Отрезок пути от станции до высокого решётчатого забора, напоминающего кладбищенскую ограду, мы всегда преодолевали молча. Может, потому, что обе чувствовали себя беспомощно? Нас было видно как на ладони, а мы не видели ничего, кроме тёмных стен из деревьев по обе стороны дороги.
Хорошо хоть, что хищного зверья в наших лесах не водилось. Как и разбойников, которыми пугают друг друга местные ребятишки. Страшилка из разряда «лагерных» бродила от поколения к поколению интернатиков, обрастая новыми жуткими подробностями. Там было что-то про цыганского барона, его дочь и чёрта. Никогда не вникала в подробности.
Сторожка из красного кирпича встретила нас тусклым светом в единственном окне. Стекло в деревянной раме было наполовину заклеено пожелтевшей полосой «Комсомольской правды» и корешками сигаретных пачек. В коллекции бессменного сторожа были уже знакомые большинству курильщиков «Беломор», «Мальборо», «Космос», «Лаки Страйк». Встречались и редкие иностранные экземпляры, которые Петровичу из-за границы привозил богатый родственник.
Петрович, выходи! заголосила Ирина, пытаясь перекричать рёв грейдера, сиротливо прижавшегося к забору.
Женщина схватила цепь, обмотанную вокруг решётки, и замолотила ею по воротам.
В окне мелькнула сморщенная лысина сторожа. Михаил Петрович работал здесь с шестидесятых. В ту пору трёхэтажное здание было не интернатом, а пансионатом для престарелых. Затем, в начале девяностых, землю выкупил губернатор, устроив здесь дачу. Когда губернатора арестовали за взятки, его имущество конфисковали и объявили государственным. Дачу реконструировали под санаторий для туберкулёзников, а через пару лет, видимо излечив всех больных, передали социальной службе. И вот уже четыре года сюда привозят «волчат». Так Петрович называл интернатских детей. Они же звали его Нахалом Петровичем. Разумеется, за глаза.
Первым из сторожки выглянула заросшая морда водителя снегоуборщика. За ним, опираясь на трость и скаля зубы с золотыми коронками, вышел Петрович.
Вот что ты всё время орёшь как резаная? На работу, что ли, спешишь? крикнул старик Ире, а затем подтолкнул к воротам тракториста: Да въезжай ты уже на своей тарахтелке. Ирка всё равно всех своим гоготом перебудит.
Ах ты ж старый пень! Повариха демонстративно подбоченилась, наблюдая, как сторож распахивает перед грейдером ворота.
Я наклонилась к Ире:
Милые бранятся только тешатся!
Ой, да иди ты, Оля! Нужен мне этот лысик с пузиком!
На своё пузико посмотри, Геннадьевна! Чтобы сапоги застегнуть, поди, спасателей вызываешь. Мужчина хохотнул и отвесил поклон, пропуская нас на территорию вслед за трактором. Проходите, барышни. Чувствуйте себя как дома, но не забывайте, что в гостях.
Когда прелюдия закончилась, Ира достала из необъятной сумки несколько полулитровых банок с едой, две пачки «Космоса» и термос:
Смотри не ужрись до чёртиков, Нахал Петрович!
Что-то мне подсказывало, что в термосе был далеко не чай, и Петрович, оскалившись стройным рядом золотых коронок, подтвердил мои догадки.
Подожди-ка, а хлеб? недосчитался гостинцев сторож.
Нету хлеба. Так пожуёшь.
Как нет? Я ж видел у тебя в сумке буханку.
Всё-то ты видишь, Петрович, когда тебе надо. А когда другим слеп как крот. Детям это, детям, рассердилась повариха и, когда старик потянулся к сумке, шлёпнула его по костлявым пальцам.
Ребятам чёрного хлеба не привозят, поддержала я повариху.
Сейчас Петрович затянет волынку про государство, которое обеспечивает приблуд, а те на шею садятся. Причём на его честного трудяги шею.
От запойной проповеди нас спасли Чарли и Честер. Два пёсьих брата рыжий и чёрный «двортерьеры» наперегонки неслись к нам по аллее. Видимо, заслышали аппетитное шуршание пакетов с едой. Затормозив у наших ног, собаки затеяли перебранку. Истошно лая и скаля зубы, каждый норовил отогнать соперника от Геннадьевны, чтобы первому заполучить вкусняшки. Когда Честер попятился от наступающего Чарли к Петровичу, тот ударил его поперёк спины тростью.
