Я ненавижу спать в чужой постели, Лера наконец улыбнулась.
Тогда могу лечь у тебя. Мне все равно, где спать. Твой диван тоже подойдет.
Кремнёв, это крайне благородно, но по-настоящему легче мне станет, только если ты ляжешь в мою кровать и всю ночь будешь держать меня за руку, призналась Лера. А разницы, дойти до дивана или твоей двери в случае чего, нет ровно никакой.
Ну что ж, стучи, если понадоблюсь.
Ему даже в голову не пришло, что насчет кровати она не шутила. Не то чтобы Лера действительно не шутила, но он мог хотя бы рассмотреть такой вариант. Беда была в том, что с самого первого дня знакомства они стали друзьями, со временем превратившись в лучших друзей. Хотя нет, это не беда. Это просто констатация факта. Настоящая беда в том, что с того же первого дня Лера была в него влюблена. И за десять лет знакомства так и не избавилась от этого чувства. Возможно, она до сих пор так и не была близка к замужеству потому, что всех кавалеров сравнивала с Никитой Кремневым и все они непременно проигрывали.
Наверное, что-то в выражении ее лица натолкнуло его на верную дорогу мыслей. Правда, до конца так и не довело. Просто удивительно, как экстрасенс, понимающий чувства призраков, до сих пор не догадался о чувствах живой женщины.
Но если ты еще не готова оставаться одна, мы можем допить вино у меня, предложил он.
Что ж, на безрыбье, как говорится, и рак рыба.
Глава 3
Было очень страшно. Настолько, что никакие другие чувства и ощущения не могли пробиться к ней. В непроглядной темноте, окружающей ее, существовал один этот страх, будто в мире не осталось ничего другого. Чуть позже насколько позже, она разобрать не могла, потому что время тоже перестало существовать вдалеке зажегся слабый огонек. Он медленно приближался, но ярче не становился, однако и его хватало, чтобы немного разогнать темноту, позволить думать и пытаться понять, что происходит вокруг.
А вокруг пахло чем-то терпким, и на руках ощущалось что-то липкое. Это липкое обволакивало пальцы, ладони, предплечья, будто она сунула руки в горячий мед по самые локти. В ладонях что-то лежало. Живое. Оно шевелилось, и хотелось отбросить его, замахать руками, но она не могла.
Огонек приблизился настолько, что Яна наконец смогла рассмотреть свои руки. Липкая субстанция оказалась темно-красного цвета, и именно она терпко пахла. Яна не сразу поняла, что это кровь, но даже когда поняла, не испугалась. Просто потому, что бояться сильнее было уже некуда. И только разглядев, что держит в руках настоящее человеческое сердце, хоть и не связанное больше с венами и артериями, но все еще продолжающее биться, она наконец закричала.
Яна! Яна, проснись!
Знакомый голос ориентиром пробился и через крик, и через страх, и Яна наконец смогла вынырнуть из кошмара. Распахнула глаза, не сразу понимая, где находится, и, лишь разглядев встревоженное лицо Элизы, вдохнула, выдохнула и разрыдалась.
Элиза торопливо забралась к Яне в кровать, обняла ее и крепко прижала к себе. Яна рыдала как ребенок, громко всхлипывая и хватая ртом воздух. Элиза обнимала ее, ничего не спрашивая, а Яна сквозь слезы и крепкие объятия пыталась разглядеть свои ладони, убедиться, что на них нет крови, потому что биение сердца она все еще чувствовала.
Насилу удалось заставить себя успокоиться: еще немного и начнет задыхаться. Элиза все это время обнимала ее и осторожно гладила по волосам и, только когда она наконец перестала всхлипывать, спросила:
Плохой сон?
Не то слово, скривилась Яна, вспоминая приснившееся.
Разве подобный кошмар можно назвать просто плохим сном? Плохой сон это когда снится, что ты пришла на зачет неподготовленной. Или что застала своего парня в постели с другой. Или тебя преследует маньяк. А это не плохой сон. Это самый настоящий кошмар!
Хочешь, выпьем чая, чтобы ты успокоилась окончательно?
Яна хотела. И даже не чая, а чего-нибудь покрепче, но сказать постеснялась, что на самом деле было не очень-то на нее похоже. Яна Васильева крайне редко стеснялась. И тем не менее, хоть ей уже исполнилось девятнадцать, а Элиза была всего на десять лет ее старше, говорить, что в три часа ночи выпила бы что-то гораздо крепче чая, Яна не решилась. Мало того, что Элиза ее бывшая учительница, так еще и практически мачеха. Пусть они с папой так до сих пор и не поженились, но живут вместе уже не первый год. А штамп в паспорте простая условность.
