Напрасно, старик, манкируешь так открыто, уже на лестнице зашептал ему Ракитин, беспокойно поводя глазами из стороны в сторону. С волками жить Так и дело можешь выдать раньше времени. Ты думаешь, я эту монастырскую гниль не за грязь считаю?.. Ох, уж я-то всего нахлебался еще в семинарке. Я тогда еще знал, что когда-нибудь буду сметать ее метлой поганой. Братец Иван твойкстати, он, кажется уже здесьхорошо когда-то выразился, что монастыриони только для эмблемы и существуют. Чтобы освящать мерзость всякуюиначе давно смели бы эту гнилятину
Ончто, действительно так говорил? словно немного задержавшись, вопросил Алеша, едва поспевая за долговязым и как-то сильно сгибающимся на каждой ступеньке станом Ракитина. И когда?
Но Ракитин сделал вид, что не расслышал вопроса. Тем более что они уже и достигли запланированного места. После второго пролета лестница выходила в небольшой придел, непосредственно перед основным помещением храма. Точнее, это была часть того же храма, только отделяемая от основного помещения двумя массивными колоннами. Здесь, у западной стены, толпились люди вокруг монастырской лавочки, где шла бойкая торговля. Надо сказать, что преподобный старец Зосима еще до своего прославления стал, как бы поточнее выразиться, торговой маркой монастыря. Сначала в целях упорядочивания безудержного растаскивания земли с места его погребения, стала в небольших матерчатых мешочках продаваться землица с его могилки. Потом платочки, рукавички и балахончики, освященные на сохранившихся вещах преподобного. Для беднейших слоевв широком ходу были лапти и, как у нас тут называли, «чуры» войлочные чулочки, напоминающие валеночки. В монастыре появилась целая мастерская, занятая пошивом и изготовлением подобных изделий, продажа которых доставляла немалый доход. Из последних нововведенийстал выпекаться специальный монастырский «хлебушко» (у нас так было принято его называть), освященный и замешанный на чугунке преподобного, причем, как ржанойдля беднейших слоев, так и пышная сдобадля благородных сословий. И все это хорошо торговалось как в самом монастыре, так и в нескольких выездных монастырских лавочках. Ракитин, дав время Алеше чуть обозреть картину торговли, поймал его взгляд и кивком вывел его вверх на западную стену, которая в верхней части загибалась под полукупол надвратной башни. На ней только совсем недавно законченная свежая фреска изображала Христа, изгоняющая торговцев из храма.
Ха-ха-а!.. сдавленно захрипел Ракитин в ухо Алеше. Ну, каковоа?.. А эти монашеки тупые, торгуют, как ни в чем ни бывало!.. И монашеское брюхо до денег не глухо. Христос их гонит, а они торгуют!.. Оно бы и ничего, все так делаем, только мы рыла ханжеские не строим. Ай, да молодец Смеркин Ну, талантище же!.. Ты присмотрись, присмотрисьничего не замечаешьа?..
Алеша присмотрелся. Христос на фреске, расположенной как раз над торговой лавкой, замахивался крестом, а как-то уж очень живо изображенные торговцы со странными лукавыми улыбочками, подхватывали свои деньги, разлетающихся голубей, разбегающихся во все стороны овец
Ты смотри, продолжал, чуть не захлебываясь, шептать на ухо Алеше Ракитин, видишь сходство? Смеркин же тут чуть ли не ярманку устроил, кого изобразить, так сказать, запечатлеть в вечности. Вон видишь, того толстого с клеткойникого не напоминает?.. Да это же наш Нелюдовда, Николай Парфеныч!.. Ха!.. А похож ведьа!?.. А вон и Сайталоввон, смотри с коровой, с рогомвидишь?.. А Коновницында-да, Мокей Степанычвон, убегает вполоборота с воловьей упряжью. А этокто?.. Смотри прямопод Христом, с кошелемну?!.. Ракитин замер даже словно с трепетом.
Ты? Алеша узнал, наконец.
Ха-ха!.. а ведь неплохо же!.. Эх Я, старик, тожеедва, кстати, успел перехватитьперебил от судебного заседателя. Хотя и стоило мне это, правда Смеркину пришлось замазывать уже почти законченное. Ха-ха!.. Нет, правда!.. Смешно же. Христос нас гонит, а мы тут как тут. Онв дверь, а мыв окно!.. Хоть так насолим всей этой религиозной синклитинщине!.. Да и жизньдело бренное А искусство вечно!.. ААлешка!?.. Останемся в вечности?!.. Будут еще наши потомки глядеть и смеятьсявон мой папочка, а вот мой дед. Накопили для нас денежкии Христос им по глупости так ничего и не мог сделать
Они уже вышли внутрь монастыря через другой, закрытый для простой публики выход, где им поклонился, сторожащий этот проход монашек.
