Уходя в леса, пришлось оставить и конядруга верного, на ход столь борзого, что запросто мог спорить с ветрами вольными, слугами Стрибоговыми. А ещес птицами стремительными, легкокрылыми. Жаль было расставатьсяведь столько лет верой и правдой служил. Но не брать же его с собой в качестве травяного мешка да волчьей сыти. Одному в лесных дебрях коня не уберечьи глазом не моргнешь, как станет добычей зверья: либо волки забьют, либо медведь задерет.
«Пусть уж лучше роду-племени верой-правдой послужит»решил тогда.
А вот пса, Черныша лохматого, взял. При нужде и об опасности предупредит, да и время, особенно зимней порой, скоротать поможет. К тому же и на охоте наипервейший помощник
Ратша в очередной раз повернулся на постели между тел юных жен, по-прежнему безмятежно дрыхнувших с ним на ложе. «Спят, треклятые, завистливо шевельнулись мысли. А тут и сна давным-давно нет».
Эти мысли шевельнулись, как упавший с древа осенний лист на траве-мураве. Шевельнулись неслышно и спрятались, уступив вновь место иным воспоминаниям. А те, иные, как тоскливо-нудный шум вьюги за стенами избы-землянки, не думали оставлять старого волхва и воя в покое. Подбирались хитрыми лисами, подкрадывались прожорливыми волками то с одной, то с другой стороны. Царапали, покусывали, теребили душу, стучали в маковку седой Ратшиной главы, не давали покоя Ох, уж эти мысли-птицы, мысли-туги!.. Не сбежать от них, не спрятаться Везде найдут, всюду догонят
5
Сколько бы лет пришлось Ратше, словно дикому зверю, прятаться по лесным чащобам, чтобы не попасться гуннам Харатона на глаза, только Сварогу да прочим светлым богам ведомо. Сам Ратша этого не ведал. Но предполагал, что немало, ибо его гонитель хан Харатон, несмотря на небольшой рост, телом был кряжист и крепок. На тот свет явно не спешил, собирался пожить еще на этом. А чего не пожить, когда жизньодно удовольствие
Первое время, пока в небесной выси царствовал Купало, пока стояли теплые денечки, Ратша обходился хлипким шалашом, им же построенным из жердей и веток. Умываться ходил к недалекому ручью, неторопко бежавшему по дну глубокого оврага, сплошь заросшего колючим терном. Терн был к тому же богат на маленькие черненькие плоды, пустеющие птичьи гнезда и паучьи сети.
На дне оврага было прохладно, сыро и сумрачно. Задерживаться в этом пристанище лесных духов не хотелось. Тянуло к солнечному свету, к дуновению легких струй невидимого, едва ощутимого в бору ветра.
Бор не отторг Ратшу, но и радости по поводу его присутствия, не испытывал. Терпели то ладно
И в обычной жизни Ратша не был привередлив в снеди. А уж в изгойстветем более. Питался кореньями, ягодами да плодами. Иногда медом из бортей. Реже пойманными в силки либо подбитыми стрелами зайцами да птицами. С ними была возня. Мало того, что приходилось шкурку снимать или перья выдергивать, но и потрошить. А самое главное, либо печь в углях, завернув в глиняный кокон, либо, нанизав на крепкую палку, поджаривать на костре. Ни котла, ни даже глиняного горшка, чтобы в них варево сварить, душистыми травками сдобрив, не было и не предвиделось. Такова доля изгоя. Тут хоть волком войничего не изменится.
«Так долго не протянуть, как-то, после очередных мучений с подбитым им глухарем, решил Ратша. Я же не Черныш, который сырому мясу и костям даже больше рад, чем жареному. Надо обзаводиться утварью. Благо, топор да нож при мне. И руки растут оттуда, откуда им положено. Но сначала все же надо взяться за жилищеморгнуть не успею, как зима пожалует».
Думать о строительстве избы не стоило. Одному да еще без пилы это дело было не по силам. Поэтому решил копать землянку, точнее пещерку на солнечном довольно крутом, если вообще не отвесном склоне оврага.
«И от чужого взгляда за деревьями и кустами не так заметна будет, и с землицей проще: сама ко дну оврага скатится. Все меньше мороки», размышлял здраво да расчетливо.
С помощью топора смастерил себе из березовой жерди что-то подобное заступу. Хоть лезвие и узковато, но ничего, сойдет. Мало-помалу копать можно.
