У Мундцука были при жизни стеклянный стакан и блюдце чудесной работы боспорских мастеров, небесно-голубого цвета с фигурками девиц. Из стакана он пил ромейское вино и сурицу, а блюдце просто держал для пущей красоты, иногда ставя на него стакан. А еще у него было покрытое золотыми чешуйками бронзовое ведерко, из которого он поил своего коня. Эти вещи при жизни Мундцука вызывали зависть, но с его смертью они уже не представляли интереса, и их тоже положили к нему в могилу. Ибо со смертью владельца умирают и его вещи. А потому живые должны быть с живыми, а мертвыес мертвыми. И никак иначе
У изголовий поставили миски со снедью и питием. Как на этом, так и на том свете вожди родов ни в чем не должны испытывать нужды. Затем могилы были прикрыты сверху жердями из тут же срубленных березок и обложены камнями. Поверх всего из земли, песка и мелкого камня насыпали курганы. А чтобы какие-либо злодеи не позарились на добро, захороненное с покойниками, на погребения были наложены страшные заклятья. И горе тому, кто попытается проникнуть в могилы. И не только ему самому, но и всему его роду до седьмого колена.
Ратше доводилось не раз видеть могильные курганы прежних вождей русов и скифов. Особенно величественны были скифские курганы. Старики сказывали, что когда хоронили вождя скифов, то в могилу под курган вместе с ним погребали не только его любимого коня и младшую жену со слугамидело понятное, но еще через год умерщвляли пятьдесят молодых юношей и пятьдесят коней.
Коней, распяв на бревнах, чтобы не падали, расставляли вокруг погребального кургана. Затем на крупы этих коней помещали тела юношей, пропустив через них деревянные основы, чтобы не гнулись и не падали. При этом умерщвляли не пленников, не рабов, а юных сородичей, самых красивых и знатных сородичей
И такая почетная стража, такая дружина годами, если не десятилетиями, пока окончательно не истлевала под дождями, снегами, ветрами и не рассыпалась в прах, несла охрану кургана. Но не стало скифов, растворившихся среди сарматов, алан и русов. Претерпели изменения и их древние традиции погребения. Ибо все течет и изменяется в этом зыбком мире. И теперь только груды костей, выбеленных дождями, снегами, ветрами и временем, лежат у подножий этих курганов.
Возведя курганы над телами Савира и Мундцука, на их вершинах справили страву, помянув покойных протяжно-гнусавыми песнями-сказами и пиршеством из мяса убитых туров, целиком зажаренных на углях огромных костров. В дело пошла и сурица, захваченная охотниками из родных становищ. Брали просто на пиршество, пригодилась для тризны.
4
После свершения обряда погребения по велению Ругила двинулись в обратный путь, ведя с собой пленников, Кастера и сообщников Савира на суд Харатона и вождей племен. Пленники были понурыпонимали, что ничего хорошего на суде их не ждет. Всех присудят к смертиведь не столь важна их вина, как жажда развлечения Харатона и иных их смертными мучениями.
Тревожные тени скользили и по лику Ратши: осознавал, что его содействие Ругилу в разоблачении козней и коварства Мундцука, вскоре станут всем известны. И радости у Харатона и других гуннов не вызовут. «Теперь держи ушки на макушке, настраивал он себя на осторожность. Но делиться тревогой с Ругилом, пребывавшем в радостном настроении по случаю избавления от соперника и врага, не спешил. Зачем омрачать другу торжество удачи?. Пусть радуется, если имеет в том нужду».
Суд, как и полагал Ратша, был недолог. Харатон, вожди и старейшины племен сначала заслушали Ругила и его воев, потом воев, бывших с Мундцуком. Не обошли они вниманием и Ратшу, постаравшегося свою роль в этом деле несколько сгладить и стушевать. Что, впрочем, не помешало волхву-русу заметить, как недобро блеснули черными молниями раскосые очи Харатона, восседавшего на этот раз не на вороном коне, а на деревянном троне, сплошь покрытом золотом и серебром. И не только у него. Многие гунны желали бы видеть Ратшу рядом с Кастером, а не с Ругилом. Слушать же виновных ни Харатон, ни вожди и старейшины уже не пожелали, ибо пришли к единому мнению, что Кастер и люди его брата Савира виновны.
Смерть ему, небрежно махнул дланью Харатон.