Эх, старик, продолжал разглагольствовать Ракитин, когда они уже шли к монастырскому кладбищу, где издалека были видны монахи и приглашенные светские, а ведь, право, иногда жаль старика Зосиму. Ведь неплохой же была?.. А служил гнили!.. И ведь сознательно же служилне по глупости. Видел гниль, но служил ей!.. Как так можно?.. Знаешь, я, когда читал эти его «Мысли для себя», так зубами скрежетал. Уже когда списывал тогда ночьюуже тогда скрежетал. Торопился страшно, а скрежетал
Ты все успел списать?
Все как есть, да там и немного-то. Просто и другой всякой писаниныи все за ночь-то нужно было успеть, все под опись Знаешь, мыслишка мне недавно пришла такая крамольненькая Зосима потому и провонял тогда, тринадцать лет назад, что у него были эти записочки. Так абыи прямой связи нет, а ведь как и есть что Держал там в темноте при себе мыслишки свои, неформенные для образцового монаха, вот онихе-хеи вылезли так неожиданно Проявились, так сказать, материальным образом Ачто думаешь?
Ты в жизнеописании Зосимы об этом не упоминаешь О другом настрочил
Ракитин в ответ на это расхохотался.
Смешишь меня, старик Еще бы упомнил О-ха-ха!.. Строчил А по поводу настрочил (Его, похоже, все-таки задело это «определение» Алеши.) Это я сейчас научился строчить так, что как Юлий Цезарь могу еще два дела делать окромя. Иногда ловлю себярука сама пишет, а я потом с удивлением читаю, что там под пером вышло Правда, сейчас сам пишу уже все реже. Всему свое время, старик. Эх, черт возьми, прав был Иванхоть и не люблю я егоа как в воду глядел!.. Даже завидно, как так видел!.. Ведь я и впрямь уже доходный домик-то себе присматриваю. Строить только сам не буду. Подряд возьмуна уже почти готовый
Ракитин шумно вдохнул с какой-то полумечтательной улыбкой и перестал частить языком. Ему, видимо, приятно было чуть задержаться на внутренних ощущениях. А судьба его действительно оказалась практически слово в слово предсказанной тогда, тринадцать лет назад, Иваном. Уехав в Петербург, он недолго перебивался на скудных харчах корреспондента одного из толстых петербургских журналов либерального толка. Уже через пару лет он стал компаньоном главного его редакторачерез связь с его женой. Эта история в журналистских кругах стала чуть не хрестоматийной. Он просто пригрозил опубликовать в другом журнале статью о том, как редактор «по-фамусовски» и «скалозубски» (он употребил оба термина из известной поэмы) третирует свою жену, не давая ей жить «полной жизнью», свободно определяя свою судьбу в том числе и со своими любовниками. И это при том, что она состояла в законном браке! Но на то и был расчет. Расчет жестокий и циничный, но полностью попавший, что называется «в точку». Редактор, гордившийся своим либерализмом, воспитанный на Чернышевском с его «снами Веры Павловны» и ее метаниями со «свободной любовью» между двумя возлюбленными», просто не смог выдержать бы такой удар по своей либеральной репутации. Результатом шантажа Ракитина стал перевод половины активов журнала на его имя. Дальшекак говорится, дело техники. Еще за пару лет он «дожал» своего бедного либерала, вынудив его оформить лицензию и переписать на его имя и все оставшиеся активы. Жену его, кстати, он бросил сразу после благополучного разрешения этого «дела». Сейчас Ракитин был уже не только главным редактором, но и «директором» издательства, а также хозяином половины дома, где находились эти редакция и само издательство.
Iii
подъем мощей
Между тем старые знакомцы уже прошли через монастырское кладбище к стене, где и должно было состояться поднятие мощей. Церемония уже началась. Трое монахов почти раскопали могилу преподобного Зосимы и осторожно подавали землю наверх, где ее подравнивал какой-то широкоплечий юноша-трудник. Еще несколько монахов осторожно носили землю на специальный настилона должна была разойтись по мешочкам и принести сугубый доход монастырю. У изголовья могилы часть братии во главе с игуменом Паисием читали и выпевали кондаки и икосы акафиста в честь святого преподобного Зосимы Милостивого. Остальная братия молилась в основном по правую сторону раскапываемой могилы. Слева стояла приглашенная светская публика, среди них в первом рядуИван Федорович Карамазов. Он изменился заметнее Алеши. Не то чтобы сильно растолстел, но как-то обрюзг, раздался вширь, заметная седина виднелась на прежде идеально черных волосах, а на лице появилось какое-то новое трудноопределимое выражение досады. Может быть, благодаря тому, что нижняя губа у Ивана Федоровича чаще всего находилась в напряженном и поджатом состоянии, словно бы он постоянно ее прикусывал.