Ты идиот?! взвизгнула повариха одновременно с побитым псом.
Все лучшее детям, мля, Петрович харкнул под ноги, и собакам.
Чарли обнюхал скулящего брата и пихнул его в бок носом, словно спрашивая: «Эй, ну ты чего? Сильно болит?» В ответ Честер лизнул Чарли в морду и примостился у ног Геннадьевны.
Кто хорошие мальчики? Пальцы-сосиски поварихи нырнули в бездонную сумку и вытянули пакет с косточками.
Четвероногие дружно гавкнули, не сводя преданных взглядов с угощения.
Мы с Ирой рассмеялись. Петрович же недовольно крякнул, подтянул армейский ремень с бронзовой звездой и, ещё раз харкнув в снег, поковылял к сторожке.
Глава 2
Какая сила раскидала по аллее эти огромные камни? Даже отшумевшая метель, сколько ни старалась, не смогла засыпать их снегом. Будто внутри валунов бились горячие сердца, не позволявшие им остыть даже в самые лютые морозы.
Ты ведь знаешь, как дети их называют? голос поварихи выдернул меня из раздумий.
«Чёртовы пальцы». Все это знали, но не смели произносить вслух, словно это прозвище несло в себе цыганское проклятие. Взгляд тянулся к зияющим дырам в камнях, похожих на отверстия от пальцев, которые увязли в твёрдой породе, пытаясь вырвать из скалы кусок побольше. Сколько раз я проходила мимо молчаливых стражей, рассыпанных по всей территории интерната? Не счесть. И до сих пор не привыкла к той мрачной гордости, которую они источали.
Не только дети, осторожно уточнила я.
Снова этот заискивающий тон. Нет бы сказать: «А ты их не так зовёшь, что ли?»
Ира фыркнула.
Веришь в эти сказки?
Это не сказки, а легенда.
Без разницы.
Сказки оживают, когда их рассказывают. Легендам рассказчик не нужен. Они бессмертны. Сказки чему-то учат или пугают. Легенды нужны, чтобы помнить.
Ну и философия у тебя, подруга. И о чём же мы должны помнить, смотря на эти уродские камни? Или на тот страшенный дуб, по которому пила плачет? Сказочки для непослушных детей всё это. Чтобы за ворота не выходили, вели себя смирно и кашу мою за обе щеки лопали!
Почему Ира так завелась? Она уже не говорила, а кричала. Размахивала руками, словно отбиваясь от стаи комаров, которым приспичило подышать свежим зимним воздухом, а заодно полакомиться тёплой кровушкой. Повариха отчитывала меня, как ребёнка, который по простоте душевной громко назвал сорокалетнюю женщину бабушкой. Похоже, Ира не могла смириться с глупостью и наивностью маленьких обитателей интерната, чья фантазия безнаказанно заселяла эти места духами.
Мы прошли мимо огромной песочницы, которая сейчас смахивала на заледеневший прудик. Летом ребята проводили здесь большую часть свободного времени. Дети с богатым воображением и золотыми руками строили песчаные замки и лабиринты. Другие лепили пирожки и посыпали их рыжей пылью, добытой в варварских набегах на кирпичную сторожку Петровича. Ребята попроще и без фантазии убивали время за рытьём непримечательных ям. Зимой «волчата» перебирались со своими играми ближе к основному корпусу, и песочница сиротела, становясь похожей на бельмо в глазу мёртвого великана.
Аллея осталась позади, мы остановились на площадке у трёхэтажного здания, построенного (если верить детским байкам) из монастырского красного кирпича на многовековом фундаменте, который (тоже если верить байкам) заложила нечистая сила. Здание смотрело на нас со снисходительностью языческого бога, готового подарить огонь смертным в обмен на поклонение и жертвы. Мраморный лестничный марш, обжатый строгими перилами, мог вознести на второй этаж к парадному входу, отделанному крупными камнями, а мог и низвергнуть вниз к уродливым корням патлатого дуба. Его необъятный морщинистый ствол выкинул вверх сотни скрюченных пальцев. Они дружно тянулись к небу, будто пытались вырвать из него кусок. В центре дуба было дупло, заколоченное трухлявыми досками. Там Петрович прятал бутылки с самогоном. Рядом с величавым деревом грейдер, рваными движениями разгребавший снежную осаду у лестницы, казался игрушечным.