Смерть! подтвердили вожди и старейшины, в том числе и из племен угров. Смерть!
Смерть его людям, поиграв перстами, сплошь унизанными золотыми перстнями с разными драгоценными каменьями-лалами, с ленцой обронил Харатон.
Великий хан настолько пресытился жизнью и властью, что даже предстоящая казнь осужденных, казалось, уже мало его волновала. Не вызывала ни любопытства, ни радости мщения, ни внутреннего удовлетворения, ни торжества справедливости.
Смерть! повторили вожди племен.
Сказаносделано.
Не прошло и полдня, не успел лучезарный Световит перенести свой горящий золотом щит на вторую сторону небосклона, как Кастер и люди Савира были казнены. И не только казнены, в чем сомневаться не приходилось Но уже из вываренного в медном казане черепа Кастера мастер-гунн, улыбаясь рысьими глазами и сопя от усердия, готовил кубок для ханского застолья.
Гунны, как и скифы до них, не только из черепов инородцев, но и из черепов родственников, ставших однажды врагами, мастерили кубки, покрывая их сырой кожей и отделывая золотом либо серебромэто, как позволял достаток. Вот и череп Кастера стал важным объектом для очередного кубка хану Харатону.
«Врагов казнили, теперь как бы не добрались и до друзей, отправляясь после суда и расправы над уграми к себе в стан с воями-русами, с тревогой на сердце подумал Ратша. Вон как сверкали очи хана и его ближайших советников, когда я слово молвил. Ужас! Добра ждать не приходится Ох, не приходится».
И точно, не успел он добраться до родного очага, пообщаться со старейшинами рода, полюбиться с красавицей-женой, столько дней жаждавшей встречи с ним, как от Ругила на взмыленном коне прибыл тайный гонец.
«Бежать надо, через гонца наказывал Ругил. Родственники супруги Мундцука крови твоей жаждут и главы. И хан им в том, несмотря на мое заступничество, благоволил».
«Еще бы не благоволил, желчно усмехнулся Ратша, когда сам того желает».
«До лучшей поры переждать надобно, советовал далее Ругил. Тут либо хан Харатон, поостыв, простит, либо что-то иное произойдет»
«Под «чем-то иным» Ругил видит смену на ханском троне, точнее самого себя на нем, догадался Ратша. Да иначе попросту и быть не может к тому все идет. Только сколько мне ждать этого иного? Год два десять?.. Быстро только сказка сказывается да песнь поется, а вот дело То-то же».
Ратша к Севцу:
Что делать?
Бежать. Был мрачен ликом тот. Бежать и отводить беду от веси, если уже не поздно Я же предупреждал, что дружба со степными волками до добра не доведет.
Нет ничего хуже на белом свете, как быть изгоем. Изгой одинок и беззащитен. Помощи ему нет и не будет ни от пращуров, ни от богов, ни от рода-племени. Даже слепому, даже калеке безрукому или безногому будет помощь от рода, но изгоюнет. Отрезанный ломоть, отпавшая от древа ветвь Жухлый лист, носимый и кружимый прихотью ветров
Ратша все это прекрасно понимал, но поделать с эти уже ничего не мог. Видимо, так распорядились боги. Тут или изгойство и жизнь в прозябании и вдали от рода-племени, либо смерть лютая от гуннов. Выбор прост, незамысловат. Жить же хотелось, ох, как хотелось К этому призывал разум и молодое, полное жизненных соков и мощи тело. Жизнь даже у волхвов ведь одна. И тем дорога, что другой не имеется
Ратше ничего и не оставалось делать, как бросить род, жену-красавицу, залившуюся слезами горючими, и родной очаг. Бросить да и отправиться ночной порой в скитания, захватив с собой лишь оружие, малость ествы, кресало с огнивом да трутбез огня в лесных дебрях, где собирался он переждать ханский гнев, не обойтись. А то, что отсиживаться предстояло в дебрях, куда ни конному, ни пешему не добраться, не зная тайных троп, подсказывал инстинкт самосохранения.
Гунны, как и другие степные народы, не только не любили городов и больших весей, подвергая их разрушению, но и сторонились лесных чащ, темных боров. Сыны степей и бескрайних просторов чувствовали себя в лесах рабами в оковах, к тому же помещенных в тесные узилища, из которых и выхода-то нет. Вот и держались подальше от сумрачных лесов, которых, чего греха таить, и русичи побаивались.