Отца дома не было, он уехал по делам в соседний город, там и остался ночевать, поэтому они не боялись никого разбудить, дверь на кухню закрывать не стали. Элиза зажгла над столом неяркое бра, и Яна будто впервые увидела эту кухню. Нет, она много раз здесь бывала, даже ужинала при свете бра, но никогда раньше не понимала, насколько тут уютно и насколько людям необходим такой уют.
С десяти лет Яна жила вдвоем с отцом в маленьком городке, окруженном лесами и болотами. Папа был хорошим хозяином, зарабатывал на жизнь тем, что делал мебель, поэтому в их доме с нею проблем не было. Но мало иметь хорошую мебель, чтобы создавать уют. Папа этого по-мужски не умел, и Яну тоже никто не научил. У них на кухне даже занавесок не было, не говоря уже о милых глазу картинах и статуэтках.
К тому моменту, как в их жизни появилась Элиза, Яне было уже почти шестнадцать. Но первое время они собирали вещи, чтобы переехать на новое место жительства, потом обустраивались здесь, а затем Яна закончила школу и уехала учиться в другой город. Жила сначала на съемной квартире, потом в общежитии. Так и получилось, что за девятнадцать лет жизни ей не у кого было научиться создавать уют. На ее кровати не лежали клетчатые пледы, на стене не висели постеры, а посуда была куплена в обычном гипермаркете. И никогда до этого момента она не задумывалась, что бывает по-другому. Что ей нужно по-другому. Сейчас, когда Элиза щелкнула кнопкой и по кухне разлился желтоватый свет, разогнавший по углам тени, мягко осветивший скатерть на столе, огромный букет цветов в вазе, занавески на окне, милые фотографии на стене, она поняла, что даже горький привкус сна стал не таким ощутимым, страх уменьшился и уже не хотелось бежать в ванную и оттирать руки от невидимой крови.
Элиза поставила чайник на плиту, огляделась в поисках спичек и, не найдя, легонько взмахнула рукой, спустив с ладони язычок пламени, мгновенно поджегший конфорку. Яна уже давно должна была привыкнуть к таким вещам, но каждый раз не могла сдержать восхищенного взгляда.
Пока чайник закипал, Элиза села напротив Яны, подперла щеку кулаком и уставилась на нее.
Расскажешь, что приснилось? заметив ее заминку, добавила: Говорят, чтобы кошмар не сбылся, его обязательно нужно рассказать.
Рассказывать Яне не хотелось не потому, что в ее сне было что-то тайное или постыдное. Ей было страшно вспоминать то липкое чувство ужаса, которое не позволяло проснуться, не пропускало к ней ничего другого. Но Элиза права, лучше поделиться. Конечно, они обе не считали, что в таком случае сон не сбудется, но знали, что рассказать другому полезно для успокоения. Именно для этого люди и делятся секретами: чтобы разделить их тяжесть с кем-то другим.
Я была в темноте, начала Яна, разглядывая отблески света в золотистых волосах Элизы. И мне было так страшно, как будто в мире ничего, кроме страха, и не осталось вовсе. Казалось, что я ничего не вижу и не слышу, только чувствую что-то липкое на ладонях. Потом стало чуть светлее, и я увидела, что мои руки выпачканы кровью, очень много крови вокруг. А в ладонях я держу сердце, и оно еще бьется!
Яна и сама не заметила, как по щекам потекли слезы. Только когда Элиза протянула руку и погладила ее по щеке, вытирая их, поняла, что и сама снова дрожит. Замолчать и не лезть глубже в неприятные воспоминания не получалось. Особенно когда руки уже сжимают горячую чашку, а напротив сидит человек, который всегда поддержит.
Но самое главное, что это уже третий такой сон за последний месяц, все-таки добавила она.
Всегда один и тот же? уточнила Элиза.
Да.
Яна замолчала, и Элиза тоже молчала, глядя в чашку и о чем-то думая.
Как думаешь, это что-то значит? осторожно спросила Яна.
Наши сны всегда что-то значат, пожала плечами Элиза. Как минимум для нас самих. Ты уверена, что недавно не произошло ничего такого, что тебя впечатлило бы? Может быть, кадры какой-нибудь аварии? Страшный фильм?