С заступом-то, помолясь Сварогу да Перуну с Велесом, поплевав на длани для пущей крепости, и приступил к трудам праведным. Чего зря время терять
Лаз решил сделать поуже, чтобы в зимние холода было проще загораживать. А саму пещерку как можно попросторнеене стоймя же в ней стоять. Надо не только одрину в ней поместить, но и утварь с припасами. И стол, какой-никакой, не помешает. А еще печь, чтобы лютость зимних холодов пресечь.
Поначалу землица, влажная и рыхловатая, поддавалась довольно легко. Но это поначалу. Когда же пошла глина, веками ни дождями, ни снегами с морозами не тронутая, о легкости пришлось позабыть. Тут уж ни то что заступом, топором едва справлялся. Но мало-помалу все же въедался в твердь земную. Чтобы ускорить удаление накопанной, точнее нарубленной глины, пришлось из прутьев плетушку соорудить. Дело пошло куда сподручнее.
Плетушка же в свою очередь натолкнула на мысль, что надо подобные изготовить под грибы и плоды лесные. Дело не хитрое, однако весьма нужное.
«А если меньшие влажной глинной обмазать, да высушить, да в огне костра прокалить? Не получится ли горшок либо котел? затеребили думки-мысли кудластую главу Ратши. Было бы в чем и воду держать, и варево сварганить».
Как мыслишь? радуясь собственным мыслям. Подморгнув, спросил крутившегося у ног Черныша.
Раньше вести речи с псом не приходилось. С богамида, но не с псом. Но тораньше Теперь вот довелось. Мало того, как-то незаметно такое общение, такие односторонние разговоры вошли в привычку общаться, чтобы не забыть родную речь.
Черныш ответил преданно-одобрительным взглядом глянцевито поблескивающих глаз, тыканьем в руки влажного носа, тихим потявкиванием и радостным повиливанием хвоста.
И на том спасибо, шутливо поблагодарил последнего друга.
Как помыслилось, так и сделалось.
В передыхах между рытьем пещерки, под вопросительно-пристальными взорами Черныша, склонявшего главу и так и этак, сплел несколько корзин разных размеров. Обмазал глиной. Выставил на просушку. Горшки получились не очень лепы на вид: толстостенны, тяжеловаты и неказисты. «То не беда, решил, лишь бы не треснули и не разбились. Иначе от них проку мало».
Пока к пущей радости верного пса, обожающего прогулки по лесу, занимался добычей пищи насущной да рытьем пещерки, горшки подсыхали. У некоторых стенки лопнули. Да так, что просвет образовался. У других, словно листочки жилками, покрылись мелкими трещинками. «Так и мой лик к старости покроется паучьей сетью морщин», подумалось невзначай.
Потрескавшиеся горшки для знакомства с огнем не годились. Но не печалился. Ибо русичу грех великий в тоске-кручине пребывать. Боги того не любят. К тому же можно еще изготовить: глины и прутьевпредостаточно, голована плечах, рукина месте. Докука была в том, чтобы уцелевшие не треснули при обжиге.
Призвав на помощь Сварога, сотворив молитву Семарглу, богу огня, обложил уцелевшие горшки сухой травой и ветками, развел кострище. Сначала махонькое, потом все больше и больше, чтобы пламя не только огненными языками облизало стенки горшков, но и прокалило их. Иначе какой толк.
Черныш костры терпелтепло всем нравится. Но относился к ним, точнее к огню, с опаской. Поэтому, пока горело кострище, держался настороженно, смотрел со стороны на хозяина с немой укоризной, мол, для чего такая суета? Нам и без огня живется совсем неплохо.
Раньше Ратше промыслом горшечников заниматься как-то никогда не доводилось. Пользовался готовым. Но сказать, чтобы он не видел, как это делают другие, было бы не правдой, а кривдой. Видел. И не раз. Но одно дело видеть, и совсем другоесамому промышлять.
Однако виденное помогло. И при замесе глины, и при сушке, и при обжиге. Он дал кострищу медленно остыть. И только тогда, когда над кучкой золы уже даже дух теплый не вился, не говоря о струйках дыма, дотронулся до первого горшка. И ничего, тот не рассыпался. Боги и на этот раз не оставили Ратшу своей милостью.
«Слава Сварогу и сыну его Семарглу, обрадовался Ратша, есть утварь. Теперь и зима-зюзя с ее морозами и метелями не так будет страшна».
Настроение Ратши передалось и Чернышу. Тот, хоть ничего и не понял, но подошел к хозяину и ласково потерся о его ногу. Это, по-видимому, а также повиливание хвостом, должно было означать, что он, верный пес, полностью одобряет действия своего благодетеля и, конечно же, разделяет его радость.