяной сквозняк проникал в щели двери. За печью скакал сверчок, от голода не затихающий.
Я встал с дивана бесшумно, чтобы не побеспокоить Марка, и с фонариком шагнул к подвесным шкафам с витыми ручками. Раскрыл все по порядку, проверил и убедился окончательно, что они абсолютно